Подмигнув, он хлопает меня по плечу и скрывается за дверью. Что все это значит? Сквозь цветное дверное стекло я вижу его руки, снимающие табличку «Генеральный директор г-н Бономат». Спустя мгновение входит девушка с блокнотом.
— Добрый день. Я была новым секретарем месье Бономата.
Я пячусь, медленно опускаясь в зеленое кожаное кресло племянника.
— Но… генеральный директор — не я.
— Я знаю, месье. Его еще не назначили. Он займет бывший кабинет мадемуазель Бономат этажом выше. Меня зовут Наташа.
Я поднимаю на нее печальный взгляд. Ясно, почему визжала дрель. Кабинет-музей старой Мадемуазель, с резными панелями, гобеленами, витражами, сказочное царство, которое не посмел тронуть даже племянник… Все это разрушено, уничтожено, чтобы посадить в стандартный современный интерьер человека со стороны, которого они даже еще не выбрали.
— А чем руковожу я?
— Не знаю, месье, — улыбается она. — Я только с утра вхожу в курс дел. Узнать?
— Нет-нет, не надо. Спасибо.
Девушка идет к двери. Я окликаю ее, и она возвращается.
— Да, месье?
— А я… От меня-то что-нибудь здесь требуется?
— Не знаю, месье.
Я кивком отпускаю ее. Как только она исчезает, иду к старинному окну, распахиваю шаткие створки и высовываю голову наружу, вдыхая тяжелый запах выхлопных газов. Бред какой-то. С чего это вдруг меня назначили на директорский пост, где можно ничего не делать и получать зарплату в шесть раз больше прежней? Адриенна, это ты?
Я закрываю окно, прохаживаюсь вокруг стола, подняв воротник: мне холодно. Над головой завывает дрель, бухает отбойный молоток. Под ногами шесть этажей, заполненных работающими людьми. Мне кажется, пол ползет вверх, а потолок вниз, и они раздавят меня, задыхающегося от одиночества, ничего не понимающего в этой абсурдной ситуации. Не знаю, что и думать, не знаю даже, на каком я свете. Чувствую только, что буду скучать по родной секции.
Старики словно и не заметили, что я вернулся. Мина наполняет ванну. Напоминаю ей: пока не зажил пупок, купать ребенка нельзя. Она отвечает, что мне в свое время купание не повредило. Склоняется над ванной, пытаясь закрыть сливное отверстие, но механизм затвора давно сломался. Я заменил его системой проволок, которую Мине вовек не найти, с ее-то зрением. Надо же, нашла. Я так потрясен, что не вмешиваюсь.
Деда приносит Адриена, обмазанного вокруг пупка эозином и закутанного в прорезиненные бинты; Мина окунает его в ванну, щебеча ласковые слова, те же, которые в детстве слышал я. На мои слова они не обращают внимания. Я их больше не интересую — с тех пор, как у них появился новый «я». Они получили еще одного меня, только посвежее, понежнее, который не застал их в более светлые времена и не судит за старческие слабости. Ни как следует вытереть, ни смазать кремом, ни толком накормить Адриена они не в состоянии. Ладно. Я не изверг и не стану отнимать у них радость теперь, когда средства позволяют нанять няню. Плачь, малыш, плачь на здоровье. Смотри, как доволен твой прадедушка:
— Ты младенцем был куда крикливее.
Так и подмывает ответить, что он был тогда не так глух, но я воздерживаюсь. И ухожу, захватив блокнот для эскизов. Посмотрим, продолжится ли везение, или это был всего лишь временный просвет.
Я выхожу из автобуса № 26, пересекаю двор мэрии и прошу девушку в приемной доложить обо мне господину мэру. Он на совещании. Я по срочному делу. Девушка спрашивает, по какому именно, — он знает, говорю я. Нажав кнопки на селекторе, она повторяет мои слова и мое имя кому-то, кто идет передать их мэру и кто, вернувшись, сообщает, что тот меня ждет.
Девушка вызывает администратора. Дама ведет меня вверх по лестнице и препоручает личной секретарше мэра, приглашающей следовать за ней в кабинет.
— А! — радуется мэр, опираясь на подлокотники кресла и слегка привставая.
— Я пришел сделать набросок.
Он снова опускается в кресло. Брови сходятся к переносице, лоб морщится.
— То есть как… набросок?
— Чтобы вылепить бюст, я должен сначала сделать эскиз.
Он осмысливает мои слова, глядя, как я достаю блокнот и карандаши, потом понимающе кивает:
— А! Конечно. Я… мне можно двигаться, говорить?
— Нельзя.
— Но у меня тут… совещание, в соседнем кабинете. Делегация профсоюза водолечебницы.
— Отложите встречу, пусть придут позже.
Если он и теперь не выставит меня за дверь, значит, и впрямь происходит что-то необычное, или, скорее, наоборот: чудеса становятся нормой.
— Хорошо, — вздыхает месье Кран-Дарси.
Он приосанивается и замирает, не сводя глаз с моего карандаша. Я сглатываю слюну, делаю вид, что собираюсь с мыслями. Я абсолютно не способен его вылепить. Скульптором меня сделала любовь. С тех пор как я встретил Адриенну, мне больше не удавалось лепить Сильвию, а теперь, когда Адриенна умерла, я, при всей моей любви, не в силах воссоздать ее лицо.
Он смотрит на меня послушно и кротко. Думает, я жду вдохновения. Тем временем у нас в городе закрывается велосипедный завод, рушится водолечебница, на берегу Блеша бесконтрольно нарезают земельные участки, а «Галереи Бономат», одна из главных местных достопримечательностей, скоро превратятся в «Тони-При».
— Вы… схватываете? — спрашивает он, стараясь не шевелить губами. — Я хочу сказать… получается?
Я протягиваю ему блокнот. Лицо мэра вытягивается, нос морщится, рот кривится, как если бы он хотел подстроиться под мой рисунок.
— Мда… неплохо для начала.
Похоже, он издевается.
— Вы, мне кажется, скульптор фигуративного… да, фигуративного направления, но с некоторым налетом сюрреализма. Как этот… вы знаете… имя вылетело из головы.
Он встает.
— Когда вы думаете мной заняться?
Я опускаю глаза: эта фраза в устах старика просто умилительна.
— Не знаю. Завтра.
— Будьте любезны, условьтесь с моей секретаршей. Он степенно провожает меня до двери, поддерживая под локоть и осторожно направляя на поворотах, словно мы идем не по ковру, а по минному полю.
— Я наслышан о вас, месье Шавру. Вы скоро станете символом новой культурной политики нашего города.
Возвращаюсь по сводчатому коридору в приемную и, не глядя на секретаршу, направляюсь к выходу.
— Минутку, месье.
Она кладет трубку.
— Будьте добры, оставьте мне ваши платежные реквизиты. Или вашего фонда. И вот еще: прочтите, пожалуйста… Типовой бланк заказа от муниципального комитета по делам молодежи и спорта…
Видя мое оторопелое лицо, она уточняет:
— Изобразительные искусства в его ведении.
Я стою у кладбищенских ворот. Чего ты от меня хочешь, Адриенна? Чтобы я вычеркнул из своей жизни прошлое? Забыл о невезении, длившемся тридцать лет, и прижился в благодатной почве, куда ты пытаешься меня пересадить? Перестал любить тех, кого не стало, даже и тебя? Посвятил себя нашему сыну, новой, только начинающейся жизни, привык к этой пустыне, в которой ты предлагаешь мне нежиться на солнышке? Я запутался, Адриенна. Запутался вконец. Ты говоришь: у нас есть дом, возвращайся туда; но дом для меня — это твоя могила. Пусти меня к себе на пару минут, задержи этого сторожа, который направляется ко мне и спустя мгновение скажет, что уже шесть часов. Сам знаю, что шесть. Я тоже закрываюсь и ухожу. Я окончательно перестал понимать, что со мной происходит, Адриенна, и в этом захлестнувшем меня потоке чудес есть что-то такое… что-то оскорбительное, жалкое. Ну да. Как будто ты хочешь посмеяться над моей болью, моей бедой. Не лучший способ вернуть меня в этот мир, знаешь ли.
Я лгал себе, любимая. Я нас обоих морочил. Этот ребенок, чужой ребенок, которого я тебя заставил выносить, — судя по всему, он мне теперь не нужен. Он убил тебя, Адриенна. И пусть он вырастет похожим на тебя, пусть он — все, что осталось на земле от тебя, пусть в нем ты существуешь более полно, чем в прахе, лежащем под могильной плитой, — это ничего не меняет. Своим появлением на свет он убил тебя, и виноват в происшедшем я. Как мне жить с этой мыслью? Меня не назовешь ни особенно мужественным, ни беспечным, ни забывчивым. Я умею быть верным, только и всего. И моя жизнерадостность, вводившая в заблуждение окружающих, больше не вернется, я знаю. Так не мешай же мне. Пока все, что связано с тобой, еще близко, горячо, еще легко. Позволь мне зажмуриться, медленно вдохнуть, дождаться, когда из-за поворота послышится шум грузовика, и шагнуть к тебе.
Примечания
1
Департамент на юго-востоке Франции, в Альпах, административный центр — Гренобль. (Здесь и далее примеч. перев.)
2
Автор обыгрывает название известного романа Джона Ле Карре «Шпион, пришедший с холода». «Застава» — автомобиль, который производили в бывшей Югославии на базе «Фиата».
