– В каком госпитале?
– А… – Далюге наконец-то догадался, – господин обергруппенфюрер в Буловском госпитале, только… – лицо его помрачнело, он отвел взор.
– Я знаю, – Хелене избавила его от необходимости сообщать печальную новость. – Благодарю, – развернувшись, она побежала к машине. Когда она вбежала в госпиталь, со звоном распахивая двери, Гейдриха в палате уже не оказалось. Увидев ее, бледную, с растрепанными под пилоткой волосами, находившиеся в палате врачи попятились. Черные от горя, огромные глаза Хелене неотрывно смотрели на свежезастеленную кровать, на которой уже не было того, к кому она так горячо стремилась. Она шевельнула пересохшими губами, точно ловя воздух, пошатнулась. Профессор Хольбаум, взглянув с беспокойством на коллег, подошел к ней.
– Фрау Райч, здравствуйте. Как вы чувствуете себя? – озабоченно спросил он. Хелене не ответила. Она поняла, что опоздала. Отступив на несколько шагов, она прислонилась спиной к стене палаты, в уголках губ выступила кровь. Осознавая, что промедление может стоить молодой женщине жизни, Хольбаум крикнул медсестру и приказал принести лекарство.
– Фрау Райч, пройдемте, – он осторожно взял Хелене под руку, – вам нужно лечь. Летчица не сопротивлялась. Она как-то обмякла, без труда Хольбаум вывел ее из палаты, поддерживая под руку. В ординаторской он уложил Хелене на кушетку и дал ей лекарство. Райч лежала неподвижно, безмолвно, мрачно глядя в потолок. Заметив ее состояние, Хольбаум сделал ей укол, надеясь, что она заснет. Но потрясение было столь велико, что лекарство не действовало. Хелене даже не сомкнула глаз. Наклонившись, Хольбаум вытер кровь с ее подбородка. Вдруг она встала.
– Я должна видеть его. Куда его отвезли? – она посмотрела Хольбауму в лицо, – пожалуйста, скажите мне, – она сжала руку профессора, пальцы ее были холодны.
– Господин обергруппенфюрер, – к Хелене подошел высокий, сухопарый Гебхардт, маячивший за спиной Хольбаума, – он, точнее его тело, – профессор смутился, – его сейчас, знаете ли, прибирают для прощания… Я вам так сочувствую, – признался он с горечью. – Но поверьте, фрау Райч, мы сделали все возможное. Заражение тканей, гангрена, с этим очень трудно бороться. Организм обергруппенфюрера не выдержал. Он умер, произнося ваше имя. Мне очень жаль, я разделяю вашу утрату, – его рука коснулась упавших вперед белокурых волос Хелене. Райч сжалась, по телу ее пробежала судорога. Плечи вздрагивали – она словно рыдала без слез.
– Фрау Райч, – Гебхардт слегка обнял ее, – я надеюсь, вы простите мне мою дерзость, но поверьте, господин обергруппенфюрер не был бы рад увидеть, как вы страдаете. Вы должны собраться с духом, чтобы сохранить достойную память о нем.
– Да, да, благодарю вас, профессор, я понимаю, – Хелене обреченно покачала головой. Она смотрела на свою руку, на которой горело кольцо, подаренное ей Гейдрихом в Париже. Ничто не сбудется, о чем она мечтала. Все кончено, раз и навсегда.
Вечером, оставшись одна в гостинице, она лежала на диване, безучастно созерцая лепку на потолке, курила сигареты. Вдруг в дверь номера постучали. Хелене сначала даже не пошевелилась, кто бы мог явиться к ней столь поздно? Она никого не ждала. Потом встала и, набросив китель на плечи, открыла дверь. На пороге она с удивлением увидела главу гестапо Мюллера.
– Что, спишь? – спросил он насмешливо, – оденься-ка, пройдемся.
– Куда ж пройдемся? – Хелене равнодушно пожала плечами, – уже почти десять, – она взглянула на часы. – Выходить можно только по специальным пропускам.
– Я и есть твой пропуск, – ответил Мюллер, – со мной можно, Хелене, и не только прогуляться. Со мной все можно. Одевайся, я жду тебя в холле, – распорядился он.
– Что ж, хорошо, я сейчас, – закрыв дверь, Хелене вернулась в номер. Она не удивилась фамильярности Мюллера. Ей было хорошо известно, что уже почти год ее двоюродная сестра Эльза Аккерман состояла с шефом гестапо в близкой связи, так что тот почитал Хелене почти родственницей. Но чтобы он пришел сам, дабы пригласить ее прогуляться, как он выразился… Здесь явно что-то не так – в сердце Хелене закралось тревожное предчувствие.
Они шли вдвоем по вечерней Праге вдоль набережной Влтавы. Эсэсовская охрана следовала в отдалении. Заложив руки за спину, Мюллер насвистывал баварскую песенку, потом остановился и резко повернулся к Хелене.
– Догадываешься? – спросил он, глядя ей прямо в глаза.
– О чем? – Райч только недоуменно пожала плечами, – что ты хочешь сказать мне, Генрих? – в ее голосе промелькнула тревога, – что-то случилось с Эльзой?
– Ох, причем здесь Эльза? – Мюллер пренебрежительно махнул рукой и спустился по ступеням к реке. Хелене последовала за ним. – И без нее забот хватает. Я спрашиваю тебя о происшествии с нашим шефом, обергруппенфюрером Гейдрихом. Я знаю, Хелене, ты умная девочка, – он притянул ее к себе и понизил голос, – я бы не стал тратить время, если бы не был в этом уверен. Более того, как ты понимаешь, если бы не Эльза, которую мне жаль, я тоже не стал бы рисковать своей карьерой и заводить с тобой этот разговор.
– Какой разговор, Генрих, о чем? – Хелене отступила на шаг, – о чем ты хочешь меня предупредить?
– О том, чтобы ты держала язык за зубами. В любом случае. Что бы ни пришло в твою красивую головку, – он щелкнул ее пальцами по плечу. – Я тебя не первый день знаю. Никакой Геринг тебе не поможет, если что… – он сделал многозначительную паузу, – всякие случаи бывают…
– Так Рейнхардта убили не партизаны? – понизив голос, высказала пришедшую ей на ум мысль Хелене, – его убили…
– Тсс, – Мюллер предупредительно поднял палец, – я же предостерег тебя, держи язык за зубами. Рейнхардта убили партизаны, – продолжил он через мгновение и чиркнул зажигалкой, прикуривая сигарету. Оранжевый огонек блеснул яркой точкой, отражаясь в воде, и потянулся, расплываясь зыбью. – Скажем так, партизаны. Кто же еще его убил? Другое дело, кому это было выгодно? Кто руководил всем делом? Понимаешь? Тот, кто задумал устранить Рейнхардта и сделал это, может устранить любого, руки у него достаточно длинные. Надеюсь, ты догадываешься, о ком я говорю, имени произносить не нужно, – он снова сделал паузу, – тебе вообще не надо было показываться здесь, – упрекнул он, – вечная твоя самодеятельность. Нет, чтобы посоветоваться. Ты собираешься остаться на панихиду? – спросил он настороженно.
– Да, – твердо ответила Хелене, – обязательно. Она смотрела на качающиеся в воде отражения зданий и мостов. Слезы против воли снова выступили на глазах. Мелкими бусинками они дрожали на длинных темных ресницах и, тая, катились по щекам. Мюллер заметил, что она плачет.
– Ну, хватит, хватит, все эти бабские штучки, – недовольно произнес он и ободряюще похлопал Хелене по спине, – сейчас не время разводить нюни. Если желаешь остаться на панихиду – оставайся, я выпишу тебе приглашение. Но, надеюсь, на прощание в Берлин ты не поедешь. Нечего зря мозолить Гиммлеру глаза. Не ровен час, он еще возьмет в голову мыслишку, что ты могла разделять с Рейнхардтом его намерения…
– Какие намерения? – равнодушно спросила Хелене, – я ничего не знаю…
– Слава богу, что не знаешь. Мне известно, что ты была абсолютно не в курсе планов Гейдриха, – ответил Мюллер, – потому и говорю с тобой теперь. Но я не уверен, что мне удастся переубедить Гиммлера, если, не ровен час, он надумает что-нибудь в этом роде. Тогда, фрау Хелене, тебе придется несладко. Так что мой тебе совет – сразу же после панихиды отправляйся назад, на фронт, к своей части. И не лети одна, – Мюллер многозначительно посмотрел на нее, – позвони Герингу. Скажи, что после гибели Рейнхардта чувствуешь себя неважно, пусть даст тебе в сопровождение двух резервных летчиков. Ничего страшного, от него не убудет.
– Для чего это нужно, Генрих? – Хелене насторожилась.
– Посуди сама, – ответил Мюллер, понизив голос, – если случайно разобьется один самолет, пусть даже на нем летит самый лучший ас в Германии – это несчастный случай. А если разобьются три, к примеру, да еще одновременно, это скандал.
– Ты считаешь, что Гиммлер может отдать приказ ликвидировать меня? – Хелене не поверила тому, что услышала, – так же, как и Рейнхардта?
– Я не считаю, – поправил ее Мюллер, – я даже скажу больше: мне известно, что пока такого приказа не было. Но я ничего не исключаю. Если такой приказ поступит завтра, его исполнят, а у меня уже не будет случая предупредить тебя об опасности, так как я должен находиться при рейхсфюрере. Я не хочу, чтобы Эльза рыдала у меня на руках вместо того, чтобы доставлять мне радость и удовольствие, – он усмехнулся, – к тому же, насколько мне известно, ты и твоя мать ее единственные родственники. Кроме вас, у нее никого нет, и тебя она любит как сестру. Ты, может, и не послушаешь моего совета, но тогда пеняй на себя. Хоть я и привязался к Эльзе, я не смогу не выполнить приказ, который отдаст рейхсфюрер. Советую, даже настаиваю, Хелене, позвони сегодня Герингу, а завтра сразу после панихиды возвращайся на фронт.
