И он стал ходить в этот дом, не ища погибели хозяина. Да, крепко сидела у Мастера на плечах голова!
Было это весной; Ёсицунэ всякий день от рассвета до сумерек тайком проводил во владениях Мастера. Неизвестно было, где и чем он питает себя, однако же не худел он нисколько, облачён же был всегда в красивые одежды, согласные с временем года. Ещё дивились люди, откуда он появляется и куда уходит. А ночевал он у Сёсимбо на Четвёртом проспекте, и сей муж оказывал ему всяческую помощь.
Между тем жила в доме Мастера женщина по имени Коси-но маэ. Хоть и из простых, но была она доброй сердцем и всегда привечала Ёсицунэ, так что вскоре они стали приятелями. Однажды Ёсицунэ её спросил:
– Что говорит обо мне Мастер?
– Да ничего не изволит говорить, – ответила она.
– А всё-таки? – настаивал Ёсицунэ.
– Как-то раз изволил молвить что-то в таком роде: «Есть он, так есть, нет его, так нет, но чтобы никто с ним ни слова!»
– Видно, и впрямь я стал ему поперёк горла. А правда, что у него много детей?
– Верно.
– Сколько же?
– Два сына и три дочери.
– Сыновья при доме?
– Они вожаки камнеметчиков в Куй.
– А где дочери?
– Живут счастливо по разным местам за высокородными мужьями.
– Кто же мужья?
– Старшая дочь – супруга церемониймейстера при государе-монахе, превосходительного Нобунари из дома Тайра, вторая счастлива за сокольничим Торикаи из дома Фудзивары. А третья на выданье.
– А ведь не ко двору Мастеру столь высокородные зятья, – произнёс Ёсицунэ. – Человек он нетерпимый и легко может совершить невежество, и, ежели его за это ударят по лицу, вряд ли они вступятся за честь его дома. Взять бы ему лучше в зятья людей бесприютных и отчаянных вроде меня, уж тогда бы честь свёкра была бы омыта чистенько. Шепни-ка хозяину.
Коси-но маэ почтительно его выслушала.
– Если бы я такое ему сказала, – возразила она, – он бы не посмотрел, что я женщина, а сразу отрубил бы мне голову, руки и ноги.
И Ёсицунэ сказал:
– Видно, мы с тобой связаны знакомством не только в нынешнем рождении, и дальше скрывать от тебя нет смысла. Смотри только, не проговорись. Я – сын императорского конюшего левой стороны, и зовут меня Минамото Куро. Возымел я желание заполучить военный трактат «Лю-тао», и, хоть это Мастеру не по душе, я его заполучу. Поведай мне, где спрятана эта книга.
– Откуда мне знать? – проговорила Коси-но маэ. – Слыхала я только, что у Мастера это самое драгоценное сокровище.
– Так что же делать?
– Сделайте так: напишите-ка любовное письмо и дайте мне. Уж я сумею завлечь им молодую госпожу, любимую дочь Мастера, благо она ни с кем ещё не была в близости, и уж я постараюсь получить у неё ответ. И коль пойдёт у вас, как водится между мужчинами и женщинами, и сблизитесь вы, и попробуйте тогда завладеть этой самой книгой.
«И среди простолюдинов есть добрые сердца», – подумал Ёсицунэ и написал письмо. Коси-но маэ отправилась с письмом в покои молодой госпожи, заговорила и завлекла её и добилась ответа. После этого Ёсицунэ больше не показывался во владениях Мастера. Ещё бы, он затворился в покоях дочки!
А Мастер возликовал:
– Что за услада душе моей! Не видно его больше и не слышно! Чего ещё желать?
Между тем Ёсицунэ сказал его дочери:
– Нет ничего тягостнее, нежели прятаться от глаз людских. Нельзя нам так быть до бесконечности. Ступай и откройся во всём отцу твоему Мастеру.
Молодая госпожа ухватила его за рукав и расплакалась горько, и тогда он сказал:
– Ладно, в таком случае я желаю только заполучить «Лю-тао». Не покажешь ли мне эту книгу?
Хоть и страшась, что отец, прознав об их связи, непременно её убьёт, она на другой же день вместе с Коси-но маэ проникла в его тайную кладовую, отыскала среди множества прочих сокровищ обтянутую листовым золотом китайскую шкатулку, в которой хранился военный трактат «Лю-тао», извлекла один из томов и вручила Ёсицунэ.
В радости развернул он книгу, взглянул и воскликнул:
– Ведь не серебро и не золото, а всего лишь письмена на простой бумаге!
Днями напролёт он её переписывал. Ночами напролёт он укладывал её в памяти своей. Начал он читать в первой трети седьмого месяца, а уже к десятому дню одиннадцатого досконально помнил все шестнадцать томов до единого, как если бы они отражались перед ним в зеркале.
Пока занимался чтением, никому на глаза не показывался. Окончив же чтение, стал появляться повсюду открыто и вести себя, не стесняясь. Вскоре и Мастер заметил его и сказал:
– Я вижу, этот молодчик опять здесь. Но что делает он в покоях моей дочери?
И кто-то ему ответил:
– Он пребывает в покоях молодой госпожи с прошлого лета. Говорят, будто он – отпрыск превосходительного конюшего левой стороны.
Услышав это, Мастер рассвирепел. «Если в Рокухаре узнают, что ко мне вошёл зятем ссыльный Минамото, мне несдобровать. Выходит, собственная дочь моя в прошлой своей жизни была моим врагом? Зарежу её!» Однако, поразмыслив, он решил так: «Убийство собственного дитяти было бы преступлением против Пяти Запретов. Зато этот молодчик мне чужой. Почему бы не разделаться с ним? Я бы представил его голову дому Тайра и получил бы награду». Впрочем, он тут же задумался: «Самому мне по моему монашескому званию убивать не годится. А вот найти бы храброго человека, который не прочь поиграть оружием! Тогда я стравил бы их, и дело было бы сделано!»
В те времена жил в Китасиракаве, в северной части столицы, некий знаменитый рубака. Был он женат на младшей сестре Мастера, так что приходился ему зятем, и был его учеником. Звали его Токайбо Танкай. Мастер послал за ним. Танкай явился незамедлительно.
Мастер принял его в своих покоях и хорошенько угостил, а затем сказал так:
– Я позвал тебя по делу совсем пустяковому. С прошлой весны вертится у меня в доме какой-то непонятный юнец. По слухам, это сын императорского конюшего левой стороны. Если его не убрать, дело может кончиться скверно. Кроме тебя, положиться мне не на кого. Отправляйся вечером к храму Годзё-но Тэндзин. Я постараюсь залучить туда же этого молодчика, а ты отруби ему голову и принеси мне. И если ты это выполнишь, – я отдам тебе военный трактат «Лю-тао», которого ты домогаешься уже несколько лет.
Танкай произнёс:
– Слушаюсь. Сделаю всё непременно. А каков он из себя?
– Он совсем ещё незрелый юнец. Лет семнадцати-восемнадцати, не больше. Ходит в отличном панцире и при мече, с золотой отделкой замечательной работы. Так что смотри не зевай.
Выслушав, Танкай проворчал пренебрежительно:
– Ежели такой молодчик носит меч, до которого он не дорос, то это его дело. А моему мечу хватит и одного удара.
И с этими словами он покинул дом Мастера.
Мастер был доволен, что всё так отлично получается. До того дня он и слышать не хотел о Ёсицунэ, а теперь тут же послал сказать ему, что имеет нужду с ним увидеться. «Толку идти к нему я не вижу, – подумал Ёсицунэ, – но, ежели я не пойду, он ещё подумает, будто я испугался». И он передал с тем же посыльным: «Приду незамедлительно».
Выслушав посыльного, Мастер возрадовался и решил принять Ёсицунэ в своей личной приёмной. Чтобы поразить гостя значительностью своего положения, он накинул монашеское оплечье кэса поверх просторных шёлковых одежд с длинными рукавами, повесил на западной стене изображение Амиды-Нёрай, возложил на стол полный список «Лотосовой сутры» и, раскрывши один из свитков, возгласил нараспев: «Славься сутра “Лотоса Таинственного Закона”».
Ёсицунэ взбежал на веранду, рывком растворил раздвижную дверь и вошёл без всяких церемоний. Мастер сказал:
– Прошу поближе ко мне, располагайтесь.
«Уж не задумал ли он чего?» – подумал Ёсицунэ и уселся вплотную к Мастеру. А Мастер произнёс такие слова:
– Дело у меня к вам совсем простое. Мне известно, что вы пребываете у меня в доме с прошлой весны, но я, признаться, принимал вас за какого-то побродяжку. И совершенно незаслуженной честью является для меня, что вы оказались отпрыском превосходительного конюшего левой стороны. Слышал я, будто вы связали себя брачной клятвой с моею дочерью, дочерью ничтожного священнослужителя. Вряд ли это правда, но, ежели это так, позвольте обратиться к вам с просьбой. Живёт в Китасиракаве один негодяй по имени Танкай. Не знаю уж, по какой там причине, но преследует он меня своей ненавистью, и как бы хотелось мне, чтобы вы меня от него избавили! Сделать же это можно так. Вечером он, наверное, отправится в храм Тэндзин, что на Пятом проспекте. Ежели вы тоже пойдёте туда на ночную молитву, вы его там зарежете и принесёте сюда его голову, а уж я буду неустанно поминать вас всю свою жизнь.
«Хотел бы я знать, что у него на уме», – подумал Ёсицунэ и сказал:
– Повинуюсь. Я, конечно, человек невеликих достоинств, – но постараюсь, сделать всё, что в моих силах.
Затем он добавил:
– Что может помешать? К примеру, если он искусный камнеметчик. Или если при нём будут телохранители. Но я сделаю так. Сначала схожу в храм, а на обратном пути спрячусь под деревом или в тени какого-либо дома и стану ждать. Он пройдёт мимо, ни о чём не подозревая. Тогда я заору и брошусь на него сзади, и он побежит без памяти, словно лист, гонимый ураганом. И тут уж срубить ему голову и насадить её на конец меча будет столь же просто, как ветру вздуть клубы пыли!
