— Ты так и не узнал, что произошло?
— Они никогда не говорили друг с другом на эту тему. Однажды я спросил хозяина. Я думал, что ему захочется отпраздновать этот знак Божьей милости, но он огрел меня стременем. Больше я не спрашивал.
Я вновь посмотрел на реку. Ловившие рыбу мальчишки оставили это бессмысленное занятие и принялись швырять камни в проплывавший по реке мусор. На одну из рыбацких вешек села ворона.
— Скажи, а не ругались ли они в последнее время друг с другом? Не выступал ли кто-нибудь из них против остальных? Не ссорились ли они из-за еды, добычи или, скажем, из-за женщины?
Симеон вновь понурил голову.
— Нет. Они вообще никогда не ругались.
— И никогда не спорили друг с другом?
Он тщательно обдумал ответ, боясь сказать что-нибудь лишнее.
— Нет.
— Какие-то разногласия между людьми всегда бывают.
— Они… Они стали какими-то злыми.
Боясь встретиться со мной взглядом, Симеон отвернулся в сторону и снял с кожи кусок засохшей грязи, сошедший с нее легко, словно струп.
— Почему?
— Я не знаю!
Я так привык к бессвязному бормотанию и бесконечным всхлипываниям Симеона», что меня ошеломил этот неожиданный крик. Ворона испуганно вспорхнула с шеста и, громко каркая, полетела к противоположному берегу.
— Пять недель назад они отправились в Дафну и пробыли там весь день. Вернулись оттуда совсем другими. Они старались не разговаривать друг с другом и то и дело кляли меня на все лады за каждую соломинку, которая вылезала из их матрасов. Я никогда не видел Куино таким злобным! — Мальчишку словно прорвало. — После этого они стали возвращаться в палатку порознь, есть отдельно друг от друга и ходить в караул в разные стражи. Куино и Одард по большей части отсутствовали, чему я был очень рад. А у Дрого появились новые друзья.
— Оружейник? — рискнул спросить я. Симеон посмотрел на меня с любопытством.
— Верно. Сарацинский оружейник. Исмаилит. Можешь представить, как злился из-за этого Куино!
— Они никогда не говорили о том, что произошло в Дафне?
— Никогда. Правда, Рено пару раз упоминал про какой-то дом солнца. Скорее всего, именно там они и побывали, потому что при этих словах остальные замолкали.
— Дом солнца? Что же это может значить?
— Понятия не имею. — Немного помолчав, он посмотрел на зажатые в руке привядшие растения и добавил: — Мне пора. С Куино особенно не разгуляешься.
— Пойдем со мной! — неожиданно для себя предложил я. Мне нечем было платить этому мальчишке, но я не мог спокойно взирать на его искаженное болью лицо. Я взял Симеона за руку. — Ты станешь моим слугой, и я постараюсь оградить тебя от гнева Куино.
Он высвободил руку.
— Нет! Теперь я служу Куино. Если я брошу его, он сочтет меня предателем. Куино таких вещей не прощает. Я должен идти.
Мне захотелось взять Симеона за плечо и навсегда увести его от норманнов. Но я подавил этот порыв. Сколь бы жалкой ни была его дальнейшая судьба, я не мог его принуждать.
— Последний вопрос. Ты когда-нибудь видел женщину по имени Сара, которая иногда приходила к Дрого?
Симеон по-кроличьи дернул головой, уставился мне в лицо и сразу опустил глаза.
— Никогда!
Я понимал, что он лжет, но чувствовал себя не вправе задерживать его дольше. Мальчишка припустил к лагерю. Проводив его взглядом, я стал размышлять о той злой силе, которая завладела душами обитателей этой проклятой палатки.
Тем же вечером я отправился к Татикию. Раззолоченные полотняные стены шатра были залиты ярким светом, однако полководец находился в крайне мрачном настроении. Бормоча что-то себе под нос, он расхаживал взад-вперед перед креслом черного дерева и то и дело поглядывал на вход. В каждом углу шатра стояло по вооруженному копьем печенегу.
— Деметрий! — буркнул евнух. — Ты видел кого-нибудь перед входом?
— Никого, достойного внимания. А что?
— Сюда направляется Боэмунд. Он предупредил нас о том, что настроение в войсках изменилось не в нашу пользу.
Совершенно некстати у меня промелькнула мысль, что Татикию следовало бы заказать у златокузнеца более солидный нос. Теперешний его носик казался мне вздорным.
— Франки всегда ревниво относились к нашей цивилизации, — ответил я. — Дела идут плохо, вот они и пытаются переложить ответственность на нас.
— Я попал в безвыходное положение! — продолжал Татикий, не слушая меня. — Варвары обвиняют меня в том, что император отказался участвовать в осаде, но ведь я ничего не могу с этим поделать! В моем распоряжении нет и половины легиона, и потому мне приходится следовать навязываемой мне стратегии. Император же глух к моим мольбам о помощи.
Мне вновь вспомнился разговор в дворцовом дворике: «Когда ты делаешь союзниками былых врагов, каждая битва становится для тебя победой». Интересно, кому на самом деле император желает поражения при этой осаде?
— Я нахожусь между Сциллой и Харибдой, — продолжал евнух. — И вот теперь Боэмунд предупреждает меня о том, что варвары могут на нас напасть!
— Он назвал имена заговорщиков?
— Нет.
— Стало быть, это не более чем слухи. Я каждый день бываю в лагере норманнов и вижу, какую ненависть они к нам питают. Но они вряд ли станут резать нам глотки прямо в постели.
Татикий плюхнулся в кресло.
— Что делаю здесь я, главный византийский полководец? Я должен либо находиться в царице городов, либо командовать армиями на одной из наших границ. Когда Велисарий[12] завоевывал Африку, его армия состояла не из жалких трех сотен наемников и шайки-варваров! Ты думаешь, мои деяния когда-нибудь будут запечатлены на дворцовых вратах или на триумфальной колонне? Увы, этого не произойдет.
Татикий впал в молчание. Немного выждав, чтобы быть уверенным, что он перестал жалеть себя, я сказал:
— Ты позволишь мне завтра взять отряд варягов в Дафну? Возможно, нам удастся раздобыть там продовольствие.
Татикий махнул рукой.
— Поступай как хочешь, Деметрий. Варяги нам здесь не понадобятся. Если командование не изменит своей тактики, мы не сможем взять город ни завтра, ни в любой другой день. Можешь отправляться в свою Дафну. Но я сомневаюсь, что ты там что-нибудь найдешь.
9
В Дафну нам — мне, Сигурду и дюжине варягов — пришлось отправиться пешком, поскольку лошадей оставалось немного, да и те были слишком слабы. Мы миновали появившуюся напротив моста насыпь, над которой успели вырасти две деревянные башни, воздвигнутые на могильных камнях, и направились на юго-запад по дороге, ведущей к Святому Симеону. Город остался далеко позади. Возле платана мы свернули на боковую дорогу, спустились к реке и начали переходить ее вброд по пояс в воде. Река была холодной и быстрой, и каждый шаг по скользким, поросшим зелеными водорослями камням давался нам с трудом, однако в беспокойном бурлении воды было нечто отрадное. Хотя пить мне не хотелось, я остановился на середине реки, возле большого камня, и, зачерпнув в ладони воды, попробовал ее на вкус. Студеная вода мгновенно взбодрила меня, хотя и отозвалась в желудке новым приступом голода.
Когда мы стали взбираться на противоположный берег, настроение у меня переменилось. Земли, лежавшие к югу от Антиохии, считались небезопасными, и в первую очередь это относилось к охранявшемуся турками восточному берегу Оронта. Я взял с собой совсем небольшой отряд, поскольку не вполне был уверен в своей затее, и пожалел об этом, стоило нам оказаться на пустынной дороге. Восходящее солнце светило нам прямо в глаза, так что приходилось смотреть вниз, на каменистую землю под ногами, и играло на начищенных до блеска топорах варягов, сверкавших маяками — или целями — для укрывшихся на окрестных холмах разведчиков.
Мы достигли излучины, за которой река поворачивала к морю. Сигурд, ни на минуту не выпускавший из рук боевого топора, указал на речную долину и проворчал:
— Могло быть и хуже. Вспомни дорогу из Дорилея!
Тут он был прав. В середине лета мы шесть недель бродили по пустынным горам Анатолии, преследуя остатки разбитой турецкой армии, уничтожавшей на своем пути все живое. Без пищи и воды люди и животные гибли тысячами. Их останки лежали вдоль дорог, ибо мы слишком обессилели, чтобы копать могилы. Мы не могли передвигаться по ночам, боясь засады, и потому палящее июльское солнце высушивало наши тела, выжимая из нас пот, пока мы не теряли способности потеть. Все колодцы и водоемы были разрушены турками, и мы, силясь утолить жажду, раздирали себе щеки, разжевывая стебли каких-то колючих растений. Через несколько недель мой язык стал походить на жалкую щепку и иссох настолько, что я боялся перекусить его надвое. По вечерам мы не разбивали лагерь, а падали наземь там же, где останавливались. До утра доживали далеко не все. Быки заменяли нашим военачальникам коней, нашими вьючными животными стали собаки. Земля же вокруг нас оставалась такой же бесплодной и пустынной, как и прежде: песок, колючки и далекие горы на горизонте, которые никогда не становились ближе. Никто из тех, кому удалось выжить во время этого похода, не смог полностью смыть въевшуюся в их души дорожную пыль.
