стать частью вечно голодной пустоты. Уж лучше боль и мука, уж лучше угрызения совести и ненависть к себе, но только не это.
— А если, я не захочу туда отправляться? — с вызовом спросил Илья.
Он уже решил для себя, что будет сопротивляться, а там, в пылу битвы может и заслужит добрый удар копьем.
— Я ожидал такой ответ, — раздался голос Михаила за спиной.
Илья не успел обернуться и снова ухнул во тьму.
***
Очнулся Илья прикованным к скале. Наверное, именно так себя ощущал распятый на кресте Христос. Мягко говоря — нехорошо. Голова трещала, во рту пересохло. Через усилие разлепил глаза. Картинка раскачивалась, а вид впереди открывался далекий от райских кущ. Сколько хватало обзора — до самого горизонта тянулись гниющие болота цвета ржавчины с редкими островками чахлых деревьев.
Однообразно скупой пейзаж нарушала лишь приметная коряга. Она причудливо изогнулась на горизонте в сухую шестипалую ладонь с переломанными пальцами. Неведомая сила прогрызла дыры в её ветхом теле, они смотрели пустыми глазницами прямо в душу. Тоскливый пейзаж. Желания наблюдать это вечность и близко не возникало.
С трудом повернув голову, Илья увидел, что Михаил стоит рядом и задумчиво смотрит вдаль.
— И что? Кинешь меня здесь гнить от времени? — вышло сипло и испуганно.
— Нет, они скоро придут и заберут тебя. Пойми, у меня нет выбора. Дело не в личной мести, я сумел бы найти в себе силы отпустить тебя, если бы это касалось только нас. Но я должен спасти этот мир. Должен исправить свою ошибку. Я в ответе за каждую душу человеческую и за каждого ангела небесного.
— Ты и маму, когда бросал, прикрывался долгом, — устало отмахнулся Илья. — Лучше бы уж был честным, хотя бы с собой!
Хамить, конечно, было не в интересах Ильи, но ему стало глубоко насрать на свои интересы. Им овладело безразличие почти сродни тому, что владело им всю жизнь, но вместе с тем совсем иное, вызванное скорее переизбытком эмоций, чем их отсутствием.
— Что ты знаешь о выборе, щенок? Ты всего лишь сбой — тебя не должно было быть вовсе. Я вижу тебя насквозь, сколько бы ты не притворялся — ты гибель этого мира!
Михаил нервно позвякивал связкой ключей. В какой-то момент они выскользнули из его рук и упали к скованным ногам Ильи.
Архангел наклонился и поднял связку. Долго задумчиво изучал её. Наконец, будто решившись на что-то, крепко зажал ключи в кулак. Поколебавшись, замахнулся и швырнул их вдаль. Покривленные пальцы коряги попытались ухватить неожиданный подарок, но едва ли ветхому дереву это удалось.
— Камон, и как оно? — съехидничал Илья. — Чувствуешь себя героем, архангел Михаил?
— Я страж этого мира. Бог поставил меня над людьми. Я в ответе за паству свою, — повторил он. — А для тебя это шанс искупить всё то зло, что ты принес. Возможно, искупив его, все те, кого ты пожрал вернутся в этот мир.
— И вы с мамой будете жить долго и счастливо.
— Нет, но Мария будет жить и будет счастлива. Впредь я не потревожу её душу, только бы она вернулась…
Михаил еще пару минут вглядывался в лицо Ильи, словно пытаясь что-то в нем узнать или запомнить.
— Мог хотя бы её глаза взять, — с горечью упрекнул архангел напоследок. — Прощай.
Развернулся и, раскинув крылья, оттолкнулся ногами от земли, набирая высоту.
— Прощай, отец, — с горечью пробормотал Илья и тут же сердито добавил, — сделал дело — гуляй смело. Тарас Бульба недоделанный.
Илья повыкручивал себе руки, пытаясь освободиться от оков, но лишь содрал запястья до мяса. Выругался, отводя душу.
Висеть на цепях, вглядываясь в надвигающуюся угрозу, то еще удовольствие. Но так как накануне Илья узнал о себе много нового — скучать ему не пришлось. В башке творился самый настоящий коллапс. Мысли метались, пытаясь, привычно разложить все по полочкам и вернуться к упорядоченному состоянию.
Первое, что необходимо было осознать и принять — это свою недочеловечную природу. Итак, он нефилим — чудовище, что пожрало собственную мать и устроило что-то вроде апокалипсиса.
Со вторым было сложнее, он никак не мог понять почему раньше он ничего не чувствовал, а сейчас чувствует все подряд. Михаил ошибался, Илья вовсе не притворялся — в нем что-то изменилось — что-то важное. Щелкнуло в тот самый момент, когда Лёха убил Аню.
Его прошиб холодный пот, капли медленно поползли по спине. Кожа покрылась пупырышками и мелкие волосинки встали дыбом.
Он поднял глаза. Вдали появились они. Серая масса текла в его сторону. Медленно, тягуче. Он сразу понял, что это. Он узнал равнодушное спокойствие и ненасытный голод, они были с ним всю жизнь, но он ни за что не хотел вернуться в это состояние вновь.
Огляделся по сторонам. Позвенел цепями. Покричал. Все без толку.
В нос ударил отчетливый запах серы и аммиака. Пульс участился, дышать стало тяжело — грудь сдавило болью. Вспомнилась симптоматика приступов панической атаки. Он закрыл глаза и задышал правильно, медленно расслабляя мышцы.
Единственная мысль, которая сумела в нём удержаться, кроме той, что ему хана, это мысль об Ане. Про маму думать было слишком горько, а вот Аня осталась в нем светом. Даже тогда, когда им владела пустота — она была для него важной, нужной. Он уцепился за неё. И она вытянула его из пучины отчаяния. Нестерпимо захотелось её обнять. Провести рукой по рыжим волосам, вдохнуть запах свежей осени, ощутить губами тепло и мягкость ее кожи. Хотя бы на миг ощутить её рядом. И тогда бы он был готов смириться с неизбежным.
Но нет — это самообман. Все было бы иначе — он сопротивлялся бы с удвоенной яростью, он нашел бы в себе силы сокрушить эту скалу. Он бы не смог насытиться одним мгновением с Аней. Он боролся бы за то, чтобы остаться с ней как можно дольше.
Запах тухлых яиц усилился. Илья открыл глаза. Серая масса приближалась. Стали видны искалеченные покореженные фигуры. Зомбаки — именно это голливудское сравнение подходило им больше всего — передвигали конечностями неестественно быстро и вместе с тем по-тараканьи отрывисто. Они двигались в полной тишине, лишь едва уловимое чавканье доносилось до Ильи. Сейчас он вполне мог бы поступить, как те психи из фильма «Пила», если бы у него эта пила была под рукой.
Чавкающая тишина становилась невыносимой. Илья припомнил, что орали солдаты перед боем, чтобы сбить ужас от несущейся навстречу гибели. Возгласить перед мучительным концом: «За родину! За Сталина!» или просто: «Урашеньки!» как-то не потянуло.
