В зале царил неслыханный энтузиазм, девушки благодарили небо, пославшее им Марио Чинечетти.
– Вот это артист! – сказал Олег, улыбаясь.
– Я же говорил – новая волна! – изнемогая, стонал Кянукук.
– Где-то я видел этого певца, – сумрачно произнес Эдуард.
– Не в ростовском ли ДОПРе? – тут же «припомнил» Миша.
– Надо поразузнать о нем. – Эдуард многозначительно кашлянул и пригласил Таню танцевать.
Они «твистовали» друг против друга. Таню смешила мрачная физиономия Эдуарда. Ее все начинало смешить в этот вечер:
Марио, прыгающий на эстраде, все ее друзья, публика, провинциальный модерн этого зала, настороженное лицо администратора.
А администратор уже «сделал стойку». Он высмотрел несколько жертв в толпе танцующих, но больше всех его волновала белобрысая парочка молокососов – худенький паренек в яркой штапельной рубашке и его девушка с красными пятнышками на лбу, с натянутой жалкой улыбочкой, причесанная под Бабетту.
«Вшивка, – зло шептал он про себя. – Вот как эти прически называются – „вшивка“.
Одернув пиджак, он строго подошел к этой паре и произнес:
– Прошу вас выйти из зала.
– Почему? – удивился белобрысый.
– За что? – сразу скуксилась «бабетта».
– Подвергаетесь штрафу за извращение рисунка танца, – сказал администратор.
– Разве мы извращаем? – дрожа, спросил паренек.
– Ведь все же извращают, – всхлипнула «бабетта».
– Никто не извращает, кроме вас, – сказал администратор и нажал парню на плечо. – Давай на выход.
Зал «извращал рисунок танца» целиком и полностью. Мало кто обратил внимание на эту сцену: все уже привыкли к проделкам администратора, никогда нельзя было сказать, на кого падет его выбор.
Паренек попытался вырваться. Тогда администратор четким профессиональным движением завернул ему руку за спину и повел к дверям. «Бабетта», плача, поплелась за ними. Администратор шел и наблюдал себя в зеркало, багрового, со сжатыми губами, согнутого семенящего паренька и «бабетту» со вспухшим носом.
«Блохастик, – подумал он ласково. – Вот ведь попался блохастик».
«Подвергнув штрафу» и выдав квитанцию, он отпустил их в зал. «Бабетта» сразу повеселела, увидев, что у дружка ее хватает денег не только на угощение, но и на штраф.
– Поменьше попкой надо крутить, – отечески сказал ей вслед администратор и тут заметил мужественную борьбу швейцара Изотова с толпой «гопников» разного рода, пытающихся проникнуть в ресторан. Он ринулся к дверям.
– Пусти-ка, Изотов! – крикнул он, приоткрыл дверь и за шиворот втащил внутрь первого «гопника», полного человека в очках и сером свитере.
Человек этот отбивался, пытался показать свое удостоверение, но администратор взял его железной рукой за горло, тряхнул…
– Я доцент, вы не смеете! – воскликнул подвыпивший «гопник».
…завернул ему руку за спину и медленными шагами через весь вестибюль провел доцента в свой кабинет.
– Не в том беда, что вы доцент, а в том, что одеты не по форме, – строго сказал он «гопнику», который, наконец, понял бессмысленность борьбы и только крутил в толстых пальцах свое синенькое удостоверение.
– Штраф придется заплатить, а в ресторан надо являться при галстучке, как положено.
Получив деньги, он добродушно обнял доцента за плечи и вывел его в вестибюль.
– Пропусти его, Изотов, на улицу, – сказал он швейцару.
Из ресторана в этот момент вышла и направилась к лифту артистка в окружении своих трех парней и Митрохина Виктора по кличке Кянукук, к которому стоит еще присмотреться.
Администратор улыбнулся Тане.
– Как время провели?
Таня опешила.
– Спасибо, – пробормотала она испуганно.
– А вы как? – спросил администратора Миша.
– Хлопот полон рот, – снова улыбнувшись Тане, сказал администратор.
Он долго смотрел вслед артистке, наблюдал ее плечи и высокие сильные ноги.
«Мало ли что может быть, – подумал он. – Мало ли что бывает с администраторами».
Ему нравилась его работа, в которой чудилось ему сочетание дипломатической тонкости, тонкого расчета и внезапного оперативного удара. В жизни своей он редко был удовлетворен, порой опускался до совсем незначительного состояния, но здесь, в этом шестиэтажном доме с мягкими коврами, большими окнами, с музыкантами, швейцарами и целым взводом официантов, он понял, что, наконец, добился своего.
Кянукук в этот вечер чувствовал себя со всеми на равных. В конце концов ведь это он заказывал и за всех расплачивался сам.
«Ладно, что-нибудь придумаем с этими штиблетами за девять тридцать», – думал он.
Он танцевал с Таней в ее номере, лихо отплясывал чарльстон, только звенел графин на столе да хлопали ребятишки. И ребятишки сегодня вели себя с ним по-свойски, конечно, не из-за денег: мало ли они его угощали, денег у них вообще куры не клюют, – просто, видно, поняли, что он тоже не лаптем щи хлебает, разбирается в джазе и танцует здорово, просто стали относиться к нему, как к товарищу по институту, вместе веселились – свой парень Витька Кянукук…
Олег крутил свой транзистор и ловил для Тани и Кянукука один танец за другим. Он сидел на диване, поджав ноги, и смотрел на танцующих. Таня старалась не глядеть на него, его улыбку, она чувствовала, что сегодня он уж не отступится от нее. Она крутила коленками, с улыбкой смотрела на веселящегося Кянукука, иногда она вся сжималась от страха, но порой ей становилось на все наплевать. «Ну и пусть, – думала она, – кому какое дело, ну и пусть…»
Эдуард и Миша бросили несколько раз кости. Эдуард выиграл рубль пятнадцать. Потом Олег кивнул и показал глазами на дверь.
Они встали и тихо удалились. Миша от дверей сделал Олегу жест, означавший: «Решительнее, Олежка! Кончай с этим пижонством раз и навсегда!»
В коридоре он сказал Эдуарду:
– Вот пижон Олежка. Больше месяца с ней возится. Нашел себе кадр.
– Артистка, – пробурчал Эдуард и вдруг схватил Мишу за лацкан. – А ты, свинья, Михаил. Мне Нонка все рассказала. Так друзья не поступают.
– Твоя Нонка дрянь, – лениво промямлил Миша.
– Согласен, но зачем ты…
Препираясь, приятели стали спускаться на свой этаж. У дверей номера Миша остановился и сказал Эдуарду:
– Ладно, не нервничай. Завтра Олег получит перевод, и будем в темпе закругляться. Надоело.
– Да уж действительно, полный кризис жанра. У меня такое правило – раз чувствую, что наступает кризис жанра, значит надо идти по домам.
– Золотое правило, – похвалил Миша, и они пошли спать.
– Покрути, дружище, еще! – крикнул Кянукук Олегу.
– Поймай-ка твист! Мы с Танюшкой только разошлись.
Олег встал с дивана и сказал ему мягко:
– Кяну, дружище, можно тебя на минутку? – и пошел к двери.
Кянукук последовал за ним, а Таня осталась стоять посреди комнаты. Она стояла с повисшими, как плети, руками и смотрела им вслед.
– Пора тебе домой, Кяну, – сказал Олег в коридоре и взял Виктора за запястье крепкой дружеской хваткой.
– Рано еще, время детское, – сказал Кянукук, холодея и понимая, наконец, что к чему.
– Ты ведь мужчина, Кяну, – улыбнулся Олег, крепче сжимая запястье, – не мне тебе объяснять, в чем дело. Ты ведь мужчина, и ты мой друг. Верно?
– Да, да… – пробормотал Кянукук. – Конечно, друг. Кто же еще? Ладно, Олежка, – он освободил свою руку и хлопнул Олега по плечу, – пойду завтра к Лилиан, пойду мириться.
– Ну, иди, иди, – улыбнулся Олег. – До завтра.
Кянукук пошел к лестнице, и когда оглянулся, Олега в коридоре уже не было.
Он спускался по лестнице и старался ни о чем не думать.
«Милый вечерок мы провели, – бубнил он, – милый вечерок».
В вестибюле было пусто и полутемно. Швейцар Изотов еще переругивался через стекло с двумя морячками, но в ресторане все уже было кончено. В открытую дверь было видно, как официанты стаскивают со стола скатерти и ставят на столы стулья ножками вверх.
Кянукук все же заглянул в ресторан: очень уж не хотелось ему выскакивать под дождь и трусить через весь город к спортзалу. Возле двери в углу сидела за столом официантка Нина.
Перед ней стояло большое блюдо, она что-то ела из него, рассеянно ковырялась вилочкой.
– Что это вы едите, Нина, такое вкусное? – спросил Кянукук.
– Миноги, – ответила она. – Хотите? Присаживайтесь за компанию.
С трудом разгибая спину, она встала, смахнула салфеткой со стола соринки и положила перед Кянукуком вилку слева, ножик справа. Потом опять села. Они стали вместе есть миноги из одного блюда. Кянукук вытаскивал их из жирного соуса и нес ко рту, подставляя снизу кусочек хлеба, чтобы не капало на скатерть. Иногда он взглядывал на Нину и благодарно ловил ее усталый и пустой взгляд. Его охватило ощущение покоя и уюта.
