— Тверских! — звал, едва поспевая за ним, Баев. — Они в галошах.
Собаки чуяли след, но слабо и тотчас теряли его. Отпечатки галош остались на глинистом склоне. Игорь уловил нотку недоверия в голосе капитана.
— Пускай! — выдавливает на бегу Игорь. — Брали мы галоши на тренировку? То-то и есть.
Нет, Гайка не чета тем собакам. Она должна взять след. И все же Игорь очень волновался, когда ступил на глинистый склон и лучи фонарей указали ему начало следа.
Гайка заскулила и потянула Игоря вверх.
Темнота уже легла густо.
Впереди частое дыхание Гайки, позади шаги Баева, остальные внизу, отстали.
— Ну что с тобой, Гайка? — шепчет Игорь.
Гайка тянет вниз. Ноги скользят, Игорь падает, поднимается. Баев скатывается чуть ли не кувырком. Они у самой реки. Ага, понятно: враги, наткнувшись на отвесные скалы, вернулись к подножию и двинулись по краю суши. Здесь бежать легче. Россыпь крупных камней; колючки, Гайка несется по свежему следу. Умница, Гайка!
Вот она опять потянула в гору. Лезть за собакой тяжело, страшно тяжело. Ноги словно пудовые.
— Игорь… Не могу я больше…
Баев выбился из сил. Никогда он не жаловался, кряхтел только, а сейчас, видать, ему очень плохо.
— На, держи!
Игорь сует ему поводок. И как-то странно тяжелеет, шатается, теряя опору. Зато Баев приободрился: Гайка, славная Гайка помогает ему.
Вверх, вниз и снова вверх. Каменный козырек над пустотой, в которой тонет луч фонаря, и опять подъем, но на этот раз более плавный, по траве, свистящей под сапогом. Навстречу ветер. Здесь он не такой, как внизу, у реки, — это ветер высот, резкий, без запахов жилых.
Впереди вспыхнул огонек, озарив на миг притаившиеся кусты, что-то пропело над головой Игоря. Он не сразу сообразил — выстрел!
В него еще ни разу никто не стрелял. Игорь читал описания схваток, но тут получилось иначе. Пуля не свистела. Вроде большой шмель пролетел над ним, заблудившийся в ночи, не страшный. Но страх все-таки настиг Игоря минуту спустя, когда в кустах блеснуло еще раз.
— Баев! — крикнул Игорь и выхватил у солдата поводок.
Гайка залаяла. Игорь едва сдерживал ее. Он бежал прямо на кусты, бежал в кромешной тьме, погасив фонарь. Было страшно, но ярость, охватившая его, пересилила страх. Он крикнул Баеву:
— Быстрей, быстрей!
«Сейчас выстрелят еще. Скорее бы Гайка догнала, схватила зубами…» — думал он.
Справа ломился сквозь заросли Баев. Вдруг что-то треснуло, покатились камни.
— Игорь, — голос Баева был просящий, сдавленный. — Посвети-ка.
Сорвался? Проклятая темнота! Но зажечь фонарь — значит стать мишенью для них. Откроют огонь. Наверняка откроют, стоит только нажать кнопку. Пальцы плохо слушаются. Затаив дыхание, Игорь пригибается; свет вонзился в черноту, вызолотил кусты, голову Баева. Игорь кинул ему конец поводка.
Впереди тихо.
Ушли? Да, враги ушли! Вот отсюда они стреляли. Никого! Гайка рвется дальше, она держит след, он не дает ей покоя.
Вспышка. Не шмель прогудел, нет, — визгнула оборванная струна. Игорь погасил фонарь; опять все затопила липкая темнота. Игорь ощущает ее сопротивление почти физически. На ходу он снимает с плеча карабин.
Вспышка. Игорь нажимает спусковой крючок. Грохот, приклад толкает в плечо. Отдача не так сильна, как на учебных стрельбах. Сейчас вообще все иначе. Он не жмурится, как там. Глаза Игоря открыты. Вспышка — и солдат посылает еще пулю. Привалившись к валуну, стреляет Баев. Гайка при каждом выстреле зло лает. Говорят, другие собаки приникают к земле, ужас сжимает им глотку. Гайка храбрая! Поводок размотан на всю длину — Гайка кинулась; она ловит врага. Еще вспышка — и пронзительный, жалобный вой.
— Гайка! Что с тобой, Гайка? — шепчет Игорь.
Поводок ослаб. Эхо перестрелки, бушевавшее кругом, медленно стихает, и в наступившей тишине слышен плач Гайки. Она ранена! Игорь ложится возле нее, нащупывает фонарь. Нос Гайки коснулся щеки Игоря. Да, ранена, передняя лапа в крови…
Он стаскивает с себя майку. А где гимнастерка? Ах, да, — он снял раньше и бросил, мокрую, тяжелую от пота. Есть санитарный пакет, но разрывать его, доставать бинт слишком долго, и он рвет майку.
— Больно, Гайка?
Рана, как видно, легкая. Гайка закружилась по поляне, ищет след. Перевязанная лапа то поджата, то касается травы. Взяла след!
Гайка, хорошая Гайка, мировая собака — она опять на следу. След есть, вот он вьется среди кустов. Они словно высажены, эти кусты, тянутся рядами, как в парке. След есть — это главное. Гайка иногда стонет негромко, — задетая пулей лапа все же дает себя знать. Цепочка кустов кончилась, уперлась в опушку леса, который возникает в луче фонаря, густой, враждебный. И в ту же минуту бьет выстрел. Карабины бойцов отвечают. Бешеный лай Гайки, сначала торжествующий, потом с нотками отчаяния, боли… Они опять ранили ее! В наступившей тишине слышно, как волочится поводок, цепляется, шуршит. Гайка стонет, тычется в ноги Игорю. Он пробует зажечь фонарь. Что это? Или он ослеп? Нет, поводок порван. Его, верно, перебило пулей. Гайка едва видна в темноте. Руки Игоря скользят по ее упругой, вздрагивающей шерсти, попадают в горячее, вязкое. Кровь! И на той же лапе! Лоскут майки слетел, перевязывать впотьмах трудно, да и нет времени.
— След, Гайка! След! — говорит он. — Уходят они!
Ей очень больно, бедной Гайке. Игорю самому невтерпеж от ее боли. И напрасно он старается произнести эти слова тоном приказа, как положено. Он упрашивает Гайку, как друга. И Гайка слушается. Враги уходят, она понимает это, она находит след, хотя стонет при каждом движении.
— След, Гайка!
Ветки елок, колючие ветки елок, выросших на камне, хлещут Игоря, царапают. Он не замечает. Рукой, сжавшей поводок, он чувствует Гайку. Ей трудно бежать. Игорь наматывает веревку; поводок все короче; теперь уже не Гайка помогает двигаться хозяину, а он поддерживает ее, ободряет, не дает упасть.
Лес позади. Трава, мокрая, залитая росой, белая от росы. Темные пятна на траве. Кровь Гайки. Неужели утро уже? Да, утро. Ведь он видит траву и эти пятна. Как быстро пронеслась ночь! Но это неважно, утро или ночь. Совсем неважно! Гайка упадет, и тогда их не догнать. Они уйдут.
Вдруг стало очень тихо. Гайка перестала стонать. Игорь бросился к ней. Гайка каталась по траве. Она силилась встать, но лапы беспомощно скользили: она валилась на спину. Глаза Гайки смотрели на хозяина с мольбой; она словно просила прощения… Игорь поднял ее и понес, прижимая к себе, чувствуя, как кровь Гайки пропитывает его шаровары. «Умрет!» — с горечью подумал Игорь. Он вспомнил дворняжку, попавшую под колесо зимой в Сакуртало, — она тоже так каталась по мостовой, а потом затихла.
