Терем воеводы стоял неподалеку от Соборной площади, саженях в ста от храма Преображения. Посмотришь вверх, шапка упадет! Резное крыльцо, узорчатые ставни. Лепота! Но как же иначе, если воевода в слободе – царь и Бог?
Раньше тут был пустырь в добрую десятину. А теперь сад разбит, огород. Во дворе – конюшня и коровник, кожевня, шорная мастерская и прядильня. Душ сто трудилось. Были и кабальные холопы, и те, кто на жалованье. Рабочих рук нынче хватало, а с работой плохо.
Александр Яковлевич уже отужинал и собирался лечь отдыхать, как во дворе затявкала собачонка. Не зло, а так, для приличия, чтобы хозяева знали – «Бдю!»
– Когой-то там несет? – пробурчала супруга, что вместе с кухонной девкой убирала со стола.
– Свой! – уверенно сказал хозяин, прислушиваясь к тявканью. – Щас, дядька Яков придет и скажет.
Словно подслушав, в комнату заглянул Яков, старый холоп, что был у воеводы за привратника, за сторожа, а понадобится – так и за телохранителя.
– Хлеб да соль.
– Ужнать будешь? – поинтересовался Александр Яковлевич, а хозяйка даже приостановилась в ожидании ответа.
– Благодарствую, ужнал уже, – отмахнулся Яков. – Тут, воевода, такое дело. С постоялого двора человечек пришел, мать его ети… – Холоп многозначительно кашлянул, показав глазами на хозяйку и девку.
– Авдотья, Машка, ступайте, – распорядился воевода, и женщины послушно вышли – девка, без слов, а хозяйка, проворчав вполголоса: «Тайны-то тут разводите, на пустом месте!».
– Значится, твою мать, пришел с караван-сарая, где Борька-татарин, ети его мать, парнишка, да грит – гололобые к Борьке, мать их так, девок привезли, – сообщил Яков. – Весь день их пластали, а щас кому-то из бусурман продать собрались.
– Ну и что? – не понял Котов. – Ну, привезли и привезли.
– Да ты че, воевода, совсем ох…л, твою мать?
– А твою мать?! – разозлился Яковлевич. – Толком-то говори…
– Ну, воевода, мать твою за загривок, – разозлился холоп, стукнув кулаком по косяку так, что загудел весь терем. – Девок на продажу привезли, не понял? Русских девок!
– Наших девок, да бусурманам продать хотят?! – взревел воевода.
– Ну, дошло, наконец. А то даром что воевода, мать твою, а доходит до тебя как до утки – на пятые сутки, – облегченно выдохнул Яков.
Александр Яковлевич вскочил, принялся сбрасывать домашнюю рубаху.
– Авдотья, Машка, одежу выходную тащите, оружие! – заорал Котов домочадцам. – А тебе, дядька, за матюги как-нибудь прикажу батогов всыпать! – пригрозил холопу и махнул рукой: – Костромитинова поднимай!
– Ну так, мать твою, через подворотню, прикажи! – развеселился старик. – А Костромитинова с особым десятком я уже кликнул!
Одним из новшеств Рыбной слободы был «особый десяток». Проще говоря – один десяток из сотни стрельцов, что заступала на службу, не нес караул, а размещался в особой, Стрелецкой, избе. Вроде на тот случай, если подмога понадобится. Поперву попавшие в избу радовались, что смогут дрыхнуть целыми днями! Ан, нет. Ни выспаться вволю, ни, там, выпить-закусить не позволили. Был у Котова человек, из «засечных» дворян – Леонтий Костромитинов. Возрастом не младше Якова, а крепок, как дуб. Десяток Леонтий гонял в хвост и в гриву, заставляя стрельцов учиться тому, чему дворян да боевых холопов учат с детства – рубить саблей и драться без оружия, стрелять из лука и палить из мушкета. Мужики матерились, пытались жаловаться воеводе, а кое-кто даже норовил подраться с мучителем. Но толку от этого вышло немного: драчуны ходили с битыми харями, а с жалобщиками воевода разбирался просто – сдавай пищаль с бердышем и отправляйся к растакой-то матери!
Стрельцы от восхода до заката махали бердышем, в строю и в одиночку ставили удар по конному и пешему, палили из пищали кучно и россыпью. Для такого дела воевода не скупился на порох и свинец. Обычно к концу первой недели втягивались. Ну а к концу месяца уже было любо-дорого – со служилым дворянином, иноземным наемником или боевым холопом рыбнинскому стрельцу тягаться трудно (но можно!), но с кем другим – запросто! За год, что Костромитинов провел в Рыбной слободе, таких ратников получилось больше сотни.
Когда воевода спустился во двор, у калитки ожидал десяток стрельцов во главе с самим Костромитиновым.
– Ну, с богом, – перекрестился воевода и, пропустив вперед стрельцов, пошел вместе с Яковом замыкающим.
Караван-сарай, отстроенный татарином Базарбаем, напоминал крепость: мощные бревенчатые стены, внутри которых гостевые комнаты для гостей из Турции и Персии, двор, где разбивали шатры татары, не любившие крыш. В высоких дубовых воротах, обитых железом и утыканных гвоздями, имелась калиточка. Вот в нее-то Костромитинов и постучал. Открылось маленькое оконце, забранное решеткой, через которую были видны глаза.
– Чево хатэл? – поинтересовался неизвестный привратник.
– Открывай, – потребовал Костромитинов.
– Завтра прихади, – ответствовал голос, и оконце закрылось.
– Ах ты засранец! – возмутился Леонтий Силыч и опять постучал: – Хозяина позови. Скажи, воевода пришел!
– Завтра прихади. Хазяин отдахать спать, никаго не пускать.
– Ну, ладно, – с угрозой в голосе сказал Костромитинов. – Дай-ка пищаль, – потянулся он к ближайшему стрельцу и, взяв оружие, что есть мочи долбанул прикладом в калитку. Грохот поднялся такой, что изнутри залаяли собаки. Наконец-таки оконце снова открылось и показалось лицо хозяина.
– Зачем стучишь, Лявон? – приторно ласково спросил Базарбай. – Зачем людей беспокоишь, а?
– Ворота открывай, разговор есть, – хмуро сказал Костромитинов.
– Какой разговор на ночь глядя? – делано удивился татарин. – Завтра приходи, а? Поговорим, шашлыка покушаем, пловом угощу.
– Базарбай, ты долго будешь ваньку валять? – выступая вперед, спросил воевода. – Тебе что, непонятно сказано? Открывай двери!
– Э, воевода-боярин, – радостно завопил Базарбай, изо всех сил изображая радушие. – Что случилось, боярин?
– Сам знаешь, что случилось. Открывай двери, – повторил воевода, начиная злиться. – Иначе – высадим!
– Э, воевода, моя дверь крепкая, – зацокал языком татарин. – Ты скажи лучше, что тебе надо? Подати я заплатил. Бакшиш хочешь? Завтра домой принесу. Зачем дверь открывать? Ты так скажи – может, ответить смогу.
– Ведомо мне, что у тебя на дворе русские девки, которых продать собираются, – попытался объяснить воевода.
– Э, а что девки? – удивленно воззрился татарин. – Если я девка куплю, моя она девка!
– Купчую покажи, – потребовал Котов.
– Э, какой купчий тебе?
– Такую, в которой девки себя продают, – терпеливо сказал воевода. – Или от старого хозяина купчая, где вписано, что согласны девки другому запродаться. Может, вольные они али крепостные чьи. Нельзя на Руси людей без их согласия продавать!
– Купчий йок! Зачем купчий? Я купил – мой девка. Якши, да? Мой улусник девка у ляха купляй, он его хазяин. Какой купчий? – начал горячиться Базарбай, от волнения забывая русский язык. Но дверь не открывал…
– Ну, не хошь по-хорошему, будет по-плохому. Будет тебе сектым башка! – прорычал воевода и кивнул Костромитинову: – Командуй, Леонтий Силыч.
Пока Леонтий отводил стрельцов в сторону, Котов озабоченно спросил у верного холопа:
– Чего это он? Нешто, не понимает, что с огнем играет?
– Ну так, мать его за ногу, известно чего, – уверенно ответил Яков. – У них же, у гололобых, язви их в качель, мать их, в деда, обычай такой. Если гость в доме, то хозяин должен гостя защищать!
– Хороший обычай, – одобрительно сказал воевода и поинтересовался, кивнув на ворота: – Осилим, как считаешь?
– А куда мы денемся? – беззаботно отозвался Яков. – Если чего, мать его за ногу, е… оно колом, пушку подтащим!
Александр Яковлевич, наблюдая за подготовкой, лихорадочно размышлял. Удастся ли высадить калитку, нет ли, но залп переполошит всю слободу. А дальше? Не высадишь с первого раза, придется пушку тащить или жечь караван-сарай к ядреной матери! Сжечь можно – подворье в стороне, огонь на дома не перекинется. Среди слобожан немало пришлых, у которых к татарам свои счеты. Да и рыбинцы поддержат. Что же получится? За милую душу вырежут всех, кто живет у Базарбая, а потом и других. Татары, которые разбойники, – хрен-то с ними. Но немало и обычных людей. А персы, турки, с которыми уже не первый год ведется торг? Нет, по-другому нужно!
– Леонтий, подожди пока, – остановил воевода дворянина, который уже собирался сказать «Пли!».
– Яков! Лук-то у тебя с собой? – спросил воевода, хотя вопрос был лишним – наставник никогда не расставался ни с саадаком, ни с саблей. Холоп вообще считал, что пищали да пистоли – это так, баловство. Вот лук – это да! И бьет дальше, и попадает точнее. Котов был с ним согласен – пока стрелец наводит ружье, холоп успевал засадить три стрелы. Но вот одна беда – нужно долго учиться.
