все, что я хочу сказать, – сказал Генрих, сбавив обороты, – что вам необходимо уехать. Я достану билеты на поезд. Уезжайте завтра.
– Нет, нет, нет, – рыдала Ганя. – Нет. Не просите. Я останусь.
– Дура! – выпалил Генрих и скрылся в кабинете.
– Гена!
Нина принесла Гане воды.
– Все будет, как ты решишь, – сказала она спокойно и четко. – Если ты считаешь, что нужно ждать, будем ждать.
Ганя кивнула.
На выходных выехали на лыжах, чтобы развеяться. Водитель за ними приехал спокойный и крепкий, Ганя всю дорогу говорила с ним о чем-то легком и бессмысленном и была очень ему благодарна за то, что он ее ни о чем не расспрашивал, только рассказывал о своем детстве, о деревне, машинах, и Ганя заслушалась: так ей не хватало этих простых, человеческих разговоров, как будто ничего не произошло и жизнь продолжается.
Однако жизнь продолжалась какая-то иная, совсем не та. Днем в контору к столу, за которым печатала на машинке Нина, подошел человек. Он попросил ее пройти за ним, и Нина пошла: у таких не спрашивали зачем.
Комната, куда он ее привел, оказалась узким проемом между двумя техническими помещениями, без окон, только лампа и вентиляционный люк.
Человек, который привел ее – обычный, ничем не примечательный, словно без лица, – закурил. Вдохнул и выдохнул, и без того душная комната наполнилась сизым дымом.
Он достал из кармана засаленный карандаш, пошуршал какой-то бумагой, этот характерный шелест ничего хорошего не обещал.
– Беккер Нина Григорьевна.
Голос неприятный – жесткий, шершавый, есть такое слово – наждак.
– Да.
– Где ты живешь, Нина Григорьевна?
Ее удивило – как он сразу перешел на «ты».
– Я живу в доме номер десять дробь двенадцать в Басманном тупике.
– Кто с тобой проживает?
– Генрих Беккер, мой муж.
– А остальные?
– Кто – остальные?
– Дуру не валяй мне.
Неожиданная грубость окатила ее, как ледяная вода из ушата.
– Мы занимаем эту площадь с мужем вдвоем.
– Ишь ты. Ну ладно. А что ты делала в квартире сорок три? Тебя часто там видели.
– Ходила в гости к подруге.
– К какой же такой подруге?
– Ханне Ильиничне Визель.
– И зачем?
– Ну… Я ходила в гости к подруге, потому что мы дружим.
– Не слишком удачная дружба.
– Не могу согласиться с вами.
– А мне и не нужно твое согласие. Знаешь, что мне от тебя нужно, Нина?
– Не знаю.
– Я тебе скажу: мне надо, чтобы ты была внимательной и рассказывала мне о своей подруге. И о друзьях твоей подруги.
– Извините, я вам не подхожу.
– Это почему еще?
– С подругой мы обсуждаем только рецепты и цены на продукты.
– Да что ты?
– Да.
– И как цены?
– Вы знаете, по-разному.
– Ну-ну. Но ты же можешь поспрашивать Ханну Ильиничну?
– О чем?
– Ну, о ее муже.
– Мы не настолько близки.
– Ну так сблизьтесь.
– Нет, простите, я не смогу вам помочь.
– Это мы посмотрим.
Он помолчал. Нина, хотя сама была курящей, вдруг закашлялась от дыма.
– Глупо с твоей стороны поспешно принимать такое решение, – давил безлицый.
Нина молчала.
– А как считаешь, виноват ее муж? – Он дымил ей прямо в глаза, отчего они стали слезиться.
– Это вам виднее, наверное.
– То есть виноват.
– Вы его забрали, значит, было за что.
– Молодец. Было.
Безлицый рассматривал ее лицо. Нина не без удовольствия подумала, что оно у нее хотя бы есть.
– Так мы можем рассчитывать на твою помощь?
– К сожалению, я не смогу вам помочь.
– Ты ведь можешь и пожалеть об этом.
– Я могу идти?
– Пока иди.
И Нина пошла. Вышла из дверей, прошла по коридору, спустилась по лестнице, села за свой рабочий стол и потеряла сознание.
Генрих, узнав о допросе, впал в бешенство. Забыв о собственной безопасности, он звонил по всем своим каналам и требовал «прояснить недоразумение». В конце концов ему дали понять, что его активное участие в жизни супруги нежелательно, однако заверили, что ее не тронут. Генрих знал, что эти обещания ничего не значат, что любой изменившийся ветер сдует их, как сухие осенние листья, но какое-то время выиграть удалось. Разбить дружбу Нины и Гани он не мог, но велел им переехать на дачу, хотя бы на время.
«Скройтесь с глаз, чтобы не раздражать», – сказал он Нине. Былая совместная жизнь ушла в архив: Гена занимал должность, которая требовала его постоянного присутствия и контроля, он понимал, что в любой момент может пойти тем же этапом, что и Андрей. Время было сложное, наверху готовили конституцию, Генрих знал, что и это дает небольшую отсрочку всем, кто под огнем, и надеялся успеть уговорить Ганю уехать.
Нина послушалась и заставила Ганю собраться. Та скрепя сердце побросала в простыню все свои кастрюльки и вышивание, платья и мужнины часы, Владиковы игрушки и прочую несущественную шелуху, и они впятером – с Евгешей и Наткой в корзинке – выехали на электричке. Машиной Генрих решил их не отправлять, чтобы не привлекать лишнее внимание.
В доме женщины долго растапливали печь: ни одна, ни вторая, ни третья специалистами в этом не были, но в итоге справились. Владик продрог, Евгеша сделала ему корыто с горячей водой. Натка быстро освоилась и таскала мышей, шуршащих в стенках, Евгеша навострилась соображать всевозможные наваристые супы из косточек, замороженного горошка и прошлогодней картошки, Нина первое время с дачи моталась в контору, на электричке было не так уж и долго. Потом Генрих настоял, чтобы она взяла отпуск по выдуманной болезни, и Шапиро сделал ей бюллетень.
Ганя, несмотря ни на что, продолжала пребывать в анабиозе. Как будто кровь встала в ее жилах в день ареста Андрея, и жизнь какая-то – растительная, биологическая – продолжалась, но чувств – не было. Она стала кустом, растением, безмолвной рыбой, спящей в ожидании весны. Нина поначалу пыталась ее разговорить, раздумать, расшевелить, потом попытки оставила. «Время, – как-то изрекла обычно молчаливая Евгеша. – Время вылечит ее, не торопите». И Нина покорно ждала. Гуляла с Владиком, строила с ним снежные крепости, варила глинтвейн – бросала в кипящий кагор гвоздику и сухой смородиновый лист. И если Ганя вдруг выходила на крыльцо, завернувшись в Генин охотничий тулуп, из-под которого торчали ее бледные голые ноги в шерстяных носках, и просто смотрела на то, как возятся в снегу живые люди, Нина чувствовала, что это выздоровление, и тем была счастлива.
Декабрь
Это глупо – Нина так ей и сказала и еще сказала: до чего же ты упрямая. Но согласилась. Ганя очень хотела встретить Новый год дома. Почему дома? Ганя ждала Андрея.
– Они обязательно разберутся, – продолжала твердить она, и неподвижное лицо ее вдруг оживлялось. – Они
