- Подумай, Сона, что ты говоришь! Ты ведь знаешь меня, я не из тех, кто получает свою долю сеидов... Теперь я понимаю, кто ты для меня... Ты царица моей души, краса всех красавиц, ты - прекрасная фея моего вдохновения, моя Сона. Я не знаю никаких проклятий, а если бы знал и проклял тебя - оно настигло бы меня самого. Наоборот, я всегда буду благодарен тебе, добрый ангел моего сердца! Это ты внушила мне те газели, что так нравятся тебе. Твоя красота и твое искусство вдохновляют меня в моей поэзии.
- Пусть аллах дарует тебе счастье, Ага!
- Будь и ты счастлива с тем, кого любишь! Ты навсегда останешься для меня источником счастья, феей вдохновения! - Сеид Азим мягко улыбнулся: Ведь я принес тебе розу, Сона, из нашего сада... Глядя на цветы, я всегда думаю о тебе... Ты - роза наших садов, Сона!..
Он осторожно достал из внутреннего кармана чухи чайную розу, завернутую в пушистые листья махрового ириса. Осторожно расправил своими длинными тонкими пальцами и отдал Соне.
"О аллах, как это ему удалось сохранить у цветка свежесть только что сорванного? Помогай ему во всем, господи!"
- Ты немного ошибся, Ага! Я не прекрасная роза, растущая в твоем саду... Я, скорее всего, дикая фиалка с поникшей головой, тоскующая по весне. А розы, розы нашего края - это твои газели... Если ты хочешь, чтобы я была счастлива, напиши для меня газель, но с тем условием, чтобы никто никогда ее больше не читал и не знал. Только я...
- Только ты... Пиши, Сона, это для тебя! - Слова только что рожденной газели лились сами собой:
Пусть раскроется целое море цветов
Разве этим унижу тебя?
Их назвать я колючками тотчас готов,
Если я не увижу тебя!
Сеид читал, девушка записывала, с трудом поспевая за ним.
- Большое спасибо, Ага, - Сона устремила на поэта полный восторга и благодарности взгляд, - больше этой награды я не получала в жизни ничего, и нет у меня дня счастливей!
- Знай, Сона, где бы ты ни услышала мою газель, описывающую красавицу, знай, что это ты! Когда бы я ни пел о возлюбленной, знай, что это написано о той, с кем я провел счастливейшие минуты в моей жизни, о тебе... Я навечно унесу в памяти нашу нынешнюю беседу:
Вечно с верным и любящим в ссоре судьба.
Насылает на любящих горестей море судьба.
Если двое дружны меж собой, и верны, и нежны,
Тут же вносит меж ними раздоры и горе судьба.
Двое опечаленных людей с разбитыми сердцами прощались друг с другом.
- Прощай, царица фей, отныне и навсегда ты мой кумир, ты - мой коран!
- О аллах, не говори так...
- Мое сердце принадлежит тебе... Каждый твой танец вызовет мое восхищение и поклонение, брови твои будут для меня Меккой, местонахождение твое - основной святыней наших предков Каабой. Поклонение тебе станет моей религией, моей верой в совершенство. До конца моей жизни, Сона! Слава аллаху за то, что он сотворил тебя такой прекрасной! Если я отвернулся от него к тебе, пусть на себя за то обижается!
- Не богохульствуй, Ага... - девушка вздрогнула в страхе.
- Я не богохульствую, Сона, разве это не знак божий, что аллах-созидатель сотворил тебя такой прекрасной! Он желал этого, а с тем, кого любит аллах, ничего не случится... Не бойся, Сона! "Если свеча горит праведно, она не погаснет ни от какого ветра!" Твоя свеча зажжена аллахом! Взамен счастья он дал тебе огромный талант. Талант же дарит людям радость, а это само по себе большое счастье.
В дверях послышалось осторожное покашливание Адиля. Учитель чанги шатался от желания заснуть, но не мог этого сделать, пока в доме находился посторонний человек. "И зачем он только пришел сюда? О чем они столько времени разговаривают? Что ему нужно? Не приведи аллах кого-нибудь под двери нашего дома: если шемахинцы узнают о его приходе сюда, мы пропали, и ему несдобровать! Шемахинцы горазды на издевательские частушки, будут передавать их из уст в уста, хоть беги из Шемахи..."
Адиль проводил Сеида Азима до ворот. "Нет, слава аллаху, никто не видел..."
Плотно закрыв дверь в дом на задвижку, он вернулся в комнату. Лежа на тюфячке, Сона горько плакала.
УБЕЖИЩЕ
Была глубокая ночь. Уже давно разошлись музыканты, работавшие вместе с учителем чанги Адилем. Они сопровождали танцовщиц на меджлисы и на свадьбы, репетировали с ними перед их выступлениями. Сейчас в комнате остались лишь Адиль и Сона, с которой учитель разучивал новый танец. В свете десятилинейных ламп, горящих в обоих концах комнаты, Сона повторяла новые движения; Адиль, отбивая такт на бубне, подпевал мелодию негромким, но достаточно сильным для такого пожилого человека голосом. В этом он походил на свою мать Гюльзаман... Тени сопровождали танец Соны. По стенам, казалось, кружатся десятки грациозных танцовщиц, вторящих движениям Соны. В этом было что-то волшебное для непосвященного, но для танцовщика Адиля - обыкновенная работа. Оба увлеклись...
Темная, хоть глаз выколи, глухая и немая ночь сгустила нависшую над жизнью Соны опасность, и хоть поэт говорил ей, что жизнь ее под охраной самого аллаха, не останемся в стороне от событий и мы, чтобы быть свидетелями, если не защитниками ее.
Дверь открылась внезапно. Четверо вооруженных людей ввалились в комнату. Испуганный Адиль смог рассмотреть лишь одного из четверых, увешанных кинжалами и револьверами. Это был известный в округе разбойник Алыш - гроза караванов, проходящих по Кобустанской равнине в Баку и из Баку...
Страх приковал Сону и Адиля к месту. Адиль прижал бубен к груди. "Я пропал, заработанное мною за пятьдесят лет с таким трудом достанется этому кровопийце. Проклятья сопровождали меня всю жизнь, и вот какой конец моим трудам... О аллах, спаси мне хотя бы жизнь!"
Сона горестно поникла головой. "Ага хотел быть добрым ко мне, но его великий предок наказал меня за то, что не получил своей доли... Я наказана за непочтение к потомку пророка... О аллах, пусть эти проклятые убьют меня, только бы не опозорили, не надругались надо мной!..." Она горячо молилась, призывая на помощь мусульманских святых: и дочь Мухаммеда-святую Фатиму, и имама Али...
- Ну как, ты еще жив, женоподобный? - закричал Алыш над ухом Адиля. Когда ты возвращался из Шуши, то умолил меня отпустить, но теперь тебе не удастся ускользнуть из моих рук, полинявшая лиса!
- Я-а-а б-буду молиться за тебя, - начал, заикаясь от страха, Адиль.
Алыш рассмеялся:
- Ты лучше молись за себя! Кто, как не ты, сводит с пути истинного молодых мусульман? Одних заставляешь заниматься бесстыдным делом, а других смотреть на это бесстыдство! И ты называешь себя мужчиной? Вон та чанги с платком на голове в тысячу раз лучше тебя, но она женщина, которую сам аллах создал неполноценной! А ты что такое?! Молла не раз предупреждал тебя дать зарок и не заниматься этими постыдными делами!
- Ага... Как мне не заниматься, это хлеб мой...
Один из парней схватился за кинжал:
- Чтоб ты не ел этот хлеб, чтоб он для тебя в яд превратился, мерзавец... Алыш-ага, разреши, прирежу его во имя аллаха!
Алыш остановил его резким криком:
- Займись лучше красоткой, а этого я без зурны плясать заставлю, острием кинжала пощекочу ему ребра... А ты бери ее отсюда и делай с ней что хочешь...
Ага Самед провел рукой по остроконечным усам:
- Ты дозволяешь мне поднять руку на женщину?
- Слушай, какая это женщина, это - чанги... Иди, займись делом... Алыш повернулся к танцовщику Адилю: - Многих стоящих парней ты свел с пути истинного с помощью этих самых чанги, сукин сын! За это тебя мало прикончить. Но я не буду марать свой кинжал о твою поганую кровь. Вставай с колен, принеси сюда ценности, какие есть в доме, да пошевеливайся!
Адиль, думая, что сможет откупиться от Алыша, подполз к сундуку, стоявшему в углу, и начал шарить по карманам, потом вспомнил, что ключ на веревке висит на шее.
- Ты ключ вешаешь на шею? - расхохотался Алыш. - Чего еще можно ждать от женоподобного?...
Замок сундука под ключом Адиля заиграл нежную мелодию, казавшуюся немыслимой в этой обстановке. Алыш молча коснулся кончиком кинжала спины Адиля, и тот поднял крышку сундука. Алыш заглянул через его голову в сундук.
- Ага, ддо-ро-гой, возьми на зздоровье все, только оставь мне жизнь! Он вытащил из сундука мешочки с деньгами и узелки с драгоценностями, в которых танцевали чанги.
- Молчи, мерзавец! Убить такого негодяя, как ты, - благое дело, которое мне зачтется... Впервые в жизни за убийство я получу отпущение грехов.
- Заклинаю тебя двенадцатью непогрешными имамами, пощади меня, Алыш-ага!
- Эй, Ага Али или Ага Гусейн, подержите руки и ноги этого негодяя, чтоб не мешал мне!
Парни кинулись к Адилю и повалили его на пол. Увернувшись, Адиль пытался поцеловать ноги главаря шайки.
- Прости меня, Ага, я виноват... Если ты отпустишь меня, я уеду отсюда и больше никогда не буду учить чанги, не допущу греха...
Алыш выдернул ногу из рук Адиля, разбойники схватили его за руки и ноги. Алыш наклонился и двумя огромными ладонями обхватил шею несчастного танцовщика. Из последних сил закричал Адиль, осознав, что жизни его приходит конец:
