Конечно, мне хотелось стать красивой, об этом мечтают все девушки. Ну а если не выйдет, то хотя бы миловидной. А вдруг я окажусь мерзкой уродиной? Какая несправедливость: дожив до двенадцати лет, превратиться из милой девочки в неведомо кого!
Как-то раз я случайно услышала, что один купец говорил о будущем ребенке своей жены. Его спросили, на что он надеется, и я ожидала услышать про здорового или умного малыша. Вместо этого — никогда не забуду! — купец сказал:
— Если родится девочка, я уповаю на то, что она не будет некрасивой.
Я долго задавалась вопросом, родилась ли у него девочка и не оказалась ли она некрасивой.
И вот теперь я (когда никто не мог меня застать за таким занятием) всматривалась в зеркала, пытаясь разглядеть свое будущее лицо.
Мои грудь и талия тоже менялись. Поначалу то был лишь намек, но через год после отъезда отца перемены стали явными. Мне хотелось, чтобы грудь перестала увеличиваться, потому что это был самый очевидный, бросавшийся в глаза признак взросления. Я стала надевать плотную нижнюю одежду под широкие платья, чтобы утягивать грудь, когда направлялась на встречу со старшими сестрами-царицами: я хотела сохранить облик невинного ребенка как можно дольше. Но в моих покоях эти пелены приходилось снимать: ходить стянутой неприятно и даже болезненно.
Сложность моего положения заключалась и в том, что рядом со мной не было взрослой женщины, которая могла бы помочь и что-то подсказать. Охранники мужского пола, приставленные ко мне сестрами, для этой цели определенно не годились.
Конечно, в нормальной семье младшая сестра поговорила бы со старшими. Но у нас в первую очередь все были Птолемеями, а женщинами и сестрами — во вторую и третью.
И тут пришло то, на чем кончается детство, — главный признак женственности, означающий способность к вынашиванию детей. У меня это впервые случилось летом, когда мне минуло двенадцать, а отец отсутствовал уже больше года. Я была готова к этому и не подумала, что умираю или болею, как думают порой невежественные девочки. Суть события была мне ясна. Если меня что-то и встревожило, то лишь внезапно обрушившееся понимание: слово «ребенок», общее для мальчиков и для девочек, более ко мне не относится.
Я стала женщиной, и, помимо всего прочего, это означало возможность вступления в брак. То есть теперь меня могут выдать замуж за какого-нибудь чужеземного царя и отослать из Египта. Там пойдут дети, тревоги за них… А ведь я совсем недавно сама была ребенком и не успела по-настоящему почувствовать себя взрослой.
Это пугало меня больше всего: больше, чем незаконное правление моих сестер, больше, чем Рим, даже больше, чем смертоносная вода гавани. Природа сделала меня взрослой, а природу не уговоришь и не разубедишь.
Только Исида, моя добрая хранительница и мудрая наставница, могла меня понять. В первые дни после произошедшей во мне великой перемены я долгие часы проводила в храме у моря, глядя на статую богини.
Исида была воплощением этих тайн, совокупностью женского начала — женственности и материнства. Неудивительно, что женщины преклонялись перед той, в ком воплощалась сама их суть. Я могла лишь молить ее защитить меня в пугающем путешествии в страну взрослой жизни.
Глава 6
Отчасти, чтобы отогнать эти мысли, отчасти бунтуя против той роли, что мне (без моего согласия!) уготовила природа, я решила создать группу единомышленников — «общество Имхотепа», названное в честь легендарного врача и зодчего Древнего Египта. Членам общества предстояло заняться изучением египетского языка и старой письменности, а значит, у них должно быть главное: желание проникнуться духом давно ушедших предков и прислушаться к тому, что они шепчут нам из бездны былого.
На первых порах в общество захотели вступить многие мальчики и девочки, как соученики Мардиана, так и дети дворцовых служителей разного ранга. Возможно, поначалу их привлекло то, что во главе общества стояла царевна, но поскольку мы работали весьма и весьма усердно, со временем они отсеялись. Остались лишь те, кого искренне интересовало наше дело. Мы хотели научиться читать письмена на древних монументах.
Впрочем, соблазняло и то, что само существование общества следовало держать в тайне. Почему? Наверное, потому что дети — а я твердо вознамерилась не отказываться от собственного детства без борьбы — любят секреты, позволяющие им ощущать собственную значимость и смелость. Мы гордились тем, что сумели создать в переполненном соглядатаями дворце тайное общество, неведомое посторонним. И конечно же, предпочитали не думать о том, что наш секрет никто не раскрыл лишь по той причине, что другие тоже считали нас детьми, и наши дела не заслуживали их внимания. Даже мои сестры, подозрительные по натуре, привыкли относиться ко мне как к малолетней дурочке и ослабили бдительность.
И в течение последующих двух лет, пока мой отец оставался в изгнании, мы тайком рыскали вокруг Александрии, выискивали древние памятники, изучали старинные рукописи в нашей библиотеке и порой декламировали друг другу древнеегипетские стихи. Еще мы — чрезвычайно смело, как нам казалось, — заходили в еврейский квартал и рассматривали их синагогу, самую большую в мире. (Действительно ли все «самое большое в мире» находилось в Александрии? Во всяком случае, тогда я была в этом уверена.) Зал синагоги был так велик и вмещал столько народу, что люди в задних рядах не могли ни видеть, ни слышать происходящего впереди, и о ходе церемонии им давали знать с помощью сигналов специальные служители, находившиеся в середине зала.
В Александрии проживало весьма внушительное количество евреев. Поговаривали, что иудеев здесь больше, чем в Иерусалиме. Это всегда озадачивало меня: ведь великий вождь Моисей, согласно еврейскому преданию, вывел их предков из Египта, где они терпели муки и пребывали в рабстве. Исход из Египта иудеи праздновали как избавление. Почему же они вернулись сюда, да еще в таком множестве? В греческом переводе священной иудейской книги — выполненном здесь, в Александрии говорится, что бог евреев запретил им возвращаться обратно в Египет. Почему они ослушались?
Мы побывали на рыбалке в папирусовых болотах Мареотиса — огромного озера, расстилавшегося за городом со стороны, противоположной морю, и протянувшегося на много миль к западу. В другой раз мы получили разрешение посетить одно из мелких заведений бальзамировщиков, которые как мухи облепили снаружи западные стены города неподалеку от гробниц. Хотя египтяне уже не возводили столь величественных и искусных усыпальниц, как в прежние времена, состоятельные люди по-прежнему предпочитали, чтобы их тела бальзамировали. Греков традиционно кремировали, но погребальные — как и многие другие — обычаи разных народов у нас в Александрии перемешались, и многие чистокровные эллины выражали желание после смерти попасть на бальзамировочный стол Анубиса. В мастерских бальзамировщиков царило деловое оживление, и в тот день, когда мы отправились туда на экскурсию, внимания бойкого и добродушного владельца заведения дожидались три тела, отправившиеся на запад, в страну смерти.
