Разумеется, я решил, что он издевается надо мной за то, что я так изумился этим «гороскопам».
— А ваш дядя был филателистом? — поспешно обратился я к девушке.
— Да-да, — подтвердила девушка. — Он собирал только редкие марки. Он не хотел иметь большую коллекцию. А свою он собрал, продавая и обменивая марки похуже. Коллекция вон в том чемодане. Дядя сам упаковал ее еще с вечера.
— Так вы собирались сегодня переезжать? — спросил Палму.
— Не мы, — возразила девушка, снова как-то странно колеблясь. — Дядя должен был сегодня переезжать, в тринадцать часов… Вообще-то мы собирались потом жить вместе, я позже переехала бы к нему. Но это все было еще неточно. Я просто пришла помочь ему перетащить вещи, и Вилле обещал прийти, да вот…
И она опять заплакала.
— Дядя был очень бережливый, — проговорила она, глотая слезы и торопясь переменить тему разговора. — Ему нужно было совсем немного. Он обычно делал бухгалтерские расчеты для двух маленьких фирм. Которые сами не могли справиться. И еще в январе он всегда помогал разным людям составлять налоговые декларации. Дяде вполне хватало этих денег. Ему больше и не надо было. Он только хотел быть самому себе хозяином.
— Это вы штопали его носки? — с теплым чувством осведомился Палму.
— Я, — чуть запнувшись, подтвердила девушка. — Дядин дом для меня был… был как убежище. Дядя был очень, очень добр ко мне. Ну и я тоже старалась делать, что могла. Стирала ему, иногда готовила, чтобы он хоть изредка мог пообедать дома, а не в забегаловке.
Комиссар Палму отвесил низкий поклон.
— Барышня Похъянвуори, — произнес он с глубоким чувством, — вы замечательная девушка!
— Совершенно справедливо, — подтвердил я и поглядел ей в глаза.
Хотя я имел в виду не совсем то, что Палму. Девушка это сразу прочла в моем взгляде и очень мило покраснела. Кокки вдруг стал проявлять нетерпение.
— Пора бы уже нам приступить к кофе, — воззвал он. — Сколько ему там настаиваться! И потом — я не понимаю, почему тут кое-кому охота флиртовать, когда у нас такое важное дело об убийстве! Наше положение хуже некуда. Так и поездка в Копенгаген накроется!
К моему удивлению, девушка прижала руку к сердцу, краска сбежала с ее хорошенького лица, оно побледнело, а нос даже посинел.
— Простите, вам плохо? — испугался я и вскочил со стула.
— Нет-нет, — запротестовала она и начала разливать кофе.
Шофер грузовика от кофе отказался и предупредительно перевернул свою чашку дном вверх.
— Только, — сказала девушка с каким-то виноватым видом, — булочек к кофе больше нет. Эта… эта была для Вилле… Давайте я сейчас, мигом, сбегаю в магазин и куплю.
Она схватила свою сумочку и поспешила к двери.
— Нет-нет, позвольте мне… — закричал я, судорожно хватаясь за карман, чтобы извлечь бумажник.
Комиссар Палму сердито толкнул меня к стулу.
— Не надо никуда ходить, милая барышня, — сказал он. — И не стоит сейчас пытаться звонить этому вашему Вилле. Он найдется. А нам о многом еще нужно поговорить. Сходи-ка ты, Кокки. Купишь пончиков.
— А мне сдобных языков, если будут, — машинально сказал я.
Кокки требовательно протянул руку. Я дал ему пятисотенную. Мельче у меня не было.
— На все? — с радостной готовностью спросил Кокки.
— Вымогатель, — обличил его Палму. — Мужчина, у которого есть средства, чтобы знакомиться со стюардессами и класть по две ложки кофе на чашку, мог бы разок и нас угостить. У меня таких возможностей сроду не было, за всю мою долгую честную службу. Послушай, он, наверно, живет двойной жизнью. Нам стоит к нему приглядеться!
Кокки скрылся за дверью. Но девушка даже не улыбнулась. Она по-прежнему была бледна и выглядела испуганной. Шофер грузовика начал терять терпение.
— Послушайте-ка, господа хорошие, — сказал он, — я человек трудящийся. У меня машина во дворе столько времени простаивает, мне с этим переездом пора заканчивать.
— Я как раз собирался спросить вас, — сказал Палму. — Вы вчера ночью были в этих же — гм — ботинках?
Я посмотрел на ноги шофера. Он был обут в самые грубые и потрескавшиеся рабочие башмаки, какие только мне когда-либо доводилось видеть. Шофер проследил за моим взглядом и, видимо, почувствовал себя уязвленным.
— А что? Это мои рабочие ботинки, — сказал он дрогнувшим голосом. — В моей работе нельзя выбирать, где чисто, а где нет. И в дороге тоже всякое случается… А по ночам я сплю!
— Верю вам на слово, — просто сказал Палму. — В таком случае можете идти. Запишите только мне вот сюда, в записную книжку, ваше имя и адрес, и телефон, если есть.
— А как же! — заверил шофер и принялся писать, по тут же отвлекся. — А переезд-то как же? Будет или нет?
— В другой раз, — твердо сказал Палму. — Мне очень жаль, барышня, но — гм, знаете ли — в связи с новыми обстоятельствами будет лучше, если все вещи занесут обратно и расставят по местам. То есть так, как они стояли сегодня, когда вы сюда пришли. Здесь было что-нибудь сдвинуто с места?
— Не знаю, — задумчиво сказала девушка и замялась. — Вчера вечером я помогала дяде упаковывать вещи, но его постель, конечно, оставалась, и — сегодня, когда я пришла около двенадцати, потому что дядя Фредрик не очень практичный человек… то есть был… в общем, оказалось, что он не ложился на кровать и все было, как вчера вечером, когда я уходила отсюда, часов в восемь… Почти так же… нет, не знаю.
Она смешалась.
— Вам кажется, что сюда приходил кто-то чужой? — помог ей Палму.
— Нет… не знаю. Не могу точно сказать, — ответила она. — Я, правда, очень забеспокоилась, что он не спал и кровать не тронута. Хотя… хотя бывает, что он на всю ночь уходит.
— А-а, языческие занятия! — Я не мог не продемонстрировать свою догадливость.
Палму шикнул на меня.
Девушка гневно сказала:
— Дядя Фредрик был самым хорошим и добрым человеком на свете! Ничего дурного он не делал! Просто у него бывала бессонница, и я подумала утром, что, может, он волновался перед переездом и поэтому ушел и всю ночь гулял… Но когда он не появился и в час дня, я уже просто не знала, что думать… Машина была заказана и — ну и я решила, что тогда перевезу вещи сама. Туда, на улицу Роз.
— В район Хаага, — подхватил Палму, не давая мне раскрыть рта.
— Дядя иногда бывает таким рассеянным, весь уходит в свои мысли… я подумала, может, он просто пошел на новую квартиру и ждет меня с вещами там. Но…
Все это время шофер смущенно вертел кепку в руках и наконец деликатно кашлянул.
— Ох, да! — Девушка всполошилась и стала рыться в сумочке. — Конечно, я сейчас вместо дяди заплачу…
— Я могу занести вещи обратно, — благородно предложил шофер. — И за все, в общем… как вам покажется — семьсот марок, это для вас не очень дорого?
— Нет, конечно, — уверила девушка, вручая ему названную сумму, ровно, без сдачи.
Он поблагодарил и сердечно пожал ей руку. Нам он руки жать не стал.
— Ну что, закидывать сюда барахло? — спросил он у Палму.
— Нет, пока не надо. — Палму явно не терпелось избавиться от него. — Наши ребята сами занесут, когда понадобится. Пусть попыхтят. Это им не наручники почем зря цеплять. Но вы на них не обижайтесь. Все мы, люди грешные, ошибаемся.
Шофер удалился, стуча башмаками, и мы остались втроем. Этого Палму и добивался. Он и Кокки специально услал! И теперь, излучая всем своим видом дружелюбие и ласку, он повернулся к девушке.
— Ну вот, дорогая барышня Похъянвуори. Мы остались втроем, и теперь — между нами — расскажите, что вас гнетет? Вы порядочная, славная девушка. Поверьте мне, лучше все рассказать сразу. Потому что потом все равно все выяснится. Вилле — это тот, кто завладел вашим сердцем?
Он говорил так нежно, так по-отечески, что даже у меня защипало в носу. А девушка — та совсем расчувствовалась, и слезы у нее быстро закапали на сложенные на коленях руки. Я не в силах был больше сдерживаться, встал, вынул свой носовой платок — по счастью, он оказался чистым — и вытер ей глаза и щеки. И поверьте — на платке не осталось ни пятнышка туши или пудры! Клянусь! Эта девушка была свежа и чиста, как… как роза!
Наша птичка угодила прямо в силок. Разумеется.
— Я… я ужасно беспокоюсь за Вилле, — призналась она. — Вилле твердо обещал, что будет здесь самое позднее в час. И я ничего не знаю о нем… со вчерашнего вечера. Я пыталась дозвониться в кафе, когда ходила за булочками — может быть, он просил мне что-нибудь передать. Наш злющий швейцар сегодня как раз не дежурит. А мой отец запрещает Вилле звонить к нам домой, сразу кладет трубку, если слышит его голос. Я… я, правда, собиралась еще раз позвонить в кафе. Вилле мне бы наверняка передал что-нибудь, если бы… если…
— Если бы что? Что же случилось вчера вечером? — спросил комиссар Палму и по-отечески погладил ее по руке.
