К месту сбора создателей телепередачи он двигался стремительно, меря непривычно размашистым шагом мокрый от талого снега тротуар. Московский апрель в том году выдался слякотным и грязным, но Вадим Сигизмундович уже не страшился испортить единственные и почти новые демисезонные ботинки. «Хлюп‑хлюп» – чавкала сдобренная реагентами жижа под тонкой подошвой. Маркие сырые комья подпрыгивали, оседая на штанинах и развевающихся полах длинного плаща. Он шел, вжав голову в плечи, сжимая правой рукой под горлом отложной воротник, со стороны похожий на огромную озябшую птицу. Сходство довершали тонко очерченный с горбинкой нос и черные глаза, которыми Успенский дорогой провожал общественный транспорт. «Ах, люди, люди… Бедные люди, бедный я…» – думал он, разглядывая тусклые поникшие силуэты сквозь замаранные стекла троллейбусов. Он чувствовал, что эта прелюдия к действию добавляет ему решимости, и неосознанно упивался нарастающим внутри страданием. Всю дорогу в мыслях у него рефреном крутилась цитата Островского: «Даже самого кроткого человека можно довести до бешенства».
В таком настроении Вадим Сигизмундович добрался до места сбора будущих звезд всякого рода мракобесия. Томясь среди многочисленных кандидатов на участие в следующем сезоне шоу, он обдумывал свою речь, старательно подбирая слова. Согласно его замыслу все должно случиться примерно так: сейчас он проникнет в гнездо аспидов, посмотрит на них презрительно и скажет: «Я пришел сообщить вам, что вы не люди, вы демоны‑искусители! Вы на убой бьете несчастных людей по самому больному, жизненно важному, святому! Вы даете людям веру в чудо, надежду на избавление, чтобы потом безжалостно выдрать их из сердец вместе с плотью. Лишая людей надежды и веры, вы делаете их инвалидами, а некоторых и вовсе убиваете! Я, Вадим Сигизмундович Успенский, требую прекратить это безобразие немедленно! Опомнитесь…»
В длинной очереди потенциальных упырей и вурдалаков, магов и колдунов время тянулось медленно, вязко. Решительность Успенского постепенно уступала место сомнению. Но Вадим Сигизмундович боролся с химерой, он твердо вознамерился довести задуманное до конца. Кто, если не он? Переминаясь с ноги на ногу, он мысленно все прокручивал свою обличительную речь, то переставляя местами слова, то возвращая обратно, проговаривал ее, будто пробуя на язык, обдумывал взгляды и жесты. Наконец вызывавшая претендентов по списку девица выкрикнула: «Успенский Вадим Сигизмундович». «Как, уже?» – только и успел подумать он перед дверью.
Переступая порог комнаты, где проводился отбор, Успенский разволновался совершенно. Хорошо обдуманный текст, нацеленный призвать злодеев к ответу, напрочь вылетел из его головы. На нервной почве он сделал несколько размашистых шагов, остановившись точно по центру помещения, резко развернулся к собравшимся так, что полы его длинного грязного плаща распахнулись, как мантия супергероя, вдохнул побольше воздуха и… «Д‑демоны!» – вдруг истошно заголосил он. От испуга и растерянности глаза его, казалось, еле удерживались в орбитах, он неистово шарил взглядом по присутствующим, пытаясь приноровиться к ситуации. Однако неимение навыка выяснять отношения давало о себе знать. Он старался, но не мог взять себя в руки. Ситуацию усугубляли оператор и впечатляющих размеров телекамера на штативе в углу.
Лица кастингующих поначалу выглядели устало и безразлично, но уже после первого выпада Успенского на них обозначилась некоторая оживленность. «Демоны, я, Вадим Сигизмундович… – предпринял Успенский вторую попытку проорать что‑нибудь членораздельное. – Д‑демоны, остановитесь… Вы!» Он порывисто вытянул вперед руку, гневно указывая пальцем на центральную фигуру за прямоугольным столом напротив. На этом силы, казалось, покинули его. За случившиеся краткие мгновенья он выплеснул всю свою энергию и на глазах становился будто меньше, сутулясь и поникая.
Как позже выяснилось, фигура, в которую метил его указующий перст, являлась главным режиссером шоу. «Однаако…”, – протянул он, чуть подавшись вперед, и заглянул в лицо сначала соседу справа, потом слева. Затем снова откинулся на спинку стула, взялся за подбородок, как роденовский «Мыслитель», сощурился: «Какой типаж! И про демонов как убедительно. Как будто он правда их видит… Талантище!» Успенский не спорил, молчал, по‑видимому переживая нечто вроде катарсиса. Несколько секунд главный режиссер задумчиво озирал его, пока тот вытирал со лба проступившую испарину и вид имел уже не возбужденный, а, скорей, провинившийся. «А взгляд какой! – продолжал вслух размышлять «центральный» злодей. – Нет, коллеги, это интересно…» Режиссер запустил пальцы под черную бейсболку с надписью «Born to be dead» и почесал мелькнувшую плешь.
– Тащите Гертруду! – вдруг властно скомандовал он после непродолжительной паузы.
Экспозиция за столом ожила, колыхнулась, от нее тут же отделилась молодая девица в рваных джинсах, сидевшая с краю, и исчезла за дверью соседнего помещения. Гертрудой оказалась большая пупырчатая жаба, которую девица вынесла через пару мгновений в маленьком квадратном аквариуме. Жаба была не простой, экзотической, с красными пятнышками и большими на выкате глазами с кошачьим зрачком, но все равно мерзкой. Помощница подошла к Успенскому и зачем‑то подняла аквариум на уровень его лица, а сама отстранилась. От отвращения и ужаса тот оцепенел, не в силах отойти от хладнокровной твари. Вдруг прямо перед ним возник слепящий свет – это была вспышка «Полароида».
– Вы можете еще раз, как вначале, выпучить глаза и крикнуть «Демоны»? – дошел до слуха ослепшего на мгновенье Успенского голос «центрового».
Глаза он выпучил. Непроизвольно. Но сказать – ничего не сказал. Вспышка мелькнула снова.
– Ну, не знааю… – задумчиво проговорил режиссер, поглядывая то на подопытного, то на полароидные снимки, то снова почесывая плешь. – А принесите‑ка сюда Аида.
К счастью, Аидом оказалось не земноводное, а птица – черный ворон. Он, вероятно, был ручным – принесли его без клетки, но привязанным за ногу к цепочке. Дальше ситуация повторилась – сомнительное существо рядом с лицом Вадима Сигизмундовича, вспышка. «Полароида» ворон спокойно снести не смог и отвесил Успенскому крылом ощутимый подзатыльник, от которого редеющие мягкие волосы на голове у того вздыбились.
– Что скажете, коллеги? Гертруда или Аид?
«Только не Гертруда!» – мысленно взмолился Вадим Сигизмундович, хотя пока даже не понимал, о чем речь.
– В чем, собственно, дело? – осторожно поинтересовался он, приглаживая шевелюру.
– Видите ли, ммм… – «центровой» глянул на бумажку на столе, – Вадим Сигизмундович, дело в том, что вы нам подходите. Поздравляю! Мы вас берем. Перед вами открываются блестящие перспективы.
– То есть как?
– А вот прямо так, берем и все. Мое слово! – Он подошел к Успенскому и по‑отечески ласково похлопал его по плечу. – Подмахнем договорчик, создадим вам образ, пропишем сценарий. Потом несколько месяцев съемок, годик‑другой работы в нашем магическом салоне, и вы известный, обеспеченный человек. Как вам такой план?
Судя по довольному выражению лица, благодетель предвкушал бурю восторгов и благодарностей.
– Но как же люди? – наконец‑таки вспомнил Успенский главный драматический поворот своей заготовленной речи.
– А что люди? – удивленно вскинул бровь режиссер, недопонял и тут же бросил через плечо: – Зоя, что у нас с людьми?
– Массовка – 300 рублей на человека за съемочный день, – отчеканила помощница.
– Вадим Сигизмундович, помилуйте, с вашей фактурой зачем вам в массовку? – Режиссер поморщился.
– Я не про то. Я про телезрителей. Вы… мы ведь их обманываем. Им же плохо… – неуверенно пролепетал Успенский.
– Ах, вы об этом. Нууу, голубчик, а кому сейчас хорошо?
«Люди, люди… А что, в конце концов, люди? Не я их обману, так кто‑то другой», – размышлял Успенский дорогой домой. «Люди, они ведь как влюбленный Пушкин: „я сам обманываться рад“…» – призвал он на помощь философский опыт. «Ну право же! В конце концов, разве людям можно помочь? Спасение утопающего – дело рук самого утопающего! Каждый сам несет ответственность за свои решения и поступки… Я, по сути, лишь предоставлю им дополнительный вариант выбора: идти к экстрасенсу или не идти, верить – не верить. Но при этом выбор у каждого будет свой, сознательный! Это ведь шоу. Оно так и называется – „телевизионное шоу“! Дураками же надо быть, чтобы принимать шоу за чистую монету!»
Размышляя таким образом, Вадим Сигизмундович отчего‑то сильно разнервничался и, приближаясь ко входу в метро, пнул в бок бродячую псину, запутавшуюся под ногами. Удар вышел резким, злым. Успенский тут же разнервничался еще сильнее и даже расстроился. С усилием толкая тугую дверь «подземки», он обернулся на побитую бродяжку, которая немного креном, занося в сторону больной бок, семенила в направлении одной из каменных колонн. Отвернувшись, Успенский издал тихое, но истошное: «Аааа…”, то ли прощая себя, то ли проклиная, и провалился в утробу метрополитена. Долгой дорогой от станции А до конечной станции Б он сидел на коричневом дерматиновом кресле закрыв глаза, запрокинув голову, и думал, думал.
