Ощущение свободы переполняло меня. Бог ты мой, до чего хорошо никому не подчиняться! Санька утверждает, будто я по природе анархист. Шут гороховый! Даже назвал меня Бакуниным, объяснив, что был такой тип — анархист. Впрочем, у Саньки, как и у всех много знающих людей, иногда ум за разум заходит. Отныне я — властелин своих желаний, своего времени, могу делать все, что взбредет в голову. Меня всегда злили рассуждения взрослых о свободе вообще и о свободе личности. Ведь в то же время они самым беззастенчивым образом подавляют на каждом шагу нашу свободу. В сущности, мы бежим из родного города именно по этой причине: хочется, пусть на время, освободиться от воспитателей. Честно говоря, жаль расставаться только с футболом. На этот вопрос у Саньки своя точка зрения. Он справедливо говорит:
— И до нас были люди, во имя человечества приносившие в жертву любые удовольствия, лишавшие себя многих благ. Кто знает, а вдруг нам выпадет на долю совершить в этом плавании какое-нибудь открытие?
Итак, в последний раз окинув Черноярскую растроганным взглядом и мысленно простившись со стариком, настраивавшим на балконе гитару, я решительно пошел навстречу бурям, как любит выражаться Санька. Хлопцы еще вчера погрузили все в лодку, и я шел налегке. Только несколько головок чеснока нес я в кармане, стянув их у матери перед самым уходом. Может быть, она уже хватилась пропажи, но ведь это не самое большое огорчение из тех, какие я причинил ей.
Воображение рисует мне смятение и ужас на лице мамы, когда она обнаружит наше исчезновение. В записке я написал: пусть о нас не беспокоятся, мы едем подработать деньжат честным трудом, не хотим жить трутнями.
По улицам течет веселый шум. Над кинотеатром Шанцера уже зажглись огни рекламы. Сегодня идет новый фильм. Людской поток медленно растекается по Крещатику. Невозможно пробиться к рекламе, а хочется взглянуть на Мэри Пикфорд. Работаю локтями. У самого входа в театр мелькает лицо Зины. Рядом с ней высокий парняга, в вышитой шелковой косоворотке. Да ведь это Севка Корбун! Держится с ней запросто, весело болтает. Трепаться он умеет! А ведь совсем недавно эта Зина так же щебетала с Вовой Радецким…
Но удивительно, к Зине у меня нет неприязни. А Севке я бы с удовольствием набил морду. Силясь побороть волнение, прячусь за колонну и наблюдаю за ними. Сердце стучит, как молот. Прежде, в школе, этот самый Севка мне даже нравился, а сейчас… Вот подойду и, ни слова не говоря, трахну. Да, я вовсе забыл о Степке и Саньке, а ведь они меня ждут. Хорош капитан, нечего сказать!
И почему он выбрал именно Зину? Мало, что ли, девушек! В сущности, ему скорей подходит Люська.
Да и я тоже хорош: пи разу, болван, не пригласил Зину в кино или в сад на концерт, даже не предложил сходить вместе на пляж, хоть она дважды намекала, что хотела бы научиться плавать. Пока я разыгрывал из себя гордого рыцаря, этот прыщавый Севка не дремал. И что она в нем нашла? У него на лице синее родимое пятно, и вообще он противный. Может, пройти мимо них, беспечно поглядывая по сторонам? Пусть Зина увидит меня, пусть в ней заговорит совесть. Нет, в актеры я не гожусь, такая роль мне не по силам. На миг, пока закуриваю папиросу, я теряю их из виду. Все-таки курение успокаивает, во всяком случае я чувствую себя значительно уверенней после двух-трех затяжек. Проталкиваюсь сквозь толпу. Шелковая косоворотка мелькнула у самого входа в зал и исчезла за дверью. Этот нахальный Севка не будет сидеть истуканом полтора часа. Клянусь, он уже гладит Зинину ручку, ее тонкие длинные пальцы.
Подавленный, бреду по Крещатику. В Купеческом саду гремит музыка милицейского оркестра. С тяжелым сердцем спустился я к Цепному мосту, там знакомый лодочник переправил меня на левый берег.
Неприятности всегда идут косяком, как сельдь в море. На берегу меня встретил бешеным лаем Санькин Трезор. Будь они трижды прокляты, этот Трезор и все псиное племя! Любая плюгавая сука при моем появлении ощетинивается и злобно рычит, точно я собираюсь откусить у нее лапу. Шпицы и дворняги, пудели и сеттеры, таксы, мопсы, пинчеры, терьеры, волкодавы, даже уродливые бульдоги и жалкие болонки так и норовят впиться зубами в мою ногу или в ягодицу.
Санька все это отлично знает, зачем же он привел своего Трезора?
— На кой черт ты взял собаку? Я с ней в лодку не сяду.
— Вова, лучшего сторожа не найти. Иначе придется ночью дежурить по очереди.
— Плывите тогда без меня, такого уговора не было, — не сдавался я, держась на почтительном расстоянии от пса.
— Не дрейфь, Вовка, — примирительно сказал Степка, — ты будешь на корме, а Трезор — на носу. — При этом он солидно посасывал знаменитую батину трубку. Чашечка ее была сделана в виде головы Мефистофеля.
— А еще прешься в капитаны, — презрительно сказал я. — Нос корабля должен быть свободен, иначе мы не сделаем и трех узлов в час.
Я достаточно начитался книг о пиратах и морских сражениях и среди ребят слыл авторитетом по этой части.
— Вовка, вот те крест, Трезор не кусается, он только лает, — стал уверять Санька. — Погляди. — Он ударил Трезора босой ногой в бок, на что тот ответил жалобным повизгиванием. — Отвечаю головой, что Трезор тебя не укусит.
— Я свидетель, — согласился Степка, — факт! И потом Трезор ведь не бешеный, если и укусит — уколов делать не надо. Факт! Пошли к лодке.
Я поплелся за ними по песку. Над куполами Лавры выплыл месяц, и мне почудилось, будто он смеется над моей трусостью.
Я хорошо знаю залив, где стоит паша лодка, но сейчас в темноте ориентируюсь плохо. Вода в реке густая, как студень, и темная, как тушь.
Лодка оказалась основательно нагруженной: рыболовная снасть, одежда, запасы еды. Мы подтянули ее на песок и стали устраиваться на ночлег. Растянувшись на теплой после знойного дня земле, я молча гляжу в синее небо.
Не хочется сознаваться, но встреча у кинотеатра больно ранила меня. Где сейчас Зина? Сеанс уже закончился. Веселая и довольная, она идет в сопровождении Севки домой.
— На, лопай, — прервал мои размышления Степка, протягивая ломоть хлеба и половину луковицы, густо посыпанную солью. — Кажется, капитана потянуло к мамусе, — ядовито замечает Степка. — Совсем приуныл, факт.
— До чего красиво ночью на Днепре! — мечтательно произнес Санька.
— Еще бы, — согласился Степка, — такой красоты нигде не увидишь.
— Ну положим, а на Миссисипи? — Я вспомнил Марка Твена.
— А ты там был? Факт, не был.
— «Факт», «факт», — передразнил я его. — А ты читал «Тома Сойера»?
Степке явно не хотелось сознаваться в своем невежестве, потому он оставил вопрос без ответа и стал разглагольствовать:
— Вот бы махнуть на нашем бриге по всем морям и океанам. По Днепру до Черного моря, а там через Дарданеллы в Средиземное море и до самого океана…
— Пешком? — перебил его Саня.
— Почему пешком? А лодка зачем?
— Чучело гороховое, а лодку ты пронесешь на горбу через пороги?
Я пытался представить себе путь в океан, но Босфор, Гибралтар и Дарданеллы смешались в моей памяти, теперь бы я наверняка получил «неуд» по географии.
— Нет, хлопцы, — примирительно сказал Степан, — все-таки здорово мы придумали, факт. Жить, как вольные птицы, никто тебя не понукает, делай, что хочешь: работай, пой, спи… Каждому человеку надо, прежде чем жениться, свет повидать, а то ведь потом будешь ходить на поводке, как Трезор.
Точильщик всегда был склонен к философии.
Рассвет еще только заклубился на востоке, а хлопцы уже поднялись. Под покрытым утренней росой брезентом знобило, но ногам было тепло: они покоились на мягкой шерсти Трезора, свернувшегося калачиком. Осознав это, я окончательно проснулся.
На корме «Спартака» уже полоскался красный флажок.
— Изволили проснуться, господин капитан? — встретил меня Санька и сразу же перешел на деловой тон. — Чтобы никому не было обидно, каждый гребет один час, час сидит за рулем и час дремлет. — Саня показал на ложе из свежей травы между кормой и сиденьем.
Нет, правда, в нашем экипаже все выглядело солидно, как на настоящем судне.
— Отдать концы, — скомандовал я.
Санька устроил Трезора на носу, мы общими усилиями столкнули с отмели лодку и расселись по местам.
Вместо гудка Степка дважды пронзительно свистнул, я сделал первый гребок — и бриг «Спартак» легко пошел вниз по течению.
На востоке с величественной медлительностью выплывало солнце, пробуждая все к жизни. Полной грудью вдыхаю утреннюю прохладу. Мировая жизнь! Один Трезор с ленивым безразличием созерцает окружающий мир. Санька развалился на травяном ложе и мурлычет «Славное море, священный Байкал», Степка с достоинством несет вахту на корме.
Бриг взял курс на юг. Мы отлично знаем, что бриг — двухмачтовое парусное судно, но уж больно заманчиво звучит!
