– Личность гостя установлена практически достоверно, – отвечал Баг. – Бежевый «тахмасиб» с номерным знаком 3 АлУ 27-85 принадлежит преждерожденному Даниилу Казимировичу Галицкому, сорока семи лет. – Баг чуть выждал, потом добавил: – Мы успели выяснить, что в свое время этот прер был человекоохранителем, блестящим воином. Два десятка лет назад он какое-то время даже возглавлял один из боевых отрядов особого назначения, боровшихся с «дурманными баронами» и их шайками на Юго-Восточных рубежах Цветущей Средины – знаете, «Золотой треугольник»… Джунгли, тайные базы, единоборства, бесшумные захваты… Специалист. Пять боевых наград, одна – непосредственно от императорского двора. А сейчас прер Галицкий… – Баг опять чуть выждал. – Сейчас прер Галицкий – александрийский соборный боярин.
– Одно к одному… – пробормотал шилан.
– Несколько фотографий прера Галицкого были мною предъявлены, – сказал Баг, – свидетельнице Федосеевой. На всех она опознала человека, посетившего боярина ад-Дина непосредственно перед началом событий.
– Вы попытались связаться или как-то встретиться с прером Галицким, еч Лобо? – Личность его была окончательно установлена не более получаса назад, – покачал головой Баг. – Сейчас у нас четверть двенадцатого. Ночи. Беспокоить подданного Галицкого в такое время, да еще в отчий день, мы с ечем Оуянцевым сочли несообразным.
Шилан покусал губу.
– А если он все же как-то причастен…
– Тем более, драг прер шилан. Что мы можем ему предъявить сейчас, чтобы разговаривать… столь чрезвычайным образом?
– Хорошо, – Пересветыч после отчетливых внутренних колебаний сдался. – Согласен. Есть какие-то предварительные соображения?
Повисла тяжелая тишина. Потом Баг решительно ответил за всех:
– Никаких.
– Еч Сыма, – сказал шилан. – Что может человека вот так вот… ни с того ни с сего, после вполне мирного разговора с коллегой, а возможно, и приятелем… другом… заставить…
– Ничего, – ответил лекарь. – Собственно, я это уже сказал: насколько мне известно – ничего. Драконова доза какого-то психоисправительного снадобья, может быть. Но ее не было.
Шилан выпрямился, расправил плечи. Густые брови его как сошлись в начале совещания на переносье, так там и оставались.
Вдруг встал с кресла Богдан и неторопливо, мягко подошел к столу. Все опять обернулись к нему.
– Вероятно, следует учесть еще и вот что, – негромко сказал он. – Прер ад-Дин, так же как и загадочно погибший вчера прер Ртищев, оба принадлежали к наиболее активным вождям соборного дана народовольцев и горячо поддерживали идею небезызвестной налоговой челобитной. А прер Галицкий входит в руководство соборного дана кормильцев[31]. Это само по себе ничего не значит, конечно. Я знавал людей, которые придерживались различных политических взглядов и были при том прекрасными друзьями… Но все же. Все же, – он остановился у стола слева от Алимагомедова и обвел взглядом присутствующих. – Народовольцы склонны поддержать налоговую челобитную – в значительной степени стараниями покойного Ртищева и ад-Дина. Кормильцы же горячо ратуют против нее. Последствий утверждения челобитной князем и введения в действие предлагаемых ею изменений, воздействия их на экономику улуса и империи в целом – точно и доказательно просчитать сейчас не может никто. Голосование по челобитной – через три дня, в четверицу. Таковы факты.
Установилось молчание.
Наверное, лишь через полминуты шилан, медленно поднявшись со своего места, спросил:
– Наблюдателей у дома Галицкого выставили?
– Пятерых, – ответил Баг.
– Хорошо, – Алимагомедов ожесточенно потер глаза, – на этом пока все. Мне кажется, есть все основания объединить дела Ртищева и Гийаса ад-Дина в одно, вести их будет прер Лобо. Докладывать ему. Прер минфа Оуянцев осуществляет этический надзор по линии своего ведомства.
Когда совещание закончилось и подавленные, молчаливые человекоохранители потянулись к выходу из кабинета, Алимагомедов аккуратно тронул Богдана за локоть.
– Подождите минутку, Богдан Рухович, – негромко попросил он.
Богдан с готовностью остановился.
– Слушаю вас, Редедя Пересветович.
– Вы действительно полагаете, что политическая борьба в Соборе достигла такой остроты…
– О нет. Я не имею ни малейших оснований так думать.
Шилан облегченно вздохнул.
– Хвала Аллаху… Я тоже не могу. Это было бы слишком… слишком… Одним словом, слишком.
– Думать так совершенно преждевременно, – уточнил Богдан, – но иметь в виду эти обстоятельства, я думаю, необходимо.
– Это – да… Скажите, как вы сами-то относитесь к челобитной?
Богдан чуть усмехнулся.
– Я считаю ее ошибочной, – сказал он. – Любое предоставление любых законодательно закрепленных привилегий за каким-либо улусом я счел бы вредным. Как бы сторонники этой идеи ее ни защищали, чем бы ни доказывали – развитием здоровой межулусной конкуренции, стремлением привлечь на территорию улуса новые капиталы и новые технологии… все равно. Всякое неравенство есть мина под единство страны. Я никогда не голосовал за кормильцев, но сейчас я целиком на их стороне. А почему вы спросили, еч Алимагомедов?
– Видите ли… – замялся шилан.
Богдан коротко покосился на Бага; тот пристроился в укромном кресле под фикусом и, согнувшись в три погибели, чтоб не бросаться в глаза, приглушенно бубнил в трубку: «Стасенька… Драгоценная Стасенька… Завтра мы не сможем увидеться. Послезавтра? Наверное, нет. Не знаю… В средницу? Не знаю… – тяжело вздохнул. – Не знаю, драгоценная Стася… »
– Если те, – сказал Богдан, – чьи взгляды я разделяю, начнут защищать их преступным образом, я буду пресекать их человеконарушительную деятельность так, как если бы не имел вообще никаких взглядов. Разве вы, Редедя Пересветович, поступили бы иначе?
Алимагомедов лишь снова облегченно вздохнул. Пристально вгляделся в лицо Богдана.
– А ведь у вас есть еще какие-то соображения, – проговорил он. – Признайтесь.
– Признаюсь, – ответил Богдан, – есть. Но они еще очень… смутны и бездоказательны.
– Ни слова? – спросил Алимагомедов.
– Ну почему же… Между нами. Я вот думаю: политическая борьба – дело обычное и повседневное, совершенно естественное для общества. Люди не могут иметь одно на всех мнение о том, что для общества хорошо, а что плохо. Конечно, для дана кормильцев выгодно, что вожди народовольцев выходят из строя. Такое соображение естественным образом приходит в голову. Но при всем том не настолько уж выгодно, чтобы… чтобы идти на преступление, – Богдан повернулся к Багу, который, наговорившись, неслышно подошел к ним. – А посмотрим с другой стороны. Кому выгодно, чтобы челобитная прошла? А? Да в первую голову – самим высокотехнологичным предприятиям улуса, хотя они и вне дискуссии, вне политики… То есть? Ракетно-космическому делу – раз. Но оно почти целиком казенное, так что ракетчикам не очень важны эти налоговые дрязги… Биологическому делу – два. Один только центр имени Крякутного в Подмосковье, бывший институт генетики, чего стоит… И три.
– Три? – спросил Баг.
– «Керулен», – ответил Богдан. – Твой старый знакомый Джимба.
Повисла пауза. Потом Бага будто обожгло – он вспомнил.
– Первое загадочное самоубийство – начальник стражи «Керулена»! Еще полгода назад!
– Именно, – подтвердил Богдан.
– Это значит… – лихорадочно соображая, протянул Баг. – Это значит, что…
Шилан Алимагомедов сообразил быстрее. Его глаза сузились, словно он прицеливался.
– Это значит, кто-то очень не хочет, чтобы объединение прера Джимбы получило дополнительные возможности развития и роста, – проговорил он бесстрастно. – Очень не хочет.
– Похоже на то, – согласился Богдан.
Апартаменты соборного боярина Галицкого,
21-й день восьмого месяца, первица,
утро
Утро первицы началось для Бага на полчаса ранее обычного – с посещения утренней медитации в Храме Света Будды. Чрезвычайные обстоятельства выбили Бага из привычной жизненной колеи: обычно отчий день он заканчивал в обществе своего духовного наставника Баоши-цзы, и на его памяти случаев, когда этому что-либо мешало, было столь немного, что счесть их хватило бы пальцев на одной руке.
Вчера не успел, так уж сегодня – обязательно… Тем более что ночь не принесла успокоения. Напротив.
Баоши-цзы отнесся к неурочному появлению Бага со всегдашним благостным пониманием, слегка шевельнул в приветствии рыжей бородой и коротким, но величественным жестом предложил занять циновку, возникшую справа незаметными стараниями послушника Да-бяня.
Когда медитация закончилась, Баг, дабы испросить совета, начал было рассказывать великому наставнику об удивительных происшествиях последних двух дней, которые ввели его дух в смущение, но Баоши-цзы, перебирая четки, легким движением руки прервал его и, оборотившись к послушнику Сяо-бяню, повелел принести кисть, тушь и лист бумаги. Когда все требуемое было доставлено, Баоши-цзы на минуту прикрыл добрые глаза, а потом напитал кисть тушью и единым движением начертал гатху, каковую и даровал Багу, а сам величественно удалился во внутренние покои. Гатха гласила:
