Неподалеку от средневекового моста с тремя арочными перекрытиями дорога, изогнувшись петлей, вливалась в государственную трассу, которая вела к маленькому городку, безопасно пристроившемуся на холме, выше уровня здешних наводнений. Габриэле слез с велосипеда, спрятал его в тополиной роще неподалеку от развилки и дальше пошел пешком.
Внутри городских стен было тихо как в могиле. Он свернул с главной дороги налево, потом направо – в улочку, застроенную двухэтажными домами с низкими кирпичными террасами. Город имел название, но по сути был неотличим от тысячи других таких же, разбросанных по долине По и ее дельте, – приземистый и скромный на вид, построенный из прессованного кирпича и первоначально создававшийся как торговый центр для всей округи. С момента массового исхода населения в большие города в шестидесятые-семидесятые годы он приобрел печальный вид, будто его насильно отправили в отставку. Это идеально соответствовало намерениям Габриэле. Три четверти жителей покинули город, а те, кто остались, вечерами сидели по домам и рано ложились спать. На улице не было ни души, и его туфли на резиновой подошве не произвели ни звука, пока он шел к центральной площади. Если не считать безлюдья, все здесь осталось таким же, как сорок лет назад. Конечно, стало больше припаркованных у тротуаров машин, кое-где виднелись перекрашенные или перестроенные дома, но по существу это был тот же ленивый захолустный городок.
Магазин тоже оказался на месте, хотя вывеска и зеркальная витрина были новыми, и за прилавком вместо Убальдо и Эугении стояла критического возраста женщина, в которой Габриэле не без труда и с ужасом признал их дочь Пинуккью, которую вожделел когда-то в мальчишеских снах. Прежде чем войти в магазин, он надел черные очки, а войдя и изобразив сильнейший миланский акцент, спросил, есть ли у них батарейки, тоном, предполагавшим, что такой деревенщине, как эта местная жительница, может, и невдомек, что такое батарейки, не говоря уж о том, чтобы она ими торговала.
Пока Пинуккья рылась в картонных ящиках на полке в тускло освещенной кладовке, Габриэле заметил прозрачную пластиковую пластину с нарисованным на ней черным скелетом, свисавшую с крюка над прилавком. По другую сторону кассового аппарата болталась ведьма в остроугольной шляпе с метлой в руке. Ну конечно, ведь приближается Хэллоуин. Когда его в последний раз интересовали подобные развлечения, чужеземная экзотическая бутафория вроде этих рисунков и кукол была немыслима. Церковь ее запретила бы или, как минимум, метала бы по этому поводу громы и молнии. День Всех Святых был религиозным праздником, и потому связанные с ним бабушкины россказни и легенды-предрассудки следовало лишь высмеивать или игнорировать.
Пинуккья вернулась с комплектом батареек. Габриэле купил шесть штук, расплатился, вышел и снял очки, чтобы лучше видеть дорогу. Над крышами домов, стоявших вдоль главной улицы, висела почти полная луна. Время он рассчитал идеально.
Тусклый свет уличного телефона-автомата виднелся на дальнем конце помпезной, в стиле ренессанса, площади. Скорее всего, телефон не работал или принадлежал к вышедшей из употребления модификации, принимавшей только жетоны. Содержание уличных автоматов стоит телефонным компаниям кучу денег, а мобильные в наши дни есть даже у нищих. А также, кстати, у привратников.
Внутри будки была настоящая помойка: стойкий запах мочи, заплеванный и усеянный окурками пол, на месте давно пропавшей телефонной книги лежал истрепанный номер «Джорнале». Аппарат тем не менее принимал карточки и без труда соединил Габриэле с мобильником Фульвио. Габриэле прекрасно отдавал себе отчет в том, что это рискованно, но он несколько дней взвешивал доводы за и против и пришел к выводу, что все же можно сделать этот звонок.
– Слушаю! – Первое слово Фульвио всегда произносил так, словно объявлял войну.
– Это Пассарини.
– Доктор! Как вы там? Куда вы пропали?
– У меня все хорошо. Звоню просто, чтобы узнать, не интересовался ли мною кто-нибудь. Ты понимаешь?
Несмотря на грубоватые манеры, привратник отличался большой сообразительностью.
– Конечно, конечно!
– Ну и?
– Вообще-то бывает тут один. Бывал, я бы сказал. Уже несколько дней его не видно.
– И чего он хотел?
– Подошел к моей будке в главном вестибюле и спросил, я ли ответственный по дому. Я сказал – да, тогда он поинтересовался, входит ли в мои обязанности…
Габриэле вспомнил, что Фульвио склонен к излишнему многословию.
– Да-да, ну и что же в результате? – перебил он его.
– Он спрашивал о магазине, вашем магазине. Я сказал, что ничего не знаю, что, насколько мне известно, у вас кто-то умер, и вы на время его закрыли. Он спросил, надолго ли. Я ответил – понятия не имею. Он сказал, что у него к вам очень важное дело, на кону большие деньги, это весьма срочно и так далее. Но не назвался и не оставил номера телефона. Я ему повторил, что знать не знаю, где вы, – по правде говоря, так оно и есть, – и выразил сожаление, что ничем не могу помочь. В сущности, просто пытался выпроводить его, но он, доложу я вам, никак не хотел уходить.
Габриэле молчал так долго, что привратник засомневался: не разъединили ли их, и стал нервно кричать в трубку:
– Алло? Алло?
– Я здесь, Фульвио, – успокоил его Габриэле. – Что-нибудь еще?
– Только обычная почта и несколько телефонных звонков. Как-то, вынося мусор, я повстречался с тем профессором из университета. Он хотел узнать, прибыли ли вклейки, которые он заказал. Из каких-то атласов.
Из «Atlas Novus» Йенссона, мысленно уточнил Габриэле. Несколько вкладышей из латинского издания, кажется, 1647 года. Он весьма недорого выписал их по каталогу из Лейпцига, но нашелся покупатель в Соединенных Штатах, так что профессору придется подождать, пока Габриэле установит, какова их рыночная цена.
– Тот человек, который расспрашивал обо мне, как он выглядел?
– Коренастый, среднего роста, близко посаженные карие глаза, лысый, с оттопыренными ушами. Да, у него еще был сломанный нос. Совсем свернутый набок, как у боксера или регбиста. Что еще можно сказать? Было в нем что-то властное, будто он какая-нибудь шишка или думает, что шишка. Ну, вот, кажется, и все.
– Отлично, Фульвио. Спасибо за помощь.
– Но когда вы вернетесь, доктор?
– Не могу пока сказать. Может быть, придется задержаться. В любом случае продолжай наблюдать, а я тебя отблагодарю, как только приеду.
Он повесил трубку, забрал свою телефонную карточку и в последний момент, скатав трубочкой, сунул «Джорнале» в карман. Все же небезынтересно узнать, что произошло в мире с тех пор, как он от него удалился.
Габриэле собирался отправиться за своим велосипедом, но его осенила идея. Он вернулся в магазин и спросил Пинуккью, есть ли у нее что-нибудь для фейерверка. И, только встретив ее взгляд, в котором забрезжило смутное узнавание, сообразил, что забыл надеть темные очки.
– Для фейерверка? – переспросила она.
– Конечно, – подтвердил он с утрированным миланским акцентом. – Для Хэллоуина. Шутихи. Петарды. Ну, такие бумажные, вспыхнут – бабах! – и тут же погаснут. Большое удовольствие для детишек. Вы понимаете?
На миг ему показалось, что она слишком хорошо все поняла, но в конце концов мимолетный проблеск интереса сменился в ее взгляде прежней унылостью, и покупка была совершена без дальнейших непредвиденных поворотов. Однако проблеск интереса все же был, пусть и секундный, думал Габриэле, направляясь обратно к мосту.
Интересно, лелеяла ли когда-нибудь Пинуккья фантазии относительно него? В конце концов, он ведь был сыном одного из местных землевладельцев. В то время эта проблема никогда его не занимала. Голова была слишком занята другими вещами, чтобы задумываться о том, кто он есть, но другие могли оказаться не столь глупы. И то, что несостоявшаяся возлюбленная так и не узнала его, – слава богу, конечно, в нынешних обстоятельствах! – все же немного расстроило Габриэле. Впрочем, и Пинуккья была уже не та, и он – не тот. Очутившись в знакомой обстановке родной усадьбы, Габриэле снова начал воспринимать себя как того, давнего мальчика, но тот мальчик умер, как и несчастный Леонардо.
Обратный путь был мирным и тихим – волшебное путешествие на фоне пронизанного лунным светом пейзажа. Единственной проблемой оказался густой туман, клубившийся со свойственной ему непредсказуемостью так, что за какую-то долю секунды абсолютная ясность перспективы могла безо всякой видимой причины смениться непроглядной мутью перед глазами. А потом снова из облака, такого плотного, что приходилось слезать с велосипеда и идти пешком, внимательно глядя под ноги, можно было внезапно вынырнуть и оказаться на таком открытом, освещенном луной пространстве, что все предосторожности начинали казаться смехотворными. Проезжая мимо оросительного канала, проложенного по узкому каменному акведуку, поверху пересекавшему дренажные рвы, Габриэле вспомнил свое детское изумление перед этим физическим оксюмороном: вода, бегущая над водой.
