- Что вы, господа, у нас лежат только рядовые.
Выручил нас чулан, куда Сихашвили и унтер просто не догадались заглянуть.
Это был очень тревожный симптом. Очевидно, с врачом грузином, отправившим нас в больницу, что-то случилось.
В последнее время и нашей чудесной Наталье Филипповне стало гораздо труднее работать. Немцы прислали в больницу своего, облеченного доверием фельдшера. Он всюду заглядывал, во все вмешивался. Появилась и медсестра, которая обо всем докладывала немцам. В их дежурство "накачивать" температуру стало сложнее; поставив термометр, они стояли у кровати и следили, чтобы не прибавляли градусы. Нам с Ковалевым поочередно приходилось развлекать их разговором, чтобы все-таки незаметно поднять столбик ртути.
Естественно, такое соседство со всех точек зрения не радовало. Надо было спешить предпринимать что-то радикальное.
В один из последних октябрьских дней я впервые после болезни выбрался, наконец во двор. День был теплый, солнечный. Голова с непривычки закружилась. Я прислонился к дереву и раздумывал, как нам быть. Незаметно подошла Наталья Филипловна, она возвращалась из регистратуры в отделение. Увидев меня, она остановилась, спросила: "Как здоровье?" Затем внимательно посмотрела по сторонам. Я тоже огляделся. Нервы мои напряглись. Я понял, что разговор будет необычный.
В этот момент из отделения в морг пронесли покойника. Наталья Филипповна, поглядев вслед носилкам, проговорила медленно:
- Так каждый день. Ежедневно уносят в морг по десять - пятнадцать человек. Тюрьма направляет к нам очень истощенных и больных пленных.
И неожиданно быстро спросила меня:
- Вы были в морге?
Я ответил шуткой, хотя был в этот момент серьезен, как никогда:
- Нет, не был. Но думаю, что там не очень приятно.
- А мы думали вынести вас в морг.
Торопливо и тихо Гордиенко сказала о том, что они с сестрой-хозяйкой придумают, как отправить нас в морг, как вынести одежду, но надо, чтоб мы прикинули, как лучше оттуда выбраться. Немцы иногда заходят в морг. Нужно, чтоб мы знали все месторасположение. Они - женщины, опыта военного у них нет, могут напутать.
От слабости и волнения все поплыло у меня перед глазами, я даже за дерево схватился. Я понимал, что не от хорошей жизни Наталья Филипповна завела со мной этот разговор сейчас, когда я еще так слаб, а Сергей почти не встает с постели. Очевидно, ее, как и нас, тревожил приход Сихашвили и усилившаяся в стенах больницы слежка за больными и за обслуживающим персоналом.
И все-таки огромным счастьем казалось уже то, что можно строить конкретный план побега и какие-то близкие люди тоже об этом думают и хотят помочь.
Странно устроена человеческая психика. В боях под Севастополем мне приходилось много кричать, я сорвал голос и с тех пор, вот уже три с половиной месяца, мог говорить только шепотом. Но обстоятельство это меня нимало не тревожило, в плену голос не нужен, там шепот даже больше подходит.
Но стоило блеснуть надежде на свободу - и мне тотчас подумалось: "Как же я без голоса вернусь в строй?"
Мы с Ковалевым решили, что я должен буду как можно скорее ознакомиться с моргом и с порядками в нем.
На следующий же день мне пришлось убедиться в том, что подготовить надо все тщательно, ибо с моргом шутки плохи.
В этот день из тюрьмы в больницу прибыл немецкий "арцт" - доктор - и с ним несколько гитлеровцев. Они бродили по двору, заходили в некоторые палаты, побывали в регистратуре, на кухне и зашли в морг, где лежало человек 20 умерших.
Это были совсем молодые люди, еще недавно полные жизни, планов, забот. Затем бой, плен, морг... О таких пишут - "пропавшие без вести".
"Арцт" подошел к трупу молодого человека, которого недавно вынесли из инфекционной. Глаза белокурого пленного были широко открыты. Казалось, вот-вот он устанет глядеть неподвижно и моргнет. Или спросит: "За что вы меня уморили?"
"Арцт" подозрительно посмотрел и потрогал сапогом труп. Хотел было уйти, но снова взглянул в открытые глаза юноши. Тогда он сердито сказал что-то сопровождавшему его унтеру. Тот молча достал пистолет и дважды выстрелил в труп, буркнув про себя:
- Так будет люче...
Юноша не пошевелился. Ему уже никто ничего не мог сделать.
Обо всем этом мне рассказал санитар.
А через два дня случилась большая беда. В больницу снова явился Сихашвили. На этот раз он пришел с документами, в которых точно значилось, что мы офицеры. В регистратуре он спросил, где лежат полковники? Ему снова ответили:
- У нас офицеров нет.
Когда собрались врачи и сестры, Сихашвили торжественно заявил:
- Эх, вы, разини! Полковники лежат у вас под носом, а вы не замечаете.
И прочел им наставление о том, что никаких "в/п" в графе "звание - чин" ставить не следует, а то могут выйти неприятности.
Бледная, грустная вошла утром к нам в чуланчик Наталья Филипповна и рассказала об этой истории.
- Всё пропало. За вами прибыл конвой из тюрьмы. Собирайтесь.
Говорить она старалась твердо, но лицо было такое, словно это по ее вине уходили мы не на свободу, а в тюрьму.
Минут через двадцать мы с Сергеем уже подходили к знакомой тюремной повозке. Вероятно, это был один из немногих случаев, когда в тюрьму возвращались выздоровевшие пленные. Большая часть их из больницы поступала в морг. А, может быть, были и счастливцы, успевшие благодаря нашим врачам и сестрам уйти на ту сторону, в леса, и теперь они, свободные, бьют гитлеровцев?..
Стоял тусклый ноябрьский день, дул холодный северный ветер, падал снег. Одеты мы с Ковалевым были по-летнему. Сестра-хозяйка вынесла старую шинель умершего пленного и, передавая ее на повозку, сказала:
- Это все, что у нас есть, как-нибудь укройтесь оба.
Старуха санитарка, приносившая нам морковки и луковицы, стояла в дверях и утирала слезы. Немецкий ефрейтор, с автоматом на плече, держал в руке документы и поторапливал с отправкой.
С какою скорбью и благодарностью расставались мы с хорошими отважными людьми, как хотелось подойти, пожать им руки! Но сделать это было нельзя немцы могли взять их под подозрение.
Повозка наша тронулась и, громыхая коваными колесами, выехала за ворота больницы. По дороге в тюрьму охрана не спускала с нас глаз. Вполне возможно, что Сихашвили особо предупредил конвойных.
Плотно задвинувшийся за нами тяжелый засов тюремных ворот отодвинул на время побег и заставил вплотную заняться другим делом - работой среди пленных в стенах самой тюрьмы.
Снова в тюрьме
Как нудно и уныло тянулись в тюремном лазарете последние Дни декабря 1942 года. Длинные вечера, холод - помещения не отапливались, - голод, постоянные оскорбления, от которых мы успели поотвыкнуть в больнице, - угнетало все это до крайности. Да и дизентерия, чуть залеченная, на отвратительной тюремной пище снова ожила.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
