— Ведь вы — Аля, верно? Проходите. Я — Нина. Ваша посылка у меня. — И она протянула Альке нежную белую руку.
— Нина, какая вы красивая! — простодушно воскликнула Алька.
— Ах, Алечка, я красивая, а вы — красивая и молодая. Присаживайтесь. Будем на русский манер чаевничать. Вон какая непогода на дворе. — Безупречный русский говор Нины был слегка расцвечен французскими интонациями.
Посетителей в ресторане пока не было, и Нина могла себе позволить сесть рядом с Алькой, выслушать ее историю, рассказать свою. В общем, они болтали о том о сем, как болтали бы, сидя у Альки под бывшим ее абажуром на Васильевском или у Нины на бывшей ее кухне в Замоскворечье.
На середине рассказа о том, как в семидесятых без нужных лекарств умирал в московской нищей больнице Нинин муж, в ресторане появился посетитель.
Нина, просияв глазами, встала ему навстречу.
— Сереженька, давно же ты не появлялся!
— Приветствую, барышни! Как, однако, у вас тут тепло и уютно. А может, еще и наливают? Что-то раньше я вас тут не видел. — Он с добродушным любопытством оглядел Альку. — Давайте знакомиться. Сергей.
Шерстяной свитер грубой вязки и шарф, обмотанный вокруг шеи, придавали вошедшему вполне богемный вид. Сергей взял в свою широкую, испачканную красками руку Алькину мгновенно похолодевшую ладошку.
— Алекс, — сказала Алька и зажмурилась. Чем-то этот русоволосый художник с элегантной двухдневной небритостью неуловимо напомнил ей Стефана.
— Ну какая же вы Алекс? Вы — Аля. Алечка. Ведь так вас зовут близкие, верно? Ниночка, дорогая, — Сергей шумно расположился за столом напротив Альки, — принеси, пожалуйста, сто граммов ее, проклятой, и пару бутербродиков, хорошо? — Нина молча осуждающе покачала головой. — Да нет, все в порядке. Я сейчас работаю, как вол. Одна мадам из бывших заказала свой портрет. Сначала любимого покойного супруга, потом свой. И платит ничего себе. Может, потом парный закажет? Но как его писать? Муж погиб в войну сорокалетним, а мадам сейчас под девяносто. И что тогда прикажете делать?
— Все балагуришь, Сереженька! — Нина засмеялась и пошла выполнять заказ.
— Алечка, вы откуда здесь?
— В восемьдесят пятом приехала из Москвы.
— О, я тоже из Москвы в восемьдесят пятом. Как же мы там не встречались?
— Да я, собственно, ленинградка.
— Какая, однако, у вас богатая биография. Нельзя ли осветить поподробнее? — Сергей налил водку в маленький граненый стаканчик, предложил Альке с Ниной, но те отказались. Он выпил, не закусывая. — Итак, слушаю.
Нина отправилась обслуживать постепенно прибывающих посетителей и лишь изредка бросала взгляды на столик, за которым сидели Сергей и Алька.
История Сергея Панкратова, наверно, не слишком отличалась от историй десятков других художников, которых отечески крепкие объятия советской власти практически лишили кислорода. Несколько раз они с друзьями пытались прорваться через бдительные кордоны чиновников от искусства, но с нулевым результатом. И вот однажды каким-то чудом (наверное, внимание притупилось между очередными похоронами очередного генсека) его выпустили по туристической путевке в Польшу.
Оказавшись в Варшаве, он на другое утро стоял у дверей посольства Франции. Визу ему дали, и уже через несколько дней он, не веря глазам своим, в полуобмороке от счастья, подходил к Лувру. В Москве у него остались жена и маленькая дочь, которых, впрочем, он собирался со временем перетащить в Париж.
Четыре месяца Сергей доказывал властям, что он политический отказник. Наконец его приняли, пригрели. Дали муниципальное жилье и возможность работать, как может и, главное, как хочет.
Однако наличие свободы оказалось не менее коварным испытанием, чем ее отсутствие. Где привычное противостояние действительности? Кому тут нужна его скрытая оппозиционность, ставшая второй натурой? Перед кем бить себя кулаком в грудь?
Короче, спустя почти год он впал в жесточайшую депрессию, перешедшую в не менее жесточайший запой. Он чах на глазах у друзей, даже стал поговаривать, что надо возвращаться. Но потом очухался, «вынырнул» и опять начал работать.
— Алечка, вы про посылку не забыли?
Нина поставила на пол возле стола довольно увесистую сумку.
— Господи, какая большая! И ведь тащил же кто-то, дай ему Бог здоровья. — Альке даже стыдно стало, что, увлекшись разговором, она позабыла о посылке, которую собирали для нее два любящих человека.
Внутри оказалось несколько плиток российского шоколада, баночка красной икры («Вот ненормальные, зачем тратились!») и книги, русские книги, которых так не хватало здесь Альке. Многое из того, что стояло на полке возле изголовья Алькиной кровати, Екатерина Великая, предварительно бережно обернув калькой, уложила в сумку. И главное, любимый черный томик Ахматовой. А на самом дне Алька нашла фотографии. Целый альбом. Любовно подобранные, они были расположены в хронологическом порядке. Здесь была Алька маленькая, ее родители, прадеды и прабабки, Екатерина Великая разных периодов жизни, Алькины школьные классные фотографии и даже открытки с видами Ленинграда.
Алька поняла, что Екатерина Великая так с ней прощалась. Что-то в душе ее сдвинулось с места. Точно невскую тяжелую льдину развернуло и медленно понесло по течению. Она прижала альбом к груди и заплакала. Сергей и Нина молча наблюдали за этой сценой. А что тут скажешь, и так все было понятно.
Алька упаковала вещи и встала.
— Алечка, дорогу теперь знаете. Приходите в любое время.
Нина с грустью посмотрела на Альку и перевела взгляд на поднявшегося Сергея. Тот накинул на плечи кожаную куртку и помог Альке одеться.
— Я провожу. Сумка-то тяжелая. Вам далеко?
Глаза Нины вспыхнули и погасли. Алька замялась.
— Да тут совсем рядом. У метро «Рим».
— Ну, так тем более. Идемте.
Дважды они добросовестно пытались начать совместную жизнь. Выглядело это так. Они решали, что хватит им довольствоваться несколькими часами нежности то у Альки на улице Бюдана, то у Сергея в его безалаберном и смуглом Пантене. Хватит часами нарезать круги по Парижу, коротать время в богемных посиделках. Пора съехаться, завести хоть какое-то подобие общего хозяйства и жить, поддерживая друг друга.
Оба они были влюблены. Во всяком случае, им так казалось. Или хотелось, чтоб казалось. Просто встретились два изголодавшихся по нежности человека и бросились в объятия друг другу. Ожесточившийся, подломленный алкоголем Сергей оттаял рядом с маленькой ясноглазой Алькой, жизненная энергия которой била через край. Хватало на двоих.
Альку сразу же, с первых мгновений встречи, качнуло в сторону Сергея. Он, как на грех, принадлежал к тому типу мужчин, на которых она самым роковым образом западала. Даже если с самого начала было ясно, что ничего путного из этого не получится.
Проходила совместная жизнь так.
Сначала они обитали неделю у Альки, которая по определению вынуждена была придерживаться строгого режима. Ранний подъем. Зарядка. Душ. Завтрак. Работа. Занятия языком или курсы по изучению французского искусства. Алька была настоящим трудоголиком.
Надо отдать Сергею должное: он тоже с удовольствием работал. Почти раздал долги. Набрал новые заказы. Но его жизнь, и творческий процесс в частности, шла исключительно по касательной к Алькиной жизни. То есть касание это происходило практически только в вечерние часы.
Сергей спал за полдень. Потом ехал в свою квартиру, которую использовал и как мастерскую. Работал или в ожидании вдохновения шел на Монмартр бродить среди собратьев-художников, втайне завидуя, как легко, только имитируя, в сущности, творчество, рисуют они портреты не переводящихся в любое время года туристов.
Потом он ехал к Альке. Они ужинали, чаще всего дома. Потом, лежа на ковре, смотрели телевизор, потом лежание переходило в объятия, а объятия в довольно продолжительную любовную бурю.
Потом Сергей отправлялся на посиделки к своим богемным друзьям — художникам и поэтам. Возвращался, пропахший сигаретным дымом и вином, во втором-третьем часу ночи, когда Алька уже седьмой сон видела.
На другой день все в точности повторялось. Так прошла неделя. Потом они перебрались к Сергею.
Алька ужасно страдала в настоящем бедламе из мольбертов, кистей, красок, невымытых вчерашних тарелок, вечно полных пепельниц и валяющейся повсюду одежды. Она добросовестно пыталась наводить порядок.
Сергей открывал шкаф и хватался за голову:
— Рубашки отдельно, носки отдельно! Тут пижама, тут носовые платки! Алечка, на что ты тратишь время! И вообще, вчера здесь лежала початая пачка сигарет, где она?
И прежде чем Алька успевала огорчиться, подхватывал ее под руку и тащил в мастерскую к друзьям, кутить: якобы приехал грузинский якобы князь с целым бурдюком якобы хванчкары.
