В сопряжении с молчаливой, но живой тишиной чувствовалось что-то волшебное. Раньше влюбленность в космос заставляла мечтать о поступлении в Дифодол-и-Ддидас. Долгие семь лет в бесконечной, пустой бездне подтолкнули изменить свои взгляды. Решение Медеи принять активное участие в терраформировании Марса было вызвано, скорее, юношеским максимализмом с рвением сделать мир лучше, чем уже приобретенными навыками в гидропонике. Во всяком случае, без знаний основных дисциплин о поступлении в университет не могло идти и речи. Поэтому все основное время Медея тратила на штудирование литературы, совмещая сие действие с прятками в зелени.
— Я знал, что ты здесь, — вырвал из задумчивости тихий мужской голос.
Большие кусты винограда притихли еще больше, вместе с тем, кто находился в зарослях. Попытка скрыть собственное присутствие провалилась еще до того, как иеромонах вошел в каюту гибернации. Камуфляжные навыки девушки не выдерживали никакой конкуренции с чутьем Проявителя. Поджав под себя ноги, Медея читала книгу — непрозрачную голограмму, выходящую из небольшого железного цилиндра. Дешевенькая версия устройства не отличалась удобством, потому как приходилось держать цилиндр в руках и тем самым закрывать нижний правый уголок.
Неестественно беззаботная улыбка на бледном лице так же не смогла замаскировать внезапное чувство вины.
— Делала замеры. Не успела сегодня утром…
— Ты никогда не умела врать, — улыбнулся Эсхекиаль Каэрдевр.
— Ты меня накажешь?
— Я — нет. Хамомилле — да.
— Мне нужно готовиться к поступлению. Времени совсем не остается.
— Ты еще не определилась?
— Мне все нравится.
— Медицина более перспективна, чем гидропоника.
— Может быть… А, может, и нет…
— В любом случае, пора на тренировку. За опоздание — наряд вне очереди.
— Не хочу идти. От меня там мало толку, — девушка насупилась, опустила голову и уперлась взглядом в буквы на голограмме.
— Опять упрямишься?
— Нет, ты что, пап… — вдруг спохватилась Медея, не желая расстраивать отца. — Просто… расставляю приоритеты.
Эсхекиаль рассмеялся. Однако, про себя все же посетовал. Своенравность дочери шла вразрез с ее же идеалистическими представлениями о жизни. Мужчину нередко это беспокоило.
— Ты обязана уметь за себя постоять, а если будет необходимость, то и за других.
— Я хуже, чем остальные.
Крестоносец опустился на пол напротив девушки и посмотрел ей в глаза.
— Твоя сила не в том, насколько хорошо ты умеешь драться, — он говорил плавно и вкрадчиво. — Твоя сила в том, что у тебя здесь и здесь. — Эсхекиаль указал пальцем на лоб девушки, а потом на ее грудь. Медея сложила руки на животе, отвернулась и закусила губу.
— Я хочу быть полезной, — с грустью сказала она. — Просто у меня не получается.
— Ты от себя слишком многого требуешь. Я в твоем возрасте был таким же.
Медея хлюпнула носом и немножко приподняла уголки губ в грустной улыбке.
— У тебя иммунитет. Ты не имеешь права лишать других своей помощи. От этого зависят жизни всех, — Эсхекиаль перешел от подбадривающего тона к мягкому, ненавязчивому давлению. — Я очень дорожу тобой и постарался вложить в тебя все самое лучшее. Ты же меня не расстроишь?
— Ужас какой… Нет конечно! — округлились глаза девушки.
Голограмма исчезла в воздухе, книга отключилась. Окружающая зелень чуть колыхнулась, потревоженная покидающим ее гостем.
— Я рад, — улыбнулся Эсхекиаль и поцеловал в лоб Медею, когда они оба встали. — А теперь — быстро в зал!
Иеромонах смотрел вслед удаляющейся девушке и вспоминал. Тогда, семь лет назад он вынес ее с истерзанной, уничтоженной посадочной полосы, спасая от неминуемой гибели. Впечатлительный десятилетний ребенок долго оправлялся от пережитого. Медея какое-то время не разговаривала. Она совершенно отгородилась от всего, что происходит вокруг. Ходила за мужчиной хвостиком, порою, совсем надоедая и походя на тень. Эсхекиаль проявлял стойкое терпение и назидательность, прекрасно осознавая, что так, возможно, поможет справиться со стрессом. Поэтому вовсе не удивился, когда через пару лет услышал, как его назвали папой. Он смотрел на одинокого, сломленного ребенка и не мог позволить себе оставить его одного среди всего этого ужаса.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Медея Пинглин! Наряд вне очереди за опоздание! Займите свое место! — выкрикнула вслед юркнувшей в спортзал девушке капитан Миллен Хамомилле.
Капитан представляла собой крупную, высокую женщину. Хотя, слабый пол в ней распознавался разве что по изредка накрашенным ресницам, да по мелодичному, по мнению многих, имени. Крепкое накаченное тело являлось результатом упорных тренировок, и, возможно, некоторого медицинского вмешательства. Правда, никто не решался об этом спросить. Широкое лицо, на котором красовался многократно сломанный нос, казалось высеченным из камня. Изредка его озаряла лучезарная улыбка, но, говорят, свидетелей этого знаменательного события обычно передергивало. Немного кривоватый рот просто растягивал губы, при этом выражение всего остального лица почему-то не менялось. Создавалось впечатление, что этот разрез просто наспех посажен на клей. Однако, несмотря на суровый внешний вид, Миллен Хамомилле никогда не позволяла себе излишне строго обращаться со своими подчиненными, и всегда справедливо оценивала возможности каждого. Удивительный дар разглядеть потенциал человека давал возможность эффективно организовать работу бойцов и выжать из них максимум пользы. Особенно, если учесть, что каждый рекрут был на счету. Выносливость и работоспособность этой женщины многих поражала. Некоторых — даже пугала. Титулованный мастер рукопашного боя и нескольких армейских дисциплин никогда не давала себе покоя, как, в принципе, и другим. Когда-то в далекой молодости она поставила себе цель ни в чем не уступать мужчинам, и зашла в своем стремлении слишком далеко. Хотя, в этом заключались и свои плюсы.
Незаметно прошмыгнуть мимо всех в зеленый сектор не вышло. Громко, даже слишком громко, прозвучали два имени для спарринга. Ашера Гловшессинг, сидевшая в красном секторе, тут же вскочила со своего места и пошла прямо на Медею, специально изменив для этого траекторию своего движения. Та сжала зубы, стараясь как можно убедительнее изобразить невозмутимый вид. Проходя мимо, Ашера с нарочитой силой толкнула девушку плечом. Так сильно, что та, потеряв равновесие, немного качнулась в сторону.
— Тихоня, — с насмешливым пренебрежением сказала зачинщица небольшого конфликта, получив в ответ взгляд, полный ненависти.
Медея заняла свое место в зеленом секторе, считавшемся средним и предназначенном для тех, кто имел частичные проявительные способности. Еще были синий и красный сектора. Сортировка производилась чисто для удобства распределения боевых единиц во время военного положения, потому как на Земле таких классификаций не существовало. В условиях ограниченного пространства и ресурсов идея распределения активного состава показалась продуктивной.
Синий сектор состоял из тех, кто готовился посвятить себя исключительно службе в рядах крестоносцев, приняв посвящение. К этим людям предъявлялись особые требования, и процесс обучения контролировал сам Эсхекиаль Каэрдевр. Он прилагал все силы, чтобы не допустить инцидентов, которые могли стоить жизни кому-то из его подопечных. Крестоносец говорил им так:
— Согласившись на посвящение, вы берете на себя определенные обязательства. Не удивляйтесь, если, нарушив клятву, вы потеряете свою сопротивляемость. Вернуть ее будет невозможно. Так что перед тем как сделать выбор, хорошенько подумайте, а сделав его, лучше не испытывайте судьбу.
Зеленый сектор, или «плавающий», как многие с иронией его называли, состоял, в основном, из подростков, упорным трудом боровшихся за место под солнцем. Они, как и люди сектором выше, имели в своем арсенале обязательный атрибут — меч, испещренный тонкими струйками голубой энергии. Имея частичные способности, они могли достать тварей в любой проявленной фазе, даже самой незначительной. Периодически состав «плавающего» сектора менялся. В основном, переходом ниже. Никто не мог точно сказать, из-за чего стрелка анализаторов вдруг переставала сдвигаться с места при тестовых отсчетах рядом с «зелеными». Эсхекиаль говорил, что происходило это из-за несоответствия между тем, что находилось в сердце и тем, что человек хотел показать миру.
