Сами по себе подобные, как называют их социологи, «неформальные объединения» не так уж редки. Не один десяток их был и в Каминске. Но эта выделялась из них численностью, возрастной иерархией: щенки, голыши, фазаны и т. д. и к тому же имела взрослого лидера.
Кличка лидера была Глушак. Год назад его призвали в армию, в стройбат. Три месяца его колотили «старики», заставляли работать за себя, катались на нем в туалет и обратно, и Глушак дезертировал. Какое-то время он бродяжничал, жил на пустых дачах, на чердаках, питался отбросами, опустился, попал в психбольницу. Там его подлечили и попутно признали негодным к службе в армии.
Глушак, которого сверстники раньше и за человека не считали, вернувшись домой, стал «авторитетом» и предводителем шпаны стопятидесятиквартирного. Подростки, которым предстояло пройти то, что уже прошел он, заглядывали Глушаку в рот, когда он рассказывал о житье в армии и о том, как он от этого житья ловко уклонился, «закосив под дурака».
Глушак быстро вошел во вкус своего нового положения. В нем неожиданно для всех вдруг проявились недюжинные умственные, а точнее организаторские способности. Он ловко пользовался подростковой солидарностью и круговой порукой, но сам в драках и многочисленных пакостях не участвовал, был всегда подчеркнуто вежлив с участковым и при проведении подростками «крейсера» какой-нибудь крупной акции, переходящей грань уголовной ответственности, имел надежное алиби. Но весь Каминск понимал, что ни одна такая акция не проходила без его ведома. Во всех набегах, обираловках, избиениях предателей и конкурентов чувствовалась его рука, рука человека, униженного жизнью и жестоко, и подло мстящего за это унижение.
Федя обогнул громаду «крейсера», прошел мимо бетонного забора, огораживающего «замороженное» строительство очередного «крейсера», на которое у города не хватало средств.
«Отправил ли дежурный милицейскую машину за экспертом и следователем?» — думал Федя, подходя к главной улице города, на которой располагался горотдел. Его дежурный, конечно, не имел в виду вообще, поскольку в инструкции, помещенной у него под стеклом, оперуполномоченный КГБ не значился, следовательно, посылать за ним машину необязательно: с бензином в отделе всегда была напряженка, а уж сейчас…
Федя вышел на главную улицу и посмотрел в сторону здания милиции. Предположения его полностью оправдались — машины перед крыльцом райотдела не было.
«Уехали…»
Он перешел улицу, намереваясь зайти в отдел и поговорить с дежурным о происшествии более предметно, как вдруг увидел автобус. До остановки было метров сто, и Федя побежал. Сотку он пролетел секунд за шестнадцать, но все же опоздал: водитель уже тронулся, но, видимо, заметив бегущего, притормозил и открыл переднюю дверь. Внучек с лету запрыгнул в нее и споткнулся о ноги долговязого парня. Долговязый спал, сидя на сиденье, перегородив ногами проход. Он был в брезентовой робе, шлеме, какие носят сварщики, и огромных, сорок пятого размера, сапогах. Чуть дальше от него на сиденьях развалились трое его товарищей в таких же робах и сапогах, только без шлемов.
«Командированные из общежития, — подумал Федя, — на смену едут».
Стойкий запах спиртного витал в салоне: парни были пьяны и агрессивно настроены.
— В переднюю дверь только инвалиды заходят, — сказал один из них, среднего роста крепыш, в котором можно было угадать лидера.
— Не трогай его, Колян, — сказал другой, с огромной родинкой на шее, — это мент…
— Раз мент, то ему все можно? — запетушился крепыш. Он попытался встать, но парень с родинкой и третий, лица которого не было видно, так как голова его лежала где-то на груди, словно держалась не на шее, а на веревке, повисли на покатых плечах крепыша, и все трое грохнулись на пол.
Долговязый, почувствовал возню, открыл глаза, невидящим взглядом осмотрел салон и произнес еле ворочающимся языком:
— Ка-азлы, в натуре…
На большее его не хватило, он снова закрыл глаза и уронил голову на грудь, почти так же, как и тот, лица которого не было видно.
Пока троица поднималась с ругательствами с пола, Федя прошел на заднюю площадку.
Прекрасного настроения, ощущения нужности людям и причастности к большому и важному делу как не бывало. Кровь прилила к лицу и ушам, руки подрагивали, а мозг стал искать вариант компенсации оскорбления. «Справиться с четырьмя, хотя и пьяными, не так-то просто, но можно хорошенько врезать крепышу, а там — будь что будет», — рассуждал наш герой.
Однако нормальный мужик существовал в нем недолго: уже через минуту его вытеснил опер. Он понял, что оскорбление придется съесть молча, и просчитал развитие ситуации на три хода вперед. Нет, он не испугался возможных последствий самой драки: непременных синяков, даже серьезных повреждений. Он увидел отдаленные последствия. Если о драке станет известно, а известно о ней станет, Федя в этом не сомневался, то те, кто будет проводить служебное расследование, обратят внимание, что драку начал он сам.
Здесь Внучек представил себе полковника Балдахинова, который на очередных сборах будет доводить до сведения личного состава прегрешения сотрудников. Он скажет, что капитан Внучек не обладает должной выдержкой, конфликты с окружающими разрешает с помощью кулаков. Но самое скверное не это. Здесь полковник сделает паузу, обведет присутствующих взглядом, подчеркивая важность следующего момента, и продолжит: дело усугубляется тем, что капитан Внучек ехал на происшествие, то есть находился при исполнении служебных обязанностей, и тем не менее отвлекся на такую мелочь, как оскорбление его уличными хулиганами…
И, разумеется, Федю осудят все: и начальники, и их подчиненные, его коллеги, и друзья, и недруги, осудят, как, скажем, осудили бы кинологи вышколенного служебного пса, который, идя по следу возможного врага, отвлекся на драку с облаявшими его дворнягами.
И Федя ничем не ответил на оскорбление.
За окном автобуса мелькали освещенные окна, вдоль дороги появились редкие прохожие, город просыпался. Автобус останавливался на каждой остановке, водитель исправно открывал и закрывал дверь, но никто в него не садился, видимо, каминцы не верили в то, что автобусы могут ходить в такую рань.
«Конечно, это бригада ТЭЦ, а парни командированные, поскольку местных он знает всех. Парни едут на работу, то есть туда, куда едет и он, а это значит, что стычка с ними только отдалена, потому что сходить всем на одной остановке… Да точно, теперь нет никаких сомнений — это бригада первого энергоблока».
Парни, наконец, перестали тягать друг друга и сгрудились у первой двери. Крепыш пьяно и недобро посматривал в салон на Федю. Он стоял первым, за ним, как два телохранителя, расположились парень с родинкой на щеке и тот, лица которого не было видно. Долговязый замыкал группу. Он положил руки на плечи впереди стоящим и по-прежнему не открывал глаз.
Две капли, сорвавшиеся с противоположных стенок бокала всегда встретятся на его дне. В этом нет сомнения, как и в том, что теперь драки не миновать. И все же можно попробовать избежать конфликта: для этого нужно сойти первым, чтобы не дать парням стать на его пути. Конечно, если они его догонят или окликнут, придется остановиться, не бежать же от них, но в этом случае Федю будет оправдывать то, что не он ввязался в драку, а это уже лучше…
Автобус остановился, и водитель открыл обе двери одновременно. Федя ринулся наружу, краем глаза заметив, что парни замешкались у входа. Обойдя автобус сзади, Внучек не оглядываясь пошел вперед, однако метров через десять поскользнулся на тонком льду небольшой лужи. Чтобы не упасть, он выписал ногами неимоверный крендель, но все же оказался на четвереньках, больно ударившись о лед коленом. При падении его развернуло назад, и то, что он увидел, поразило. Ни автобуса, ни парней на дороге не было. И вправо, и влево от остановки, на которой он сошел, не было абсолютно никого. Как сквозь землю провалились!
— Куда они делись? — вслух произнес он, поднялся с четверенек и пошел дальше. С души словно камень свалился. Так бывает, когда проснешься после кошмарного сна… А может, это и был сон? Да нет, не сон, потому что вокруг до боли знакомая реальность: грязная тропинка, черные от угольной пыли остатки снега, не растаявшего еще несмотря на конец апреля, темные силуэты недостроенных конструкций первого энергоблока, светящийся, похожий на пароход времен Самюэля Клеменса, главный корпус старой станции, возле которого торчали две стометровые трубы с сигнальными лампочками наверху, там, где крепятся молниеотводы. А чуть в стороне от них высилась двухсотметровая громада новой трубы, рядом с которой две старые выглядели окурками на фоне не зажженной еще сигары.
Внучек повернул прямо к большой трубе, внутри которой, по словам дежурного горотдела милиции, два часа назад оборвался лифт с бригадой рабочих.
