Сесилия угасает. Ее дыхание медленное и затрудненное. Глаза потускнели.
- Придет мягкий дождь… - говорю я в панике. Она смотрит на меня, и мы говорим в унисон:
– И запах земли и ласточки кружат, напевая свою песню…
- Что это? – спрашивает Линден – Что ты говоришь?
- Это стихотворение – говорю я ему – Дженне нравилось, да, Сесилия?
- Из-за концовки – голос Сесилии звучит так, будто находится за миллионы миль отсюда – Ей просто нравилось, как оно заканчивается.
- Мне хотелось бы послушать его целиком – просит Линден.
Но мы уже приехали в больницу. Она – единственный реальный источник света за много миль. Большинство фонарей – те, что еще стоят, во всяком случае – уже давным-давно, перегорели. Сесилия снова закрывает глаза, Линден передает ребенка мне и берет ее на руки. Она что-то говорит, что я не могу разобрать – мне кажется это продолжение стихотворения – и ее мышцы расслабляются. Проходит несколько минут, прежде чем я понимаю, что она больше не дышит. Я жду, что она вздохнет, но этого не происходит. Я никогда не слышала, чтобы Линден так кричал, когда он зовет ее по имени. Рид бежит мимо нас, а когда возвращается, у него за спиной целый флот медсестер, старого и нового поколения. Они забирают Сесилию у Линдена из рук, оставляя его одного в состоянии шока. Он идет вслед за ними. Я не могу помочь, но думаю, что это внимание из-за статуса, как невестки Вона. Рид должно быть, ясно дал это понять. Боуэн начинает плакать, и я пересаживаю его себе на бедра, когда смотрю на тело Сесилии через стеклянные двери. Под больничным светом ее кожа серая. И как не странно я вижу ее обручальное кольцо, будто через увеличительное стекло: с длинными зазубренными лепестками, врезавшимися в ее кожу. Они ловят каждую лампочку, ослепляя меня. Она едет на каталке, которая заворачивает за угол, больше я ее не вижу. Она мертва. Мы больше никогда ее не увидим. Эта мысль бьет меня под колени, меня всю трясет.
Глава 7
Я сижу на полу в холле больницы, жду. Это самое худшее, ожидание. Боуэн затих, прижавшись ухом к моему сердцу. У меня разболелась рука от того, что я его поддерживаю. Но я не думаю об этом. Я вообще ни о чем не могу думать. Голоса и тела снуют туда-сюда. Коридоры переполнены. Стулья, стоящие вдоль стен, полны кашля, сна и раненых. Это - один из нескольких научно исследовательских госпиталей в государстве; мой тесть часто хвастается об этом. Они берут раненных, истощенных или беременных или тех, кто умирает от вируса – в зависимости от того какие случаи являются достаточно интересными. И в зависимости от того кто готов отдать свою кровь и ткань на опыты без права на компенсацию. Молодая медсестра стоит с планшетом, пытаясь решить, кто больше всего нуждается в помощи. Сесилию быстро увезли по стерильному коридору, но это произошло, потому что ее тесть владеет этим местом. Они знают, что Линден здесь: в последний раз я видела его, как кто-то его утешал, когда он пытался бежать за своей женой. Боуэну здесь не место. У него превосходные гены, обещающие ему жизнь, свободную от серьезных болезней, конечно, он не полностью застрахован от микробов, которые наверняка вьются вокруг нас. Он может простудиться. Кто-то должен думать о его здоровье, что-то уже осело на его пухленькое тельце. Я поднимаю голову и ищу Рида. В конце концов я вижу его выходящего из того же коридора куда увезли мою сестру по мужу. Линден идет впереди него, опустив голову вниз, с лицом белым как мел. Я поднимаюсь, чтобы их встретить и вдруг понимаю, что у меня дрожат колени. Я не хочу слышать то, что они мне скажут. Я не хочу возвращать Боуэна его отцу. Мне хочется взять его и бежать отсюда. Руки Линдена вымыты от крови. Лицо его влажно. Подол его рубашки измят и когда он начинает сжимать его в кулаке, я понимаю почему.
- Они не могли прощупать пульс – говорит он и сильно сдавливает себе глаза пальцами – Я хотел быть с ней, но они не пустили меня.
Я думаю лишь о том, что Сесилия должна была прожить дольше нас всех. Но когда я открываю рот, говорю:
- Боуэн не должен быть здесь.
Рид понимает. Рид всегда понимал меня. Он забирает ребенка очень осторожно и даже улыбается ему.
- С ней все было в порядке, когда я поцеловал ее на ночь – говорит Линден.
Я должна хоть что-нибудь сказать, чтобы его утешить. Это всегда было моей ролью в этом браке, утешать его. Но мы уже не женаты, и я не знаю, как быть.
- Я не хочу, чтобы ее препарировали – говорю я. Я знаю, что не должна была этого говорить, но я не могу удержаться. Если Сесилия умерла, тогда все правила отменяются. – Я не хочу, чтобы твой отец забрал ее тело. Я не … - моя губа дрожит.
- Он не получит ее – убеждает меня Рид.
Линден плачет в ладони.
- Это моя вина – говорит он. Его голос странный. – Мы не должны были пробовать зачать нового ребенка так скоро. Но мой отец уверял меня, что все будет хорошо. Но я должен был видеть, что для нее это слишком тяжело. Она была такая… - его голос прерывается и следующее слово выходит с хрипом – Хрупкая.
В более других обстоятельствах меня бы смутил разговор об интимной жизни Линдена и Сесилии, но эти чувства далеки от меня сейчас за много миль.
- Мне нужен воздух – говорю я.
- Подожди – говорит он мне в след, но я иду по коридору, спотыкаясь, пока пара чьих – то рук не хватает меня за руки. Я пялюсь на бейджик медработника не понимая и не в состоянии прочесть его имя. Он, наверное, моложе, чем я. Там где работали мои родители, в лаборатории, тоже были медработники и это всегда поражало меня, насколько они были серьезными и молодыми, и как хорошо знали медицину.
- Миссис Эшби? – спрашивает медбрат. Его голос слишком нежный.
Я мотаю головой, опустив глаза.
- Простите – шепчу я – Нет…
Линден подходит сзади. Он говорит слова непонятные мне. И медработник говорит слова, которых я не понимаю. И я не могу понять ничего из сказанного, пока Линден не спрашивает:
- Можем ли мы увидеть ее?
Я разворачиваюсь кругом, чтобы посмотреть на него. Он хочет ее видеть? Разве он не понимает, что тело – это не человек? Разве он не понимает, как это ужасно смотреть на нее не живую.
- Вам нужно будет подождать какое-то время, пока она не придет в себя,– говорит медбрат.
И вдруг – я не знаю почему – его имя обретает смысл. Исаак. Мрак отступает, который до недавнего времени меня поглотил. Мое сердце стучит в ушах и в горле. Я стараюсь осознать все, что говорят сейчас. Где то там, на столе, в стерильной комнате, моя сестра по мужу снова начала дышать. Это произошло неожиданно, они были уверенны, что она не выживет. Ее сердце снова гонит кровь к ее мозгу, к пальцам, щекам, по всему телу. Сесилия, моя Сесилия. Всегда боец. Я выдыхаю через зубы, радость и облегчение. Мы с медработником бежим по коридору. Наши шаги эхом раздаются вокруг нас на всех углах, как хлопки. Линден и я, жмемся к друг другу, чтобы увидеть ее в маленькое окошечко в двери ее палаты. Нам пока нельзя туда заходить. Ей нельзя волноваться. Она все еще не пришла в себя от того, что потеряла ребенка на втором триместре беременности. Все это интересно для исследований это то, для чего существует эта больница. Врачи хотят знать все о новых поколениях, и такая большая ошибка возбуждает в них интерес. Мониторы отсчитывают ритм ее сердца. Медработник объясняет, что ее температура будет проверяться, каждый час. Они отмечают любое изменение в ее теле. Но я не вижу интриги не в одной из этих вещей. Я не вижу больше смысла в исследованиях. Я только вижу мою сестру по браку, которая едва держится. Пластмассовая маска, прикрепленная к ее рту, затуманивается от ее дыхания. Ее щеки разрумянились, глаза ее лениво бродят вдоль проводов, которые соединяют приборы с ее телом. Ее сердцебиение, небольшие зеленые взрывы на мониторе. Она выглядит одинокой и потерянной. Я прижимаю руку к стеклу, и мое тусклое отражение падает на ее кровать.
