Создателем нашим.
–– И как же жить, Чудотворче, в Сиянии Его и защите, ежели со слов твоих яснее ясного, что стать подле зверя убоюсь и не трону лезвия востреного ни в жисть, хоть режь меня им самым?
–– Все, что сказал я, не услышал ты, либо глагол мой неведом тебе. Бог входит и в ладонь, и в лезвие – вот когда нет ранения и меч отведен, Бог говорит и с тобой, и со зверем – вот когда и сильный, и слабый, оба становятся сильными. Пустили бы человеки Бога в сердца свои, не распяли бы Христа. Чудо сотворяется Богом, когда кругом Бог. О сем глаголил Иисус, о том же был и наш разговор.
–– Правильно ли я уразумел, Чудотворче, чудо – когда Бог во мне и окрест меня?
–– Истинно правильно. От того и редки чудеса, но начав искать Бога в себе, сделаешь первый шаг к настоящему Чуду.
Гордыня
Что составляет суть греха?
Одно отличие от Бога.
Всего одно, совсем немного?
Да, но хватает на века.
Ноги мои помнили обтягивающую, липкую, зловонную слизь Дна. Именно ноги, ибо тело, пусть и чесалось непрерывно от раскрытия гниющих мокнущих язв, но при этом было лишено омерзительных объятий холодно-паточной субстанции, покрывающей самый низ того плана, откуда я начал свой подъем. Тягучие миазмы, отравляющие сознание, расплавляющие ткани, обжигающие сетчатку глаз и высушивающие полость рта, не отпечатались в памяти тела, как брезгливо-ужасающее ощущение стоп, вынужденных попирать само Дно.
Изъеденные червием, истерзанные железом, исколотые иглами ржавыми и клыками ядовитыми, сдираемые с отвратительным шипением клацающих челюстей кого-то неведомого и невидимого, ноги записали весь этот ужас в память клеток таким страхом, что начав восхождение со Дна, пронесли его до самого верха.
Частично вернув Вселенной то, что забрал при падении, я смог сделать первый шаг и выдернуть из Слизи сначала одну, а затем и вторую стопу. Представьте себе, что вы плясали голыми ногами на битом стекле, а случилась возможность, выскочили на плато соляного озера. Как думаете, что я испытал? Нет, не угадали. Не болевой шок от прикосновения соли к открытой ране, но облегчение, истинное облегчение – я покинул Дно. Слизь выпустила меня со злобным хлюпаньем кипящей смолы и выбросом столба своей неимоверной дряни, от запаха которой кружилась голова и слезились глаза. Я, не желая задерживаться ни на секунду, лихорадочно шагнул вверх по ступеням и тут же уперся макушкой в раскаленное, как чугунная сковорода, «небо». Лестница уходила под понижающийся чугунный «небосвод», превращаясь в тоннель, кишащий аспидами и пауками. Каждый новый шаг сгибал мою спину все ниже и ниже. Через пять ступеней я опустился на четвереньки. Отвратительные, мохнатолапые создания с дьявольской радостью встретили приближение моего лица к их вызывающим тошноту телам. Аспиды, ранее обвивавшие мои ноги, теперь вольготно расположились на спине и, свешиваясь вниз, затевали злобные перепалки с друзьями-арахнами, хватая их раздвоенными языками за лапки и подбрасывая вверх. Те же, в свою очередь, ожидали, когда их жертва, ваш покорный слуга, уляжется на живот, придавленный днищем «неба», и полностью поступит в их распоряжение. Волосы вздыбились на голове от подобной перспективы, но память ног о Слизи Дна гнала меня вперед. Еще три ступени и моя обнаженная, не защищенная и клочком ткани плоть, коснулась животом отвратительного двигающегося ковра. «Господи! – в первый раз промелькнуло в сознании, – дай сил!» Там, на Дне, произнести имя Господа невероятно сложно: великий страх обмораживает, обездвиживает и члены, и разум. Мошка, застывшая в капле смолы, более свободна, чем душа, достигшая Дна. Здесь же, в адском тоннеле, хоть и заполненном не лучшей компанией, душе хватило смелости (или отчаяния) на Слово, поелику место это хоть и было внизу, но вело наверх.
Гады всех мастей пытались влезть в ноздри, заползти в рот, расцарапать глаза и забраться в уши. Я двигался на ощупь и верил, верил в окончание этого кошмара. Чугунный потолок больше не снижался и давал возможность ползти вперед, пусть пока только на животе. Я задумался в попытке отвлечься от укусов, прикосновений и шипения моих нынешних спутников, почему Слизь ослабила свои объятия? В какой момент ее терпкие оковы пали? Тогда, почти обессилив, я представил Дно своим домом навечно и перестал сопротивляться ему. Вот оно! Я прекратил ненавидеть Слизь, и она разжалась. Место, созданное ненавистью, отрыгнуло меня, отрицающего саму ее суть, как инородное тело. Это цена моей свободы.
Попробую скопировать успех. Я напряг воображение и представил себя пауком (понятно, не хватало пар конечностей и мохнатости), тоннель тут же отреагировал. Змеи обхватили мои ноги и руки намертво, а арахны сотворили плотину из своих тел перед моей головой, полностью запечатав проход. Нет, не то, тоннель уже не был Дном и существовал по иным законам. Я объявил себя (естественно мысленно) грешной душой и аспиды ослабили хватку, а членистоногие разобрали плотину. Медленно продвигаясь по ступеням, я перебирал в памяти пороки, присущие воплощенным душам, но всякий раз, выбрав какой-либо, сопровождающие меня змеи тут же опутывали члены, а паучья команда выстраивала неодолимую преграду. Спина страшно ныла, позвоночнику не хватало сил терпеть не присущее ему в природе положение, подбородок бился о ступени, рассекая, словно киль судна, мохнатые волны.
–– Чему же ты учишь, Господи, склонив меня подобным образом? – промычал я сомкнутыми губами, и тут меня осенило: ползающие под ногами создания – первые, над кем хочется возвыситься, а продолжением становится равный тебе, заканчивается же падение возвышением над Богом.
Тоннель резко расширился, жар над головой ослаб – чугунная крышка потянулась дугой вверх от моей макушки. Через две ступени я смог присесть, и не то чтобы увидел свет в конце, нет, но сбежавшие вниз арахны в обнимку с аспидами придали моему духу некую, пока еще тонкую, как паутинка (брр, опять вспомнил), надежду.
Черно-фиолетовый окрас Дна, сменившийся багровыми стенами тоннеля и остававшийся лишь в блеске паучьих глаз, окончательно исчез с холста открывшегося мне пространства, уступив место сине-оранжевому свечению. Еще три ступеньки, и спина моя расправилась полностью, ознаменовав сие событие дружным хрустом позвонков. Я обернулся на зияющую внизу инфернальную щель тоннеля, бурлящую у входа своими беспокойными обитателями, передернулся от отвращения и сделал шаг наверх с твердым намерением разобраться со своей гордыней, приводящей меня в подобные места.
Взору моему открылась странная картина: ступени, поднимавшиеся вверх, пересекались мутным, бледно-розовым потоком. Он казался спокойным, дружелюбным и безопасным, об акулах и пираньях думать не хотелось.
