Еще бы не помнить. Она так часто рассказывала о моем рождении. Но сейчас, когда рождается мой сын, от этого рассказа как-то нехорошо на душе. Тревожно или печально, сам не знаю.
— Ладно, — вздыхает она, — в этот раз я не нагрешу. Я прижимаю ее к себе, маленького увечного воробушка. Хоть бы это рождение расшевелило ее, вернуло утраченный вкус к жизни, заменило ей глаза…
— Ты понимаешь, что ты теперь прабабушка?
— Я оставила Люсьену записку. Как думаешь, он найдет? Он такой бестолковый с утра, пока не выпьет кофе, а я теперь так плохо пишу… Как думаешь, он будет беспокоиться?
— Думаю, он будет прыгать от радости. Правнук, вообрази только!
— О! Знаешь, в его возрасте…
Мне хочется верить в чудо, хочется, чтобы ребенок остановил старение. Ты мне ведь поможешь, Адриен?
— Ему не так много нужно с утра — только кофе… шепотом продолжает Мина. — Нельзя было его оставлять.
Она тяжело вздыхает, качая головой. Голос Мина сорвала, когда Деда оглох. Она просто устала жить. Я встаю размять ноги, потом снова сажусь, чтобы не оставлять ее наедине с больничными запахами и проплывающими мимо смутными тенями каталок.
Стискивая ручку корзины, Мина чуть не каждую минуту спрашивает, который час. Я привираю, пусть лучше думает, что время идет быстро, но она от этого тревожится еще сильней: что-то, ей кажется, слишком долго мы ждем.
Профессор Ле Галье открывает дверь, и я вскакиваю.
— Осторожней, кофе! — кричит Мина.
Но я не слушаю, перепрыгиваю через опрокинутую корзинку, бегу к врачу.
— Ну? Как?
Он кладет мне руку на плечо, словно ища опоры, и улыбается своей улыбкой незадачливого бонвивана.
— Родила? — допытываюсь я.
— У вас мальчик.
— Ясное дело, мальчик! Здоровенький? Все нормально, он не запутался в пуповине?.. А головка? Не слишком большая?
Я посылаю улыбку Мине, которая вслепую шарит по полу, пытаясь поднять корзинку.
— С ним все в порядке. Вы можете на него посмотреть.
От его сдавленного голоса мне становится тревожно. Да и улыбка куда-то делась. Он отводит взгляд.
— А Адриенна? Она очень мучилась?
— Нет.
Это «нет», призванное меня успокоить, пронзает как нож. В ту же секунду я все понимаю. Его склоненная набок голова, сжатый кулак в левом кармане халата, едва слышный голос…
— Мы все испробовали… Ничего нельзя было сделать.
Остальное я слышу как сквозь туман: какие-то слова, объяснения, прерываемые возгласами Мины, которая хочет знать, что происходит. Резкое падение давления, кровотечение, ввели кардиотоники… Я прислоняюсь к стене. Вижу только одно: камеру, забытую другим отцом, раскуроченную, никому не нужную.
Моей бабушке помогает медсестра: поднимает корзинку, наливает чашку кофе.
— Нет-нет, мадемуазель, — протестует та, — это для матери! Вылейте обратно в термос, да поскорее, а то остынет! Симон! Скажи им! Симон! Где ты?
Я стою перед моим сыном в детской палате, где под стеклянными колпаками пищат помеченные ярлычками новорожденные. Младенец, как все они. Сирота, как я. Убийца Адриенны — как я! Вышедший из нее посторонний, вытеснивший ее незнакомец. Моя любимая. Это кошмарный сон, этого не может быть, ты вернешься: мы забудем этого младенца, мне не нужны никакие дети, я больше не буду тебе докучать, я люблю только тебя, только ты мне нужна, ты одна, — хочу смотреть на тебя, заботиться о тебе, жить с тобой и вместе состариться… В этом жизнь. А не в бесформенном существе, которое пищит, уставясь в потолок. Убийца. Любимая моя. Как мне жить теперь, Господи, как жить?
7
Он зарабатывает пять тысяч франков. С таким жалованьем не вывернуться. В накопителе я сказал Жаку: пусть отправляют самолет без нас, черт с ними с немцами; мне нужно другим заняться, и немедленно. Начинаю названивать: получаю справки о «Галереях Бономат», их обороте, стоимости торговых площадей и земельного участка. Звоню в «Карфур», «Ашан», «Призюник» — это мои давние клиенты, — хочу их стравить между собой, но все эти сети и без того внедрились в регион, а задолженность у магазина такая, что я даже не пытаюсь ее скрывать.
Всюду получив отказ, переключаюсь на «Тони-При», сеть гипермаркетов, принадлежащую компании «Фризор», которая торгует замороженными продуктами. Наживка тотчас проглочена: «Тони-При» рад увести независимый универмаг из-под носа у «Карфура», в чьих интересах я будто бы хлопотал до сих пор, и щедро вознаграждает мое предательство, велев перебить цену.
В полдень я объявляю оферту на акции «Бономат», по 1000 франков акция — неслыханное везение для наследника и его компаньонов, которые только диву даются. К трем часам «Тони-При» владеет 93 % акций «Галерей», а я для пущей надежности организую скупку акций холдинга, контролирующего «Фризор». Двойная операция провернута без сучка и задоринки через мой панамский банк, выступающий поручителем. Завтра кое-кто поскрипит зубами, зато теперь я могу диктовать «Галереям» свои правила. Иначе говоря, продвигать Симона.
Главное дело сделано. Мчусь в Нантер, в офис издательства «Пюблимаж». Сформированный мной совет директоров повергнут в замешательство моей просьбой.
— Говорю вам: он — победитель конкурса. Дело решенное.
— Постойте! — протестует ноль без палочки, обязанный мне буквально всем; именно такие почитают долгом ставить палки в колеса, чтобы оправдать мое незаслуженное доверие. — Ведь этот господин не посылал открытки!
— Он подписчик, верно? Возрастных ограничений, согласно правилам, не существует. Так что он подходит, вам нечего опасаться. Он послал открытку, на нее выпал жребий, вот и все.
— Но это же нечестно!
— Это приказ. Пошлите ему чек.
— Но главный приз — поездка в Диснейуорлд.
— Да плевать мне на это! Пошлите денежный эквивалент.
— Не предусмотрено правилами.
— Мне плевать! Зачем ему десять дней у Микки-Мауса? Ему нужны деньги, чтобы похоронить жену. Я понятно объяснил?
Глаза директоров округляются. Я вконец издерган, вымотан и не перестаю есть себя поедом; у меня нет времени на обходные маневры, да с ними и не стоит церемониться: чем больше я буду куролесить, тем верней их запугаю. Я зол на себя, я себя презираю так, что с души воротит. Я сломал несчастному парню жизнь, а его жену, изумительную женщину, убил ради своей прихоти, — шут гороховый, вершитель чужих судеб! И еще этот ребенок, кому он теперь нужен? Разве что мне. Остается забрать его, раз так, а Симона спихнуть обратно в Блеш, вот чего они хотят, эти щепетильные придурки, которые суетятся вокруг меня, предлагая сесть, выпить чашку кофе, взять отпуск… Я грохаю кулаком по столу:
— Все должно быть сделано сегодня!
— А как же… а фотография лауреата для августовского номера? Мы его сдаем во вторник.
— Сдавайте без фотографии.
Я встречаюсь с братом, который уже успел депонировать на Парижской бирже документы о покупке холдинга «Фризор» компанией «Женераль де Бискюи». Мы перекусываем горячими сандвичами на открытой террасе кафе, вдыхая полной грудью выхлопные газы.
— Твоей вины тут нет, Франсуа.
— Теперь есть. Я хочу знать о жизни этого малого все, получать информацию поминутно, чтобы в случае чего помешать ему сделать глупость. С него станется. Сам подумай, как это устроить. Найми детективов, установи слежку.
— Послушай, Франсуа… А почему бы тебе с ним не встретиться? Напрямую?
— Я не имею права. Это его сын, я ему подарил этого ребенка и хочу, чтобы он сам его вырастил.
— Можно, я скажу тебе одну вещь?
Он ставит локти на стол, наклоняется ко мне и, набирая в грудь воздуху, готовится произнести слова, подобающие в такой ситуации добродетельному отцу семейства. Я засовываю в рот сразу половину сандвича, чтобы не нагрубить в ответ.
— Я понимаю твои переживания, Франсуа. Но не спеши — подумай о будущем. Я же тебе добра желаю. Ты хочешь избежать трудностей, связанных с воспитанием ребенка, а получается, что сажаешь себе на шею не только ребенка, но и отца — ты это хоть сознаешь?
Я улыбаюсь, наливаю воды в его стакан.
— Спасибо за сочувствие. Ответ: да, сознаю и ничего не могу поделать. Точнее: я могу все. А коли так… пусть все это послужит чему-нибудь путному, в кои-то веки.
Склонившись над тарелкой, он доедает оставленные пригоревшие корочки. Он стал такой благостный в последнее время, раздобрел и немного похож на белку, набившую щеки орешками. Жена сменила его серые в полоску костюмы на пиджаки из грубого твида, чтобы приблизиться к моему стилю. И приучила к сигарам, которые Жак засовывает в нагрудный карман, как карандаши. Похоже, он все меньше тяготится бременем полномочий, которые я на него взвалил, и все лучше с ними справляется. Приятно доверять кому-либо, отмечать про себя его успехи, но при этом не отпускать поводок.
— Он занимается лепкой.
