тоже не спали. Баба взгромоздилась со всей поклажей на вторую полку, не раздеваясь, а лишь стащив свои боты и использовав их как подголовник вместе с мешком накупленных сапог.
– А Ленка, что Ленка, – почти шептала молоденькая попутчица, – она все равно с Меркурьевым спит. Так что дурачок Димка, еще курсовые ей считает. Ничего ему не обломится.
– А может ему нравится альтруизмом заниматься, – лениво процедил один из парней.
– А у тебя всегда так. Жалко же парня.
– Вот ты его и пожалей.
– Пожалею!
– Только попробуй!
– Ты лучше послушай, что Алферова пишет: «Когда мы потом – после парти пришли с Ленкой к этим мальчикам, со страхом и надеждой ожидая коллективного секса…»
– Мань, а Мань, – перебил девушку один из парней, – ты бы хоть постель себе получила, чего мучаешься-то? Сапог сколько себе набрала. Всю деревню, небось, одеть можно.
Баба явно не хотела ввязываться в разговор. И с минуту сидела, насупившись. Потом завозилась наверху – женская натура взяла свое:
– А хоть бы и деревню. У нас там ртов немного – одни старики, почитай, и остались, от погоста отстать бояться. Одни, вишь, на море ездят, а другим на сапоги полгода копить надо, – высказалась и отвернулась к стене.
– Ну, ну, – почти извинился парень, – я ведь так. Поболтать.
– Вот и болтай себе, а нас не трогай, – послышалось со второй полки.
Ребята смолкли. Потом, нарочито весело перешептываясь между собой, поднялись и пошли в другой конец вагона, где еще побренькивала гитара. А я снова провалился в глубокий сон без сновидений.
Сон прошел так же разом, как и наступил. Какое-то время я еще прислушивался к покачиванию вагона и собирал в голове события прошедшего дня. Да! «Все смешалось в доме Облонских». Народ уже в основном продрал глаза и сейчас занимался позиционной борьбой у входа в туалет. Некоторые раздобывали кипятку на чай, кто-то целеустремленно разминал затекшие ноги. Шла скрупулезная подготовка к утренней трапезе. Я не шучу. Какие тут шутки, когда срочно нужно в туалет, а в него желающих на полчаса как минимум. Одна радость – сосед уже сошел где-то ночью, и я остался один за своим боковым столиком. Поэтому, пока моя очередь продвигалась к заветной двери, я выложил из сумки кусок прикупленного в дорогу жареного куренка, хлеб, помидоры и бутылку «Балтики». За окном тёк все тот же российский пейзаж. Поля сменялись перелесками. Поезд превратился в новую систему измерения, и именно в ней, в этой системе находилась критическая точка моей судьбы.
Как я люблю наши поезда! Особенно, ихние сортиры. Особенно за то, что в них когда-нибудь попадаешь. И еще случается, удается открыть форточку и немного подышать дымным несущимся мимо воздухом. Люблю запах железнодорожного полотна – сложную смесь креозота и каменноугольного дыма. Наверно потому, что он напоминает мне о перемене мест. Романтика дальних странствий, пришедшая еще из детства с романами Джека Лондона, а может быть Александра Грина и Аркадия Гайдара. Кто знает?
Но пока я занимался очередным лирическим отступлением, а вернее – облегчался в туалете, кто-то стырил мой заветный кусок куры. Я огляделся, поймав любопытный взгляд соседа-десантника, так уж я его тогда окрестил, и молча полез за второй половиной злосчастного цыплака. Если обращать внимание на пропажу отдельных кур, моя дальнейшая жизнь вытянет на крестный путь вместе с крестным ходом. «Плевать триста раз!» Последнюю мысль можно было отнести скорее к набивающемуся в зубы сыроватому, жилистому мясу. Ничего не поделаешь, надо удовлетворять потребности желудка.
– Пришел сдаваться, – навис надо мной ветеран с соседнего столика.
– Не понял, – почти ощетинился я в ответ.
– Сдаваться пришел, говорю. Это я твоего цыпленка жахнул, – фронтовик уже примостился на пустующем месте.
– Зачем? – вопрос ожидался и должен был прозвучать.
– А хотел посмотреть, ты всегда такой молчун. Или тебе только про войну до фени. Выходит натура такая – тебе порют, а ты молчишь.
– Что порят?
– А все подряд. Ты уж звеняй меня. Я ить, понимаешь, не всегда такой бешенный. Лять. Хотя рожу ему набить – как грех с души снять – Святое дело! Будь другое время. И место. Нельзя мне счас. Понимаешь. А ты не бойся, – он сделал паузу, – я тебя военными байками канать не стану. Те, кто был, знают, а кто не был, тем и знать не положено. А я, понимаешь, из-за этой заварухи девчонку свою потерял. Лять. Хорошая она, Наташа, … была. Жива, никуда не делась. Только не со мной. Вот. Понимаешь. Лять. А дождалась меня. Да и время-то недолго прошло – чуть-чуть навоевали. Писем во – ворох. Встретила. Все. Честь по чести. Я уже к родителям собрался о свадьбе потолковать… Да ты ешь, ешь, на меня не смотри. Слушай главное. Ты, вижу, слушать-то умеешь. – С этими словами он перегнулся через простенок и вытащил оттуда мой первый кусок курятины и еще несколько бутылок пива.
– Не возражаешь? – не дожидаясь ответа, сосед уже присоединился к моей трапезе, но не ел и не пил, а только посматривал в окно, да монотонно, как заученный урок, рассказывал свою злосчастную историю:
– Я, понимаешь, лять, еще там усвоил, от смерти бегать надо. Не успел, проморгал, и готово – запаковали. Может так оно и лучше, а только все одно – пожить еще хочется. Поэтому это «успеть» приросло ко мне, что твоя кожа. Рефлекс, понимаешь? Так вот, вернулся я, и все в порядке. Как больше и не надо. Дом, баба, хозяйство. Мечта! На фига больше! Я в Шварценеггеры не стремлюсь, понимаешь. Лять. Жили бы, да жили. И Наташа у меня… была. Ну и вот. Приехал, честь по чести, две недели с дружками погуляли. И Наташа с нами. Как жена. Дома у меня оставалась. А поселок наш маленький – сам пойми. А я еще изголодался по бабе. Лять. Чево только не вытворял! Все получалось. Лять. Подходили мы друг к другу, понимаешь. Хошь, в гамаке, хошь, на ушах. Так-то. Я уже про свадьбу поговаривать начал. Сам. Никто детей в подоле не носил. Созрел, значит. Все чин чином. Решил я ее в люди вывести, в ресторан, шайтан его подери! Он у нас в единственном числе значится. Пошли. Ребята хорошие попались. Ну, выпили чуток. А драться ни-ни. Замечательно все было. Пошли домой. Рядом от дома кабак. Совсем рядом. Идем себе. Лять. И тут грузовик этот проклятущий. Знал бы, чья машина, убил бы гада! Клапана у него – падлы пробивали, сечешь? Аккурат против нас это корыто два раза и лупануло
