Агафонов оглянулся и, увидев стоявших возле борта Панина и Жучкова, подозвал их.
— Они сегодня, Сергей Васильич, на месте не посидели: и трубу красили, и воду таскали, и поручни надраивали.
У Геннадия заколотилось сердце и лицо залилось густой краской. «И зачем он врет? — с возмущением подумал Геннадий. — Воду я не таскал, а поручни…» Но в это время заговорил капитан:
— Небось устали, волгари?
— Да что вы, Сергей Васильич! — ответил Юрий. — Нисколечко!
По бритому, с отливом красной меди, лобастому лицу капитана, прохваченному всеми волжскими ветрами, скользнула улыбка.
— Так уж и нисколечко? — усомнился он. — А теперь идите-ка в баню, под душ!
Юрий поднял на капитана глаза и, запинаясь, сказал:
— Разрешите нам с лодки покупаться… или вон на тот островок съездить.
— На песках сейчас одно удовольствие! — вставил Кнопочкин. — А что, если и вправду мы прокатимся, Сергей Васильич?
Прикрыв ладонью глаза, капитан глянул вперед.
Волга здесь была особенно широка, словно огромное озеро. Чарующим, ласковым простором веяло от спокойной, будто остановившейся, реки. Невдалеке от лугового берега, с леском у самой воды, раскинулся, подставив солнцу белесо-рыжую выгоревшую спину, песчаный островок, похожий на распяленную бычью шкуру.
— Езжайте, — согласился Глушков. — Песочек хорош.
— Ты здорово ввернул насчет купания, — зашептал Геннадий и крепко стиснул руку товарища. — А то в баню… Кому охота в такую жару париться!
Пройдя несколько шагов, Геннадий крикнул:
— Юрка, догоняй! — и сломя голову помчался к корме.
Когда он пробегал мимо машинного отделения, его обдало горячим, будто поджаренным, воздухом, и Геннадий не удержался, чтобы не заглянуть в зияющее квадратное отверстие с уходящими вниз железными поручнями. В глаза бросились два больших белых котла, из топок которых нет-нет да и вырывалось пламя. Это от них, огнедышащих, и распространялась невыносимая, одуряющая жара. У котлов стоял юноша, уверенным движением руки повертывая какие-то краники.
Геннадий крикнул:
— Шуруем, Илья?
Кочегар неторопливо поднял голову, посмотрел вверх. И вдруг — Геннадий не успел даже глазом моргнуть, как тот очутился перед ним лицом к лицу.
Илья весь был выпачкан в мазуте; не только синие штаны, полосатая тельняшка, потное лицо, но даже и глаза его, казалось, тоже лоснились от мазута.
— Как она, жизнь, поколение? — весело блеснув глазами, спросил кочегар, показывая крепкие молодые зубы.
Геннадий рассмеялся: так всегда начинал разговор с молодежью механик Александр Антоныч, самый старый человек на пароходе. Это была его любимая поговорка.
Кочегар Илья был озорным и отчаянным парнем. Ему ничего не стоило нарисовать кузбасским лаком на лице спящего товарища усы и козлиную бородку, привязать консервную банку к пушистому хвосту кота Кузьмы, любимца всей команды, и пустить ошалевшее от страха животное носиться по судну или выкинуть какой-нибудь другой номер.
Ухватившись руками за трос, протянувшийся через буксирные арки, Илья, словно на турнике, мог десяток раз подряд сделать «солнце». Он лучше всех плавал кролем, хорошо играл на баяне. Без него на «Соколе» не обходился ни один вечер самодеятельности.
— Приборку кончили? — спросил Илья.
— Кончили!
— А ты клотик не забыл прошвабрить?
— Ладно тебе! — смутился Геннадий.
И вспомнилась неприятная история, которая случилась с ним в первый день его пребывания на «Соколе». К нему подошел белобрысый парень — тогда Геннадий еще не был знаком с кочегаром Ильей, — и строго сказал:
— Возьми швабру и марш на мостик. Капитан приказал клотик прошвабрить.
— Клотик? — растерянно переспросил Геннадий.
Клотик… Что это такое? Он напрягал память, но никак не мог вспомнить.
А парень торопил:
— Ну-ну, живее!
Схватив мокрую швабру, Геннадий торопливо зашагал к трапу. По дороге ему встретился Юрий:
— Куда спешишь?
— На мостик. Клотик швабрить.
— Чего, чего?
— Ну клотик?.. Ты что, глухой? — Геннадий тише добавил: — Приказал капитан клотик прошвабрить, а я… я забыл. Убей, никак не вспомню, где этот клотик находится!
Юрий еле сдержал улыбку:
— Во время ночной стоянки судна зажигается на носовой мачте белый огонь?
— Ну, зажигается. Ну и что же?
— А как его называют? — не унимался Юрий. — Не помнишь?
Геннадий наморщил лоб:
— Клотиковым… как будто.
— Так ты что же, на мачту полезешь, чтобы вон тот кружочек швабрить, на котором лампочка укреплена?
Бросив на мачту быстрый взгляд, Геннадий покраснел. Казалось, горело не только лицо, но и уши, и шея, и даже затылок.
Стараясь не замечать смущения товарища Юрий сказал:
— Отнеси швабру на место. А насмешнику скажи, пусть якорь надраит до блеска!
Геннадий тогда так обиделся на Илью, что решил никогда с ним больше не разговаривать. Но не прошло и двух дней, как он забыл об этом своем непреклонном решении…
Сейчас, посмотрев в остроскулое лицо кочегара с жестким соломенным чубиком, торчащим из-под лихо сдвинутой на затылок кепки, Геннадий небрежно обронил:
— Эх, и поработал я нынче! Такое было важное поручение…
Илья поднял вверх согнутый крючком палец. Это у него означало: «Загибаешь?»
— Честное слово! — сказал Геннадий. — Поручил мне Агафонов трубу покрасить. «Только, говорит, на тебя и надежда». Позвал Юрку в помощники, а он знаешь какой нерасторопный? Один вот и парился. А сейчас на пески купаться едем.
— Купаться? Дело! — одобрил Илья. — Если б не вахта, тоже с вами катнул бы.
И вдруг провел под носом Геннадия выпачканной в машинном масле рукой. Геннадий замахнулся кулаком, но Илья уже скрылся в люке, громко хохоча.
Вытираясь платком, Геннадий снова побежал к корме. Он забрался в лодку первым и занял среднюю скамейку. Вслед за ним подошли и все остальные. В последнюю минуту, когда Кнопочкин уже распутывал цепь, на корму прибежал Давыдов.
— Подождите, и я с вами! — закричал штурман, размахивая мочалкой.
— Шевелись! — поторопил Кнопочкин.
Давыдов прыгнул в качавшуюся на волнах лодку, матрос оттолкнулся от кринолина — деревянного решетчатого ограждения, расположенного над рулем судна, — и сел за весла.
Лодка плясала, поднимаясь кверху то носом, то кормой. Какая-то неумолимая сила потащила ее куда-то назад, к плоту… Но вот Кнопочкин и матрос приналегли на весла, ударили раз, ударили два, и лодка, преодолев бурлящую воду, длинной пенистой дорогой тянувшуюся за кормой «Сокола», выплыла на застывшую голубеющую гладь.
«Сокол» шел со скоростью не больше пяти километров в час. На лодке можно было без особого труда обогнать пароход и уплыть на видневшийся вдали островок или съездить в стоявшую на яру деревеньку за молоком. Такие поездки в прибрежные деревни и села сокольцы предпринимали часто. Если поездка в деревню случалась вечером и у колхозного клуба веселилась молодежь, сокольцы ухитрялись еще и станцевать с колхозными девушками под хрипловатые звуки потрепанного баяна, вконец замученного местным гармонистом. А потом садились в лодку, дружно брались за весла и догоняли скрывшийся за поворотом пароход.
— Братцы, а Миша Агафонов… он чего не поехал? — раздался вдруг чей-то голос.
— Я его звал — говорит, некогда, — сказал Давыдов и, помолчав, с усмешкой добавил: — Опять на плот собирается вечером… девиц просвещать беседой.
Штурман стоял за кормовиком, широко расставив длинные худые ноги.
— Что-то зачастил наш Мишенька на плот, — лукаво и весело проговорил синеглазый большеротый матрос, сидевший на веслах. — Неспроста!
— Придержи язык! — одернул его Кнопочкин.
Геннадий перевесился за борт и опустил в воду руку. Вода была приятно прохладной. Пенясь между пальцами, она, казалось, что-то картаво шептала, манила к себе, и Геннадий все глубже и глубже погружал руку в зыбкие текучие струи. Вот погрузился в воду острый мальчишеский локоть, а вот уж намок и скатыш рукава синей выгоревшей гимнастерки…
Вдруг Геннадия кто-то потряс за плечо:
— Генка, ты спишь?
Геннадий поднял лицо, посмотрел на Юрия ничего не видящими глазами и тихо, застенчиво улыбнулся.
— Не-ет, — замотал он головой. — Купаться хочу.
А купаться и на самом деле всем нестерпимо хотелось. Всего лишь несколько дней назад наступил июнь, а солнышко уже немилосердно припекало. Припекало так, словно в разгаре была середина жаркого лета.
