К этому времени дождь перестал, и я предложил ему выйти из машины и продолжить рассказ на воздухе. Он курил одну сигарету за другой и полностью прокоптил мне машину. Из-за Клаудии я никогда в машине не курю. Мы вышли наружу. Он был одет не по сезону, и ему наверняка было зябко в легкой курточке от фирмы «Replay». Мы пошли к скверику, но на дорожках дождь образовал непроходимую грязь, и нам пришлось повернуть назад, и, как два сбытчика наркотиков, обделывающие свои делишки, мы остановились прямо посреди тротуара. В таком месте не очень-то было удобно разговаривать, но Пике продолжал дымить как турок, и я не хотел приглашать его в машину, однако его и так вполне устраивало, ему было все равно, что мы торчали на виду посреди дороги, он сгорал от нетерпения продолжить свой рассказ.
— Ну, в общем, — начал он, — как-то вечером в июне прошлого года я приглашаю Тардиоли к себе поужинать. Так запросто, ни с того ни с сего. В тот вечер мы составляли смету для фестиваля в Венеции. Как всегда, денег не хватало, как обычно, твой друг, Жан-Клод, посоветовал нам изворачиваться, и мы засиделись в офисе допоздна, где-то до девяти вечера. Я уже было собрался уходить, как вижу — Тардиоли один-одинешенек, как собака, — я знаю, что женщина его бросила, и дома никто не ждет, и предлагаю ему поужинать у меня. Он сначала поломался, так, для приличия, не хочу, мол, тебя беспокоить, ты ведь знаешь эти отговорки, а я ему — короче: если дома ничего подходящего нет, пойдем в ресторан. И он пошел со мной. Сначала я хотел было предупредить Франческу, но потом передумал и не стал ей звонить, ведь все равно через десять минут мы будем уже дома. Вот мы и пришли, входим, Франческа на кухне гладит белье, работает как негр, она на этом просто зациклилась, я ей тысячу раз повторял, зачем тебе гладить, пусть гладит Лу, мы ей за это платим, вот пусть она и гладит, а ты отдохни, расслабься. Но ей хоть бы что, она утверждает, что филиппинка не умеет гладить, что она портит белье, что для нее глажка это своего рода разрядка, хотя лично я в этом очень сомневаюсь. Так вот, Франческа гладит на кухне. Привет, любимая, привет, дорогой. Из коридора я ей сообщаю, что со мной Тардиоли, он пришел поужинать с нами, но если она хочет, можно пойти и в ресторан. Она из кухни мне кричит нет, что ей не хочется выходить из дома, что она с удовольствием сварит спагетти, а сама извиняется перед Тардиоли, что не вышла в коридор поздороваться с ним, потому что как раз заканчивает гладить рубашку. Я ей тогда и говорю, что спагетти и я могу прекрасно приготовить, но она настаивает, что для нее это не проблема и сварит их она. Вежливая, спокойная, в общем, нормальная женщина. Я старался быть с ней поосторожнее, потому что уже какое-то время, как тебе сказать, мы что-то перестали понимать друг друга, что ли: двусмысленности, там, недоразумения, вещи типа: «а разве не я должен был прийти?» «нет-нет, мы договорились, что приду я», что-то вроде этого. Казалось, мелочи, но я их, видно, недооценивал, потому что, когда два человека живут вместе, они должны понимать друг друга, да? Очень плохо, если взаимопонимания нет. Поэтому я и настаивал насчет ресторана: она после рабочего дня гладит белье, а я ей еще и гостя привел, как снег на голову. Мысль о том, что ей теперь придется еще и ужин готовить, вряд ли будет ей по нутру, правильно? Но она повторяет, что предпочитает остаться дома, и как только закончит гладить, присоединится к нам выпить глоток джин-тоника. И весь этот диалог мы ведем через коридор, ты представляешь себе мою квартиру? Мы с Тардиоли сидим в гостиной, а Франческа на кухне, и мы кричим друг другу через коридор. Я стал смешивать джин-тоник, а Тардиоли уселся на диван, через пять минут — вот и она: красивая, спокойная, расслабленная, Франческа появляется с горой поглаженного белья в руках и улыбается. Она протягивает мне пачку белья и говорит: «Выброси его в окно, пожалуйста». Я просто остолбенел. «Что ты сказала? — спрашиваю, а она с тем же выражением лица, Пьетро, с такой же улыбкой, таким же тоном и с такой же интонацией мне отвечает: «Положи белье на кресло, пожалуйста». Я взял у нее из рук белье, я просто ошалел: в первый раз она попросила меня выбросить его в окно, я был больше чем уверен в этом. Франческа подходит к Тардиоли и снова извиняется, чмокает его в щеку, как ни в чем не бывало, и я инстинктивно делаю одну вещь: спокойно так я прошу Тардиоли, который был с нами и должен был по неволе все слышать, повторить то, что сказала Франческа в первый раз. Франческа не понимает, Тардиоли смущен, но я на него наседаю, я умоляю его повторить то, что сказала в первый раз Франческа. В первый раз, настаиваю я, не во второй. А Тардиоли, ты же знаешь, какой он робкий парень, весь покраснел, опустил глаза и говорит едва слышно: «Она сказала: выброси его в окно, пожалуйста». Дерьмо! И слава богу, что с нами был он, иначе, кто его знает, сколько бы еще продолжалась эта история, что мы друг друга неправильно поняли. Франческа рассмеялась: «Что же такого я сказала?» Она стала подозревать, что мы над ней издеваемся, что мы договорились сыграть с ней эту шутку, и просто отказывается нам верить. Я ей повторяю, серьезно, Франческа, кроме шуток, ты попросила меня выбросить белье в окно, и он тоже это слышал. Пока она настаивает, что мы над ней подшучиваем, она смеется, просит нас прекратить, но я все равно упорствую: для меня это очень важно, разве можно пускать на самотек подобные вещи. Франческа, говорю ей я, ты меня попросила выбросить это белье в окно. Вот тогда-то она и разошлась. Зашипела, как змея, дескать, она прекрасно знает, что сказала, это у нас уши заложило, нам надо лечиться, мы — или глухие, или просто мудаки, и кричит, завязывайте с такими шуточками. Раз такое дело, я сдаюсь, Пьетро, понимаешь, потому что я заметил, что она не притворяется. Я ее хорошо знаю и могу понять, искренна ли она, или только делает вид, а тогда она была искренна. Она и вправду была уверена, что не говорила ничего подобного. Я сдаюсь и Тардиоли тоже, ну и пусть, говорим ей, наверное, мы оба ослышались, когда она это говорила, гора белья, очевидно, закрывала ей рот, с каждым может случиться, конечно, иногда мы просто уверены, что слышали одно, а на самом деле было сказано совсем другое, действительно, какой абсурд, выбросить белье в окно, ах-ах, и никаких проблем. Франческа сразу же успокоилась, приготовила вкусный ужин, и мы поужинали на террасе: выпивали, разговаривали, смеялись, ласточки, жасмин… а когда Тардиоли ушел, мы с Франческой занялись любовью прямо на диване, не раздеваясь, а потом снова, в постели, голыми, и заснули усталые, но счастливые. Но она это сказала, Пьетро, она так и сказала, она на самом деле попросила меня выбросить белье в окно, клянусь тебе…
На этом месте Пике прервал свой рассказ, и только потому, что снова закапал дождь. Он все говорил и говорил, минут десять, наверное, даже не останавливался, чтобы перевести дух. Его перепуганные глазки прыгали туда-сюда на забитом, подавленном лице. Неожиданно хлынул ливень, и мы побежали к машине, как раз в этот момент Клаудия выглянула из окна и помахала мне рукой. Я помахал ей в ответ и сел в машину вместе с Пике, а Клаудия тут же исчезла, она, наверное, подумала, что я занят, работаю, что казуар пришел ко мне по делам — я здесь только десять дней, а ей уже кажется нормальным, что я работаю в машине. Но в тот момент ситуация не была нормальной: Пике был обескуражен, а я не знал, что ему сказать. Мы сидели в машине, я молчал, потом включил стерео, с тех пор как я нахожусь здесь, я все время слушаю один и тот же диск, «Radiohead»[23], я даже не знал, что он у меня есть, это, должно быть, Ларин диск, она, наверное, нечаянно оставила его в стерео моей машины. Надо же, и я зажигаю сигарету в машине, это я-то! Дождь стучит по лобовому стеклу, и оба мы нахохлились, как мокрые курицы. У Пике на макушке вздыбился хохолок, теперь он не то, что похож на казуара, он превратился в казуара. Кто его знает, о чем он сейчас думает. Может быть, ему стыдно, может быть, он догадался, насколько абсурдно то, что он сделал. Зачем рассказал об этом случае именно мне? Надо же, и он тоже примолк, между нами повисло тяжелое молчание. Я понял, что ему нужно задать какой-нибудь вопрос, чтобы у него создалось впечатление, что он должен удовлетворить мое любопытство, и тогда он снова заговорит.
— Ну, а потом, что же случилось? — нехотя спросил я, у меня не было никакого желания знать продолжение этой истории. Что бы ни случилось, это было что-то очень скверное.
— Что случилось? — переспросил он, рассмеявшись. — Просто кромешный ад какой-то, вот что случилось. В течение прошлого лета она еще пару раз повторила свои фокусы. Франческа говорила какую-нибудь ужасную, или абсурдную вещь, а когда я ее просил повторить то, что она сказала, она произносила абсолютно нормальную фразу абсолютно таким же голосом, и я сдавался. Однажды за ужином я попросил ее передать соль, очень вежливо, заметь, попросил, а не обвинил ее в том, что ее долбаный салат был совершенно пресный, я просто попросил передать мне соль и даже сказал: пожалуйста, а она, передавая соль и улыбаясь, мне и говорит: «Засунь ее себе в задницу» — богом клянусь. А я: «Что ты сказала, Франческа?», а она: «Правда, салат недосолен». А потом в августе, на яхте, когда мы причаливали в Порто-Веккио, с нами была еще пара друзей, мы вместе совершали круиз, Франческа проходит возле меня с кранцами в руках и говорит: «Это в последний раз, поганый ублюдок!» Наши друзья обернулись на нас и уставились на нее с изумлением, а я: «А?», а она так это с невинной улыбочкой, как ни в чем не бывало и говорит громко, чтобы я расслышал: «Я сказала, что кранцами займусь я!» Вот что случилось!
