Ростила двумя руками взяла кружку с киселем, но руки так тряслись, что кружка чуть стукала о край стола, перед которым Нежатовна сидела с прямой спиной и высоко вскинутой головой.
— Сделаем так. Ты сейчас отправляешься домой. Потом тебя приходит навестить Любава. Потом я прихожу за Любавой, и мы с тобой встречаемся. Через день я иду свататься к твоему отцу.
— И еще вот что, Ростила, — вмешалась Любава, в отличие от Харальда живо помнившая Нежатовну в образе деревенской дурочки. — Ты должна встретить Харальда празднично убранная. Ничего особенного, конечно, но не надо позорить новгородцев. Ты должна так выглядеть, чтобы все поняли, почему это Харальд тебя так быстро выбрал. Хорошо?
Нежатовна кивнула и неожиданно начала краснеть.
— У тебя краски есть, ресницы, брови подкрасить? — мелочно уточнила Любава, — или я должна по дороге к тебе к твоим подругам заглянуть?
— У меня все есть, — тихо сказала Ростила. — Я всего-то два года дурочку из себя изображала. А до этого подкрашивалась. И одевалась нарядно.
— Договорились? — подчеркнуто мягко спросил Харальд. — Ты пей кисель. Или тебе помочь?
Ростила поднесла кружку к губам и залпом выпила.
— Ну теперь беги, жди Любаву.
Варяг через оконце проследил за девицей, бежавшей к калитке, подобравши подол.
— Значит, мы все же были на пути в святилище, — сказал он, когда калитка закрылась. — Но как же они ходят через болотину эту? А что она и вправду, похоже дурочку изображала?
— Ты не представляешь, как похоже. Блестяще!
Глава пятая
Через час Любава уже была в доме кожевенника. Свихнувшейся дочке для жилья была выделена клеть в холодной части дома. Пока дни стояли теплые, в этой комнатушке было довольно уютно. К приходу новгородки девица уже разложила на столике свои краски, достала бусы, височные кольца, браслеты, и сейчас копалась в сундуке, отыскивая подходящее платье. Густые, светлые и блестящие волосы окутывали всю ее фигурку. А фигурка у нее была впечатляющая, это Любава оценила, еще когда полоскала утопленницу в ручье. Впечатление производила скульптурная точность линий: округлая линия бедер без единого отклонения от геометрического идеала, высокая безупречная линия груди. Харальду предстояло увидеть товар лицом. Рубашку Ростила выбрала не льняную, а тонкую, из привозной узорчатой ткани. А для самых рассеянных обмотала бедра паневой так, чтобы больше никаких вопросов на тему, у кого в Муромле самая красивая фигура не возникало. Височные кольца девицы решили привесить медные с перламутровыми вставками, обруч, к которому крепилось все это тяжелое великолепие, тоже был медным. Брачная раскраска состояла только из утемнения бровей и ресниц, что совместно с раскосыми глазами придало Нежатовне какую-то своеобразную, степную красоту. Короче говоря, мимо таких девиц не проходят мимо, а оборачиваются, чтобы еще раз посмотреть.
Но когда преображенная Ростила, окутанная светлыми распущенными волосами, вплыла в избу с подносом в руках, то наибольшее потрясение выказал отнюдь не Харальд, для которого, как раз, старались, а папа-кожевенник, жена папы-кожевенника, и двое братьев, тоже кожевенников, находившихся в тот момент в избе. Харальд слегка поклонился девице, взял с подноса чарку медовухи, не спеша пригубил ее. Невозмутимо. А папа-кожевенник выронил из рук все кожевенные инструменты, которые разлетелись в разные стороны. Его супруга выронила из рук горшок, к счастью пустой, который раскололся с не меньшим шумом. Ростилины братья ничего не выронили, просто замерли с открытыми ртами. Харальд вернул чарку на поднос, медленно снял с пальца одно из серебряных колечек, глядя в глаза девице, опустил его в чарочку и улыбнулся, оценив по степени потрясения родных качество предыдущей игры своей «невесты». Девица скромно потупила светлые глазки.
Тогда все домочадцы пришли в себя и уставились… Куда? На Любаву они во все глаза уставились. Как по команде повернули головы и смотрели на нее так, что ей захотелось проверить, не позеленела ли она, или не почернела даже.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Пойдем, Любава, я пришел за тобой, — все так же невозмутимо произнес Харальд. — До скорого свидания, уважаемые хозяева.
Любава молча поклонилась, вышла за порог, немного отошла от дома и только потом неудержимо рассмеялась, припомнив незабываемые выражения лиц славного кожевенника и его славной кожевенной семейки. Смеялась она так заразительно, что даже Харальд невольно улыбнулся. Полностью смысл увиденной картины, над которой она так беззаботно смеялась, дошел до новгородки только через несколько дней. А пока Любава, отсмеявшись, переключилась на решение следующего вопроса. С чего начать обучение Сольмира греческому языку.
Он пришел тем же вечером, нетерпеливый, весь в предвкушении предстоящих занятий.
— Вот что я хочу тебе сказать, — смущенно начала его учительница. — В Новгородской земле учат греческий в основном по богослужебным христианским книгам. Помнишь, ты говорил о целом мире, открывающемся знающему греческий язык? Но этот мир сейчас христианский. Понимаешь?
Сольмир кивнул с серьезным видом.
— Поэтому если кто здесь узнает о наших занятиях, нас попросту убьют.
— Конечно, если узнают, Любава, то нам не жить. Но не только потому, что греческий сейчас учат по христианским книгам. Ревнители традиций не принимают на дух письменность вообще. Не так давно и в Новгородской земле были сказители. Теперь их у вас нет. Вы едете к нам, учиться. Мы не совсем дураки, мы заметили. Как только народ становится грамотным, в нем исчезают сказители.
— И все же ты хочешь учиться грамоте, ты, сказитель?
— Да! — твердо ответил Сольмир. — Так всегда бывает. Чтобы увидеть новое, нужно оставить старое позади. Я согласен принести в жертву то, что я умею сейчас. Я не просто хочу, я мечтаю о новых знаниях. И если я откажусь от этой мечты, то в моей жизни никогда не будет настоящей радости.
Впечатленная его горячностью, Любава молчала.
— Но ты не бойся, никому и в голову не придет, заподозрить нас в изучении греческого языка, — внезапно усмехнулся ее ученик. — Подозрительность муромцев твердо прицеплена к их желудку и тому, что пониже пояса, как и их желания. Уж и не знаю, что должно случиться, чтобы их души расширились до того понимания, которого ты боишься.
— Тогда смотри, — Любава пододвинула к нему одну из выдолбленных и заполненных воском дощечек. — Ты сказал, что помнишь алфавит. Рисуй, что помнишь.
Сольмир ушел поздней ночью, уставший и слегка опьяневший от заполнившего его душу счастья.
Следующим вечером он снова пришел, и через день тоже. А в Муромле снова начались гуляния. На этот раз угощал город кожевенник Нежата, дочка которого чудесным образом исцелилась и даже обручилась с варягом — новгородцем. Любава отлично понимала жителей славного города. С поздней весны все лето и начало осени они работали с рассвета и до заката. И вот теперь, когда урожай был собран, расслаблялись и веселились. Она думала об этом, когда, выходя из избы Нежаты, заметила на тропинке к бане Харальда. В полном соответствии со своей ролью жениха он попытался поцеловать невесту. Та инстинктивно выгнулась, чтобы отодвинуться.
— Нет, Ростила, так не пойдет. Свою прошлую роль ты играла, как мне сказали, правдивее, — проговорил Харальд, одной рукой крепко удерживая ее за талию и зарывая пальцы другой руки в светлые пушистые волосы. — Ничего страшного не случится. Уж можешь мне поверить.
Любава даже испугалась. Ведь Ростила с ее страшным прошлым и с ее осведомленностью была опасна. Небольшая грубость со стороны Харальда, и муромка, выйдя из себя, может побежать жаловаться. Но она не побежала. Когда хрупкая девица прямо-таки повисла над землей, обхватив шею высокого варяга руками, Любава сделала несколько шагов вперед, чтобы их больше не видеть. Харальд, как всегда, знал, что делал. Наверное.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Новгородка вышла со двора кожевенника и стояла, размышляя о жизни, привычно ковыряя кончиком черевички доску мостовой, когда вдруг в поле ее зрения возникли знакомые мужские сапоги. Девица подняла взгляд и даже выпустила из рук прядку своей косы, которую до этого сильно дергала, забывшись. Перед ней с мрачнейшим видом высился Всеслав.
