кроме биения моего сердца и долгих – слишком долгих – жалобных рыданий. Я застыл на мгновение, чтобы привыкнуть к темноте, и старался выровнять дыхание, чтобы успокоиться, но в итоге вдох получился резким и рваным. Каждая клеточка тела кричала бежать, но почему-то я остался на месте. Постепенно во мраке начали вырисовываться очертания. Я стоял в светлом вестибюле. Впереди виднелся дверной проем, из которого шел слабый мерцающий желтый свет. Где-то внутри церкви горела свеча.
– Ау? – повторил я. – Я не из полиции.
Нет, не стоит этого говорить.
– У вас все в порядке? – Я сделал несколько шагов вперед. – Вы слышите меня?
Никто не ответил. Сделав глубокий вдох, я осторожно пробрался через перевернутую мебель и рухлядь к дверному проему и слабому отблеску желтого света.
* * *
У подножия алтаря мерцала одинокая маленькая свеча.
Я шел к нему по длинному темному проходу мимо оконных витражей, почти полностью заколоченных и поэтому похожих на незаконченные пазлы: рука без тела, тянущаяся за яблоком, три пары ног в сандалиях; кусок замка на облаке, кусок нимба, левая кровоточащая рука Иисуса, пробитая гвоздем. В щели между досками, прикрывающими странные, урезанные сцены, забились листья, но внутрь все равно пробирался свистящий и пронзительно стонущий ветер.
Неужели я принял его за плач ребенка? Скорее всего, так и есть, потому что ничего кроме ветра я больше не различал.
«Видимо, все же ветер, – подумал я. – Точно ветер».
Но полной уверенности не испытывал.
И продолжил двигаться по проходу.
Под ногами хрустел песок и осыпавшаяся штукатурка. Крышу, видимо, пытались ремонтировать, но потом бросили это дело, и церковь закрыли на неопределенный срок.
Закрыли, но не заперли.
Что странно.
– Ау? – попытался я снова. – Я просто… Хочу помочь.
Ответил мне лишь порыв воздуха.
Я двинулся дальше.
На полу прямо перед алтарем стояла маленькая свеча.
Кто-то расчистил вокруг нее пространство диаметром сантиметров в шестьдесят, тщательно сметя всю штукатурку, песок и листья с каменных плит как можно дальше, чтобы создать круглый островок чистоты в море хлама. Но в кругу располагалась не только свеча. Я опустился на колени, чтобы получше все рассмотреть. Перед свечой стояли три маленькие глиняные фигурки – неполный набор рождественского вертепа. Слева стоял ангел с отломанным крылом; справа – большой коричневый, безучастный на вид вол, а посередине – ясли; пустые, младенца Иисуса внутри не оказалось.
Картина вызывала глубокую печаль. Незаконченный вертеп, пустая кроватка, маленькая свечка, тщательно очищенный пол, кольцевая граница из штукатурки, листьев и мусора. Свеча догорела примерно наполовину.
– Тут кто-то есть? – позвал я снова. И снова мне никто не ответил.
Тут я увидел под основанием алтаря маленький, аккуратно сложенный лист бумаги. Вытащив лист, я поднес его к свече и принялся читать:
И вот я шел и не двигался. И посмотрел на воздух и увидел, что воздух неподвижен, посмотрел на небесный свод и увидел, что он остановился и птицы небесные в полете остановились, посмотрел на землю и увидел поставленный сосуд и работников, возлежавших подле, и руки их были около сосуда, и вкушающие (пищу) не вкушали, и берущие не брали, и подносящие ко рту не подносили, и лица всех были обращены к небу. И увидел овец, которых гнали, но которые стояли. И пастух поднял руку, чтобы гнать их, но рука осталась поднятой.
В церкви явно произошло что-то ужасно печальное. Печаль пронизывала все вокруг: воздух, свет огня, не источавший ни капли тепла, холод, исходящий от осыпавшейся штукатурки и старых плит, протяжные стоны фрагментарных святых, прячущихся за досками на мрачных стенах церкви. Случилось что-то ужасно печальное, и в память о произошедшем осталась лишь крошечная полянка с разбитыми статуэтками и свечка, источающая слабый свет.
Я сложил лист и положил его обратно на место, затем посмотрел на маленькую пустую кроватку в мерцающем свете свечи.
Когда я начал подниматься на ноги, на краю сознания что-то зашевелилось.
Застыв, я выжидал. Казалось, это что-то очень важное, хоть я и не мог сформулировать, что именно, а затем меня озарило.
«Откуда в Вифлееме полый ангел?»
А что если голос из автоответчика, доносящийся через две стены и дверь, сказал совсем не это?
Что, если я ослышался?
Что, если он на самом деле спросил…
«Откуда в Вифлееме вол и ангел?»
Я уставился на старые глиняные фигурки в круге света, на сломанного ангела и вола с щербинами, чувствуя, как ползут вверх брови.
Я вскочил на ноги. Как такое возможно? Как такое может быть? Я судорожно оглядывался по сторонам, словно надеялся увидеть на стенах ответ, написанный огромными буквами, как тут…
Бах.
Я замер.
Дыши.
Дыши, дыши, дыши.
Как тут – Бах!
Внутри, за бушующим, диким страхом, я ощутил то ли некую потребность, то ли желание, то ли нечто, по форме походящее на боль. Я с огромным усилием заставил себя сдвинуться с места, чтобы рвануть изо всех сил и догнать источник звука.
В небольшом коридоре слева я увидел маленькое окошко, ставни которого раскачивались в вечернем воздухе на петлях – Бах! Бах! Бах! – словно кто-то задел их, выскакивая наружу. Кто-то – или что-то – проник вместе со мной в церковь, следил и слушал, но не отвечал на мои крики.
Нервы сдали.
Я попятился. Шаг, два.
А потом развернулся и рванул прочь.
* * *
Рядом с парком есть один паб с бургерами, чучелами животных и памятными вещами Германа Мелвилла. В тот вечер я влетел в паб, надеясь, что не выгляжу как перепуганный шериф из вестерна, и немного расслабился, когда никто не обратил на меня внимания. Я незаметно прошаркал к бару на дрожащих ногах, все еще не полностью отойдя от потрясения. В заведении царило оживление, отчего мне стало намного спокойней: тут были и парочки на свидании, и несколько офисных работников, и даже взрослые, богатые псевдохипстеры, – в общем, обычный контингент.
В ярком свете ламп я изо всех сил старался выглядеть непринужденно, однако по взгляду бармена, стоящего у пивных кранов, и фрагментам бледных, измученных лиц, плавающих в зеркале за рядами спиртного, я понял, что притворяюсь из рук вон плохо. К счастью, лондонцы не задают лишних вопросов. Взяв выпивку, я сел за столик у окна, выходящего на темный парк и полную листьями улицу. Так я мог видеть всех, кто шел по дороге от церкви.
Но никого не было.
Прошла минута, две, три – улица пустовала. Ну естественно.
На что надеялся? Я правда думал, что кого-то увижу?
Я чувствовал себя глупо и оставил вопрос без ответа.
«Хватит, – сказал я себе и опрокинул стакан, заливая стыд за расшатанные нервы, из-за которых до сих пор сдавливало грудь. – Ты ведь понимаешь, что ведешь себя нелепо?»
Я понимал. И все же поднимал глаза всякий раз, когда дверь паба распахивалась.
И неважно, что человек, которого я ожидал увидеть, больше не мог
