– В бердыши! – выкрикнул Леонтий и первым ринулся на оторопевших купцов. Восточные гости были вырублены в минуту. Двое успели схватиться за сабли, но, получив по стреле от Якова, не успели обнажить оружие.
Стрельцы, обтирая клочками травы бердыши, морщились – стреляли без упора, и синяки будут, будь здоров! Может, у кого-то и ребра сломаны. Отдача при выстреле такая – будто жеребец копытом лягнул!
Александр Яковлевич, очистив клинок от крови, мрачно осматривал двор. Подозвав Костромитинова и Якова, негромко спросил:
– Ну, что присоветуете?
– А что тут советовать? – удивился холоп. – Девок, мать их так, забрать, да домой идти, е… его в копыто.
– А хоронять кто будет? – поинтересовался Котов.
– Вон, п…ки стоят, хлебала разинули, подойти боятся, – кивнул холоп куда-то в дальний угол подворья. – Вон, пущай они своих бабаёв и хоронят.
Воевода, присмотревшись, чуть не плюнул от досады. Как же он забыл! На подворье Базарбая жили и русские. Немного, человек десять – корабельщики, лоцманы, приказчики. Кто из Казани, а кто из Самары.
– Ну, Леонтий Силыч, а ты что скажешь? – спросил воевода у Костромитинова.
– А чего говорить? – пожал тот плечами, поняв с полуслова. – Яшка девок на подворье отведет, а сюда пущай людей пригонит да пару телег.
– Так тому и быть, – решил воевода. – Яков, девок забирай, веди ко мне. Обратно вернешься – прихвати мужиков, человек десять. Пусть заступы возьмут да пару телег. Хватит пары-то?
– У Базарбая арба стоит, много влезет, – отозвался Леонтий Силыч. Яков посмотрел на хозяина, перевел взгляд на Костромитинова. Сдвинул шапку и, почесав седую голову, старый холоп дрогнувшим голосом спросил:
– Вы, мужики, чего удумали-то? Своих?
Александр Яковлевич, взяв старого холопа за отворот кафтана, приблизился к нему вплотную и дохнул в лицо:
– Ты им языки вырвешь али в яму посадишь? Уйдут – вся Волга будет знать, что в Рыбной слободе стрельцы гостей перебили. Оно нам надо, со всеми османскими да татарскими купцами ссориться?
Старый холоп плюнул, выдал такую матерную руладу, что воевода и дворянин захлопали глазами, а потом бросил шапку оземь, показывая, что раз уж так вышло, то и он останется тут…
Яков и воевода смотрели, как Костромитинов подошел к стрельцам и что-то им негромко сказал. Мужики вроде бы заартачились.
– Тебе-то стоит ли пачкаться? – угрюмо спросил холоп. – Как-нибудь сами…
– Я уже так испачкался, что только со шкурой отскрести можно. Пошли… – процедил сквозь зубы воевода.
– А-а-а! – заорал Яков страшным голосом и, выхватив саблю, бросился к безоружным людям, рубанул первого наискосок, располосовывая от плеча до бедра…
Стрельцы, вначале неуверенно, но потом распаляясь, ринулись вперед, круша кости прикладами и разрубая бердышами черепа. Скоро все было кончено. Ратники, не глядя друг другу в глаза, запрягли коней в арбу – высокую телегу на сплошных колесах – и принялись складывать в нее трупы. Яков пошел искать девок, из-за которых и разгорелся сыр-бор…
Воевода смотрел и беззвучно матерился. Кабы знать, чем все обернется, то лучше бы послал Якова куда подальше, а сам лег спать… Хрен бы с ними, с девками. А вот, поди же ты!
– Александр Яковлич! – крикнул Костромитинов. – Шел бы ты к воротам. Щас народ навалит. Что врать-то будем?
«Мать его так, – выругался воевода. – Что рыбинцам-то говорить? А, ладно!» Быстро соображая, воевода сказал:
– Сами скажем и стрельцам накажем. Всем говорить – мол, татары к Бориске на постой встали, да с купцами из-за девок повздорили. Хозяина убили, гостей торговых посекли. Ну а тут мы пришли, разбойников перебили, девок пленных отбили. Кто из мужиков болтать станет – язык вырву…
– Складно, – одобрительно кивнул дворянин. – Присмотри, чтобы у гостей добро не растащили. Может, родичи объявятся. А Базарбаево да татарское барахло собери, вместе с девками, пущай ко мне во двор везут – поделим. Прикажу холопам – пусть могилы роют. Домовины изладим, батюшку я сам позову – отпеть надо.
– А этих? – спросил Костромитинов, кивнув на трупы купцов.
– Хаджи да других – в разные могилы, как положено. А разбойников – пущай в одну яму зароют.
К начальникам подошел холоп. Яков едва мог совладать с руками – трясло. Леонтий осторожно взял из рук старика саблю и, обтерев ее платком, засунул в ножны.
– Хреново мне, воевода, – едва сумел вымолвить старый холоп. – У Базарбая-то две жинки и детки малые… Вот, всех их пришлось…
– На мне грех! – сурово повторил воевода.
– Дурак ты… – зыркнул на него Яков. – Что ты в грехах-то понимаешь? Ты, воевода, лучше водки поставь. У меня-то все кончилось, а искать на ночь глядя не хочется. Да и стрельцам бы поставил. Вон, кто блюет, а кто молится…
– Ведро ставлю, – кивнул воевода. – Пущай напьются сегодня все. Да я и сам напьюсь…
– Давайте сразу ко мне, в Стрелецкую избу, – предложил Костромитинов. – После такого дела одному пить нельзя… И ты, Александр Яковлевич, с мужиками выпей. Сегодня можно.
– Выпью, – кивнул Котов. – Только холопов пришлю да за батюшкой кого-нить отправлю… – Посмотрев вокруг, воевода осознал, что уже стоит глубокая ночь и за батюшкой посылать поздно, решил: – Пожалуй, завтра пошлю…
У Котова было так погано на душе, что впору не то утопиться, не то удавиться. Но Александр Яковлевич знал, что не утопится и не удавится. Зайдет сейчас в Стрелецкую избу, выпьет вместе со всеми чарку-другую за помин невинных душ и уйдет в терем. Еще есть несколько часов, чтобы поспать, а завтра – новый день. Завтра навалятся новые заботы и дела, которые никто не сделает, окромя его – рыбнинского воеводы!
…Съезжую избу отстроили недавно, потому и бревна не успели заветриться, а изнутри пахло свежим деревом. Сев во главу стола, воевода кивнул стрельцу:
– Запускай.
Вошли двое. Одного воевода знал – рыбнинский купец Сергунька Николаев, прозванный за немалый рост Журавлем, что скупал по окрестным селам лодьи и барки, а потом перепродавал. Второго, толстяка с пегой бородой, Александр Яковлевич тоже где-то видел. Но коли не знал, как звать, стало быть, не рыбнинский.
– Мы, воевода, с бедою пришли! Мишка, прохвост, вместо добрых копеек горсть воровских отсыпал! – заорал купец, высыпав на стол горсть грязно-серебряных чешуек. – Вона, из-под серебра свинец выглядывает!
– Не виноватый я, воевода-батюшка, – бухнулся на колени толстяк. – Какие были, те и принес. А как воровские копейки среди них очутились – ни сном ни духом не ведаю! Сам подменил, а теперь на меня сваливает. Крест на том целовать буду!
– Ага, – рассеянно сказал воевода. Взяв чешуйку, потер ее пальцами. Точно – серебра тут с гулькин хрен, а то, что было, сползало, как старая грязь. Сейчас еще Николка посмотрит. Где там его носит? Будто услышав мысли, в горницу явился казначей.
– Звал, Александр Яковлевич? – спросил Николка и зевнул. – А чего звал-то?
– Коли позвал, значит, нужен, – хмыкнул Котов и кивнул на чешуйки: – Что скажешь?
Подобравшись, казначей цепко хватал чешуйки, шустро оглядывал каждую, а потом складывал в кучки, по десять штук в каждой. В том изобилии копеечек, что после смерти царя Бориса шлепали все, кому не лень, воровских денег было столько, что черт ногу сломит, второй вывернет. Николка же отличал воровские копеечки от настоящих, только притронувшись к ним. Была у него слабость, непонятная воеводе – выбирал из серебряных копеек, что горожане вносили в казну, воровские и хранил их в особом сундучке. Иногда любовно перебирал.
– Свеженькие! – потер Николка руки. – Вот, воевода – у коня, на котором царь сидит, ноги прямые, а должны быть – одна согнута, а вторая…
– Ты бы покороче… – перебил воевода казначея.
– А покороче, смотри – похожи копеечки на те, что в Ярославле, при Пожарском били. Только там сверху шло – «царь и великий князь Федор Иоаннович», а внизу – «Яр», то бишь Ярославль. И у нас, вверху «Алексдр. Яковл.», а снизу – «Рыб». Смекаешь?
– Царь Александр Яковлевич? Рыбнинск? – догадался воевода. – Вот, суки… Мало того, что деньги воровские бьют, так еще и издеваются!
– И сделаны-то нелепо, из свинца пополам с оловом. Уж лучше бы из чего одного, а не то свинец с оловом крошатся сильнее, чем одно олово али один свинец.
– Панька! – крикнул воевода, подзывая стрельца, а когда тот появился, приказал: – Возьми купца… Как там его? Мишка? Пегобородый который…
– Мишка Сироткин, – подсказал пегобородый.
– Ага, – сказал воевода, обращаясь через голову мужика: – Значит, возьми Мишку Пего… Сироткина, да отведи вниз. Пущай посидит. Кочевряжится будет – в ухо дай. Потом Костку позови. Давай, Николка, ты седни за писаря побудешь.
Николка привычно вздохнул и, притащив из каморки бумагу и чернильный прибор, начал строчить, не дожидаясь приказа.
– Че ты там царапаешь? Еще и разговора не было… – подозрительно покосился воевода.
