— Ты изящна, как гиппопотам на суше! — поддразнил меня Мардиан. — Перестань так бултыхаться! Привлечешь морских чудовищ!
— Ты прекрасно знаешь, что никаких морских чудовищ здесь нет, — возразил Олимпий, но я заметила на себе внимательный взгляд его темных глаз.
Может быть, плескалась я и впрямь не слишком изящно, но утонуть уже не боялась: враждебная, внушавшая ужас стихия неожиданно покорилась мне. Это всего лишь теплая колеблющаяся вода. Я испытала такое облегчение, будто тело и впрямь сделалось невесомым. Поражало даже не то, что я справилась со страшным испытанием, а то, как легко оно далось.
С заходом солнца мы вернулись к причалу и привязали лодку. Наша мокрая одежда прилипала к телу, и теперь я видела, насколько Мардиан отличается от других мужчин. Олимпий в свои неполные пятнадцать лет был крепко сбитым и мускулистым. Мардиан же вытянулся в рост, но его конечности — и руки, и ноги — казались непропорционально длинными. В нем совсем не ощущалось той мужественности, что уже была заметна в Олимпии. Мускулы Мардиана оставались вялыми, плечи узкими и сутулыми.
Олимпий поблагодарил нас за то, что мы составили ему компанию, и направился домой, в греческий квартал города. Близился закат, и заходящее солнце придавало мягким волнам багряный оттенок, так что покачивающиеся на якорях корабли отбрасывали на воду пламенеющие отражения.
— Ты ведь никогда раньше не плавала, правда? — тихонько спросил Мардиан.
— Правда, — призналась я. — Но я как раз собиралась научиться, давно пора.
Я обхватила свои колени руками и положила на них голову. Из-за промокшей одежды стало чуточку холодно, но я знала, что туника скоро высохнет.
— Конечно, ты не умела плавать, и это не удивительно, — вновь заговорил Мардиан. Мне захотелось, чтобы он заткнулся. — Ты, наверное, всячески избегала воды.
Надо же, какой догадливый!
В ответ я лишь пожала плечами и с наигранной беззаботностью сказала:
— Мне не с кем было учиться: старшие сестры слишком взрослые, младшая — слишком мала.
— О, будь у тебя желание, ты нашла бы и возможность. — Он помолчал и добавил: — Думаю, если у тебя возникнет какое-то желание, ты всегда сумеешь его осуществить. — В его голосе послышалось восхищение. — Как ты решилась вот так прыгнуть! Неужели не боялась утонуть?
— Еще как боялась, — призналась я. — Но ничего другого мне не оставалось.
— Значит, ты хотела поплыть, — не отставал он. — Тебя ведь никто не заставлял, да и не мог заставить. Кстати, у тебя очень хорошо получилось. В первый раз, когда я пытался плавать, я тонул три раза!
— Я не только хотела, но и была обязана, — сказала я. — Моя мама утонула здесь, в этой самой гавани.
Он побледнел.
— Я знал, что она умерла. Но я не знал как. Прости.
— Я была рядом с ней.
Он побледнел еще сильнее, краски совсем схлынули с лица.
— И ты… помнишь?
— Только цвета, звуки, запахи. И чувство утраты. И воду, что забрала ее.
— Почему ты не сказала Олимпию? Он бы никогда не стал принуждать…
— Я знаю. Но, по правде говоря… Сколько еще могла бы я жить в Александрии, в морском порту, не осмеливаясь ступить на корабль?
Он склонил голову, тщательно подбирая слова, и наконец произнес:
— Да сохранят боги наш город в его славе и свободе.
— И да вернется мой отец-царь, и да взойдет он вновь на трон! — подхватила я и тут же осеклась, сообразив, что произнесла запретные слова, которые кто-то мог подслушать. — Ну а пока я должна сохранять веру и справляться с тем, что ослабляет меня или вредит мне. Согласись, боязнь воды — не лучшее качество для александрийской царевны.
— Ты одолела это препятствие, — промолвил юный евнух, явно потрясенный случившимся.
— Не без колебаний, — призналась я. — Пусть останется между нами, чего мне это стоило.
Хорошо иметь друзей, живущих без тревог и забот взрослой жизни. К нам, обитателям детских покоев дворца, это, увы, не относилось. Мы четверо находились под охраной и бдительным присмотром, с нас не сводили глаз и обо всем, что бы мы ни делали, докладывали их фальшивым величествам. Я, как старшая, пользовалась большей свободой, однако мое поведение привлекало к себе больший интерес и вызывало большие подозрения. Арсиноя, верная своей капризной природе, постоянно цеплялась к охране и затевала всякого рода разбирательства; судя по их полнейшей бессмысленности, только для того, чтобы лишний раз привлечь внимание к своей персоне. Это казалось мне большой глупостью: ведь если ты считаешь, что тебя окружают враги, лучше держаться как можно более незаметно.
Два маленьких Птолемея были слишком малы, и от них заговоров пока не ждали. Мальчиков интересовали лишь мячики и деревянные игрушки.
А я вступила в тот возраст, когда мое тело стало меняться, что неизбежно привлекало ко мне внимание. Теперь меня, как взрослую девушку, могли использовать в политических целях. Я всегда отличалась стройным телосложением, лишнего веса не набирала, а если мне и случалось поправиться, то быстро худела снова за счет своей подвижности. Лицо мое было продолговатым, с тонкими детскими чертами.
Но примерно в то время, когда отец уехал в Рим, во мне начали происходить перемены. Сначала я перестала прибавлять в росте, а мои руки и ноги пополнели. Щеки округлились, угловатая худоба уступила место округлостям, а вместе с тем добавилось силы. Мячи я теперь бросала куда дальше, чем раньше, могла самостоятельно передвигать мебель и делать многое из того, что еще недавно было мне не по силам.
А мое лицо! Нос, как будто по собственной воле, начал удлиняться, а мои маленькие губки превратились в большой рот. Правда, прежний красивый изгиб губ сохранился. Лицо, что смотрело на меня из полированных серебряных зеркал, уже казалось взрослым. А взрослое лицо может таить взрослые мысли. Предательские мысли?
Эти перемены застали меня врасплох. Раньше я никогда не присматривалась к тому, как меняются черты по мере созревания и взросления. Думая о том, как выглядел тот или иной человек в детстве, я воображала себе его миниатюрную версию. Например, наш неприятный наставник Феодот — как мне казалось — всегда был таким же, только с возрастом усох. Теперь я гадала о том, как изменюсь в итоге, и внимательно наблюдала собственное преображение. Результат меня тревожил — к нынешней своей внешности я привыкла, а какова будет новая?
Конечно, мне хотелось стать красивой, об этом мечтают все девушки. Ну а если не выйдет, то хотя бы миловидной. А вдруг я окажусь мерзкой уродиной? Какая несправедливость: дожив до двенадцати лет, превратиться из милой девочки в неведомо кого!
