— Видать, заленилась моя Мариша, уж неделю не пишет. Последнее время Илья Васильевич часто получал письма от жены.
Казалось, не будет конца ее рассказам о тех ужасах, которые она пережила во время оккупации Донбасса. Сколько людей погибло на ее глазах! Кто от голода, кто от немецкой пули. Не уберегла она и свою дочурку, любимицу Ильи Васильевича.
— Не расстраивайтесь, товарищ лейтенант, все будет в свое время: и письма, и победа, — утешил Веселов. — Если уж до луны два солдатских перехода, как сказал суворовский солдат, то до Берлина осталось несколько бросков.
Быков, прервав воспоминания, резко заговорил:
— Эти броски потребуют от нас еще сотни тысяч жертв. А союзники все тянут с открытием второго фронта. Привыкли воевать на чужой шее и за чужой счет…
Веселов вспомнил о цели своего прихода. Пододвинув табурет к топчану Арышева, вполголоса заговорил:
— Вы знаете о том, что вас вызывает Незамай?
— Да, мне уже передали.
— Целобенок накапал на вас. Это же такая ехида!
— А может, по другому вопросу? Как ты знаешь?
— Только что разговаривал со мной Незамай. Расспрашивал, часто ли я бываю у вас, что делаю. Потом у Примочкина выспрашивал, как ему подбили глаз.
«Начинается», — подумал Анатолий. Он знал, что с Незамаем придется столкнуться. Но сейчас ему казалось, что всю воду мутит Целобенок, мстит за то, что лейтенант не отпустил Примочкина. Арышев надеялся убедить Незамая, что старшина не прав, много берет на себя. Его надо поставить на место.
Арышев пришел в казарму к подъему. Построив взвод, приказал Старкову вести людей на занятия, а сам поспешил в канцелярию.
Незамай сидел за столом, опершись подбородком на руку, в пальцах дымилась большая самокрутка. Взгляд его был обращен в раскрытый устав.
— По вашему приказанию лейтенант Арышев явился!
Незамай молчал. Выждав несколько секунд, он оторвался от устава, осмотрел лейтенанта колючими прищуренными глазами, зловеще заговорил:
— Ерунда получается, голубчик: командира роты не признаем, что хотим, то и делаем. Дослужились, дошли до ручки.
Незамаю хотелось проучить Арышева за его затею со стрельбой и самовольное обращение к комбату. До сих пор он, скрепя сердце, молчал, но когда узнал, что Примочкину во время стрельбы подбили глаз, решил на этом сыграть.
— Кто тебе позволил обращаться к командиру батальона без моего разрешения? Раз я сказал, нельзя стрелять, значит все, и нечего тут самовольничать. Солдату чуть глаз не выбил. Да ты так всех людей у меня перекалечишь!
«Сейчас я тебя остужу», — подумал Арышев.
— К вашему сведению, за хорошую стрельбу взвод получил благодарность от комбата.
— Знаю. А почему не выполнил просьбу старшины — оставить Примочкина?
— Потому что солдат должен был стрелять.
— Вот и дострелялся, а упражнение не выполнил. Но ведь можно было сделать умнее. Пусть бы Примочкин оставался в распоряжении старшины. Тогда бы весь взвод у тебя выполнил задание и занял первое место в батальоне. Тебе честь и хвала. А так ты ничего от Примочкина не добьешься. Снайпер из него не получится.
— Я готовлю не снайпера, а солдата, умеющего владеть оружием. А старшина ведет себя неправильно. Я не обязан ему подчиняться.
«Упрямый козел! Ничем его не свернешь!» — И Незамай перешел на повышенный тон.
— Грамотный шибко! Мальчишка! Вчера только со школьной скамьи, пороху не нюхал, а норовит показать, что больше командира роты знает. Да ты еще соску сосал, а я уже в атаку за Родину бежал. На твоем месте надо сутками из казармы не вылезать, а ты на подъем не каждый день ходишь. И подчиненные у тебя такие же разболтанные: строем ходить не умеют, в гарнизоне стреляют.
«Давай, собирай все до кучн, — негодовал Арышев. — Пусть я мальчишка, не нюхал пороху, зато не выкручиваюсь, не пускаю пыль в глаза начальству…»
Незамай распалился. Стукнув кулаком, он прикрикнул, как кричал на солдат:
— Прекратить, разгильдяй! Чем мне указывать, лучше бы следил за своим баламутом Шумиловым. Будучи в карауле, он выкрал у тебя три боевых патрона.
— Неправда!
— Нет, голубчик, истинная правда. Час назад Шумилов сам признался мне в этом. Ему я дал трое суток ареста, а тебе — строгий выговор за халатность. Вот так. Можешь быть свободным.
Арышев вышел из канцелярии удрученный. Да, с патронами он прошляпил. Незамай оказался опытнее, раньше его вызнал все. Но зачем злорадствовать?!
Окончив занятия, Арышев поспешил в землянку. Хотелось рассказать о случившемся товарищам. Но их еще не было. Анатолий присел к столу, закурил. Память удерживала брань Незамая. Взгляд его скользнул по топчану. На подушке лежало письмо, кем-то принесенное для него. Анатолий взял конверт. В обратном адресе значилось: «Полевая почта, Тихоновой Тане».
Он раскрыл конверт, с жадностью начал читать.
«Толик, дорогой, здравствуй!
Пишу из армии, куда я так стремилась. Сейчас прохожу карантин, потом буду работать медсестрой в полковой санчасти.
Живу весело, девчата замечательные. Только к дисциплине трудновато привыкать. Особенно неприятны подъем и физзарядка. Хочется поспать, как до войны. Но ничего, на то и военная служба, чтобы привыкать ко всяким трудностям. Правда?
Могу похвастать, что участвую в художественной самодеятельности. Вчера уже выступала в концерте, исполняла сатирические куплеты со своей подругой Симой. Первый раз растерялись. Только заиграл баян, Сима запела. Глядя на нее, я тоже затянула. И вдруг обе замолчали, когда надо петь. Было много смеха, но потом все уладилось.
Толик, я часто вспоминаю нашу первую встречу в городском саду. Как я учила тебя танцевать, и ты довольно быстро усваивал мои уроки. А потом мы сидели на лавочке у нашей калитки. Ты обнял меня и поцеловал, а я почему-то убежала… Кажется, все это было давным-давно… Когда теперь встретимся, не представляю.
Пиши, как идет твоя служба. Собираешься ли на фронт? Целую. Таня».
Анатолий, волнуясь, сел было писать ответ и тут вспомнил, что в восемнадцать часов у комбата совещание. Вот, оказывается, почему нет Быкова с Воронковым! Не медля ни секунды, он поспешил в штаб.
Совещание уже началось. Выступал Дорохов. Он говорил страстно, подкрепляя слова энергичными жестами. Яркие блики света от висевшей под потолком керосиновой лампы метались по стенам.
— Не все еще по-настоящему поняли, что от них требуется на сегодняшний день. Одни думают, что их напрасно держат здесь, и безрассудно рвутся на фронт. Другие считают, что война далеко и можно почивать на лаврах. И те и другие заблуждаются. Мы не можем мириться с таким отношением к служебному долгу! — Замполит сделал паузу. В добрых, доселе спокойных глазах его буйствовали огоньки. — Как мы обучаем бойцов, товарищи? Формально! Нет у нас души, творческого огонька. Как ни сделал, так и ладно. Отсюда и отношение бойцов к учебе — пассивное… На днях мне довелось присутствовать на занятиях у лейтенанта Незамая. Неудобно говорить, но это был не рассказ пропагандиста, а блуждание в потемках. Сержанты — народ грамотный, начали задавать вопросы. И пропагандист вместо толкового ответа «плел лапти».
Арышев видел, как Незамай недовольно хмурился, то застегивал, то расстегивал ремешок у своей сумки.
— Получается так потому, что человек не работает над собой, не читает регулярно газеты, не стремится сделать занятия интересными, воспитывающими. Поэтому не случайно порой смеются бойцы: «Тема занятий — провести время, а цель — дождаться обеда».
Замполит поставил в пример работу Арышева, отметил его инициативу и как результат — отличные стрельбы.
Глава одиннадцатая
Передав рапорт с просьбой о наложении взыскания на Арышева, Незамай первый день волновался, ожидая, что комбат вызовет его, поинтересуется обстоятельствами дела. Но этого не случилось. Следовательно, рапорт подписан и отослан в штаб полка.
Утром Незамай побыл на подъеме, сводил роту в столовую и, отправив на занятия в поле, пошел на квартиру к Померанцеву. Адъютант обещал ему «устроить» командировку, чтобы можно было заехать домой. Больше двух лет Незамай не был в родном селе, где жила его жена с двумя детьми. Не раз обещал им ненадолго заглянуть, да все служба не позволяла. Теперь он возлагал надежду на Померанцева, который недавно вернулся из очередной командировки в Читу…
