Рука ныла под тяжестью сумки, ключи, оброненные, валялись в мокрой траве. Сердце колотилось, отдаваясь болью где-то под лопаткой.
- Что вам угодно? – со злой иронией откликнулась она, совершенно не представляя, как надлежит общаться с представителями власти. На всякий случай она решила не останавливаться, и прошла сразу к запертой калитке. Барк – здоровенный «кавказец», заходился от лая.
- Нам нужно задать вам несколько вопросов, - мужчина стал приближаться к ней, показывая раскрытое удостоверение, - моя фамилия Сафонов, я веду дело об убийстве вашей соседки Юлии Маковской, вы что-нибудь слышали сегодня ночью?
Галина поставила сумку, нашла в траве ключи и подняла на капитана Сафонова невинный, чуть заинтересованный взгляд. От всего ее облика веяло спокойствием и легким безразличием. Такая разительная перемена произошла с ней за те несколько минут, что потратил капитан на представление. Ей вполне хватило этого времени, чтобы сообразить одну простую вещь: замкнись она, и милиция вломится к ней в дом, а там – Димка! Никто не станет церемониться с больным мальчиком. Зайдут, натопчут, накурят, а ей потом отпаивать сына лекарством и бояться оставить дома одного.
- Значит, это Юлю увезли сегодня утром? – тихо спросила она и нахмурилась.
- Именно так. Вы слышали что-нибудь? – повторил свой вопрос Сафонов.
- Ночью было тихо. Да, погода, как с цепи сорвалась, но ни криков, ни выстрелов я не слышала. Я спала крепко и вроде не просыпалась, - Галина поежилась от холода.
- С вами живет кто-нибудь еще? – черт, вот она – скользкая тема. Стоит только упомянуть о юноше лет четырнадцати, и начнутся ненужные вопросы. Однако молчать о сыне тоже нельзя, обязательно кто-нибудь из соседей проболтается, и все то благоприятное, как ей кажется, впечатление, что произвела она сейчас, рассыплется песочным печеньем.
- Да. У меня есть сын. Он очень болен, и не выходит из дому, - она тяжело вздохнула, даже притворяться не пришлось.
- Сочувствую вам, - кивнул он головой, чем немало поразил ее. Обычно после подобного признания приходилось выдерживать шквал вопросов.
- Если что-нибудь покажется вам странным, или припомните какие-нибудь подробности, позвоните мне, пожалуйста, - с этими словами он протянул ей визитку, нет, скорее, просто беленькую полоску бумаги с записанным на ней номером телефона.
- Конечно, - она взяла бумажку и скромно отвела глаза.
Позвонит она, как же! Она зло скомкала визитку, как только милицейская машина тронулась с места. Ей нечего сказать людям, в которых сын видит угрозу, а он видит – в этом сомневаться не приходиться
В доме стояла привычная тишина, ее не нарушал даже лай Барка, унявшегося, стоило только хозяйке ласково потрепать его по огромной морде. Виляя хвостом так, что ходило ходуном все его волосатое туловище, зверь ушел вглубь сада, обратно в будку, размерами напоминавшую детскую баню.
Галина поставила сумку у стены, повесила на крючок ключи, сняла куртку, небрежно бросив ее на спинку кресла, и пошла к лестнице. Девять лет она не могла позволить себе легко взбежать по ступенькам и распахнуть дверь спаленки сына. Девять лет ей запрещалось бродить по лестнице, когда вздумается. И все равно все девять лет все ее существо несла к сыну какая-то потусторонняя инерция, бороться с которой ей стоило огромных душевных мук. И сейчас, едва пальцы коснулись перил, включился вторичный инстинкт, и ноги сами остановились, желая уберечь ее от опрометчивого шага.
«Нельзя, нельзя, он сам меня позовет!» - Галина разжала пальцы и отступила назад. Страх, любопытство, желание поговорить – все пришлось загнать за самую дальнюю дверцу души, как это приходилось ей делать уже не раз.
========== Часть 16 ==========
16.
Он впервые ощутил в себе безразличие к присутствию возле дома посторонних, да еще рвущихся проникнуть внутрь. Странное спокойствие и тихая радость не покидали его. Он ложился на застеленную мягким пледом кровать и наслаждался неведомым ему ранее покоем, охватывавшим всю его душу и разум. Впервые мысли текли ровно, не мучая вопросами. Это давно следовало сделать: выйти в ночь и устранить раздражающий фактор. Ни одному психиатру такое бы в голову не пришло! Он нашел лекарство от злости. За ней, за своей изматывающей злостью, нужно следовать, а не бороться с ней бессонницей и голодом; это же так ясно!
Дмитрий перевернулся набок, натянув на плечи плюшевый плед. Сон так и стиснул его в своих объятиях. Как хорошо жить, зная о своей тайной власти над темнотой, временем, когда даже дневные короли беспомощны! Ресницы плотно сомкнулись, дыхание выровнялось; он от чего-то отдыхал, не в силах насытиться сном, а в доме стояла звенящая тишина, отнимающая у его матери последние силы.
Несмотря на растущую в ней тревогу, Галина так и не смогла заставить себя последовать совету Анатолия и поговорить с сыном «о чем-нибудь». У подножия лестницы, сделанной руками ее отца, как и все в доме, и принадлежавшей ей по праву, как и сам дом, на женщину нападал ступор. Ну не могла она сделать шаг вверх. А если даже и делала, относя Димке завтраки и ужины, то словно немела, и, оставив поднос на столе, быстро сбегала, забывая обо всем на свете. Пять дней между ней и сыном не было произнесено ни слова, кроме привычных междометий и двух-трех фраз. Пять дней молчала она, столько же молчал и Дмитрий.
А потом в дом постучался ужас.
Пришел он ранним, туманным утром уходящего августа, приняв обличье милиционера с черной папкой, крепкого, невысокого мужчины в форме, с быстрыми проницательными глазами, чуть нервного, неулыбчивого. На него почему-то не бросался даже негостеприимный Барк; робко вильнув хвостом, он гавкнул пару раз, словно для проформы, и скрылся в будке.
- Ваше имя Галина? – глуховато спросил мужчина.
- Да, - она стояла на мощеной дорожке, одетая в джинсы и куртку, зажав сумочку локтем, и боялась двинуться с места. В воздухе витала угроза. Никаких больше «извините» и «пожалуйста». Дело перешло на официальный уровень. Она сглотнула и, набравшись наглости, проговорила:
- Вы меня простите, но я тороплюсь на работу, - его это не интересовало.
- Прошу вас вернуться в дом! – голос был холодным, как и взгляд.
- Но я тороплюсь! – резко возразила Галина. – Если вам надо поговорить, то вызовите меня. Я же не убегаю!
- Вот как, - он смерил ее своим рыбьим взглядом. – Ладно. Только будьте осторожны, дамочка, прикрывая своего чокнутого сыночка! Если после взятия у него анализов, выяснится, что он имел отношение к смерти девушки, вам не поможет ни его болезнь, ни крепкие запоры, ни ваш гонор!
- Каких еще анализов?! – рассвирепела Галина. – Вам, что, показать заключение врача? Я покажу. Мой сын болен, у него нет отношений ни с девушками, ни с кем вообще. Если вы, демонстрируя мне здесь свою безграмотность, будете настаивать на взятии каких-то там анализов, я сама у вас анализы возьму, только адвокату позвоню!
Холодные глаза ничего не уразумели. Он знал только то, что знал, и его не интересовало ни единое возражение.
- Девушка была изнасилована перед смертью, сами догадаетесь, что мы будем анализировать?
- Вы что, издеваетесь? Вы что, у всех мужчин-соседей будете сперму брать?! Где логика-то? – она была готова истерически расхохотаться. От подобного идиотизма у нее ум заходил за разум.
- Мы должны побеседовать с вашим сыном. Он может оказаться свидетелем, его окно выходит как раз на окно убитой, это по показаниям агронома Егора Ивановича Ситника…
- Старый осел! – выпалила Галина и отвернулась.
- Ситник показывает, - оставив без внимания ее реплику, продолжил милиционер, - что ваш сын агрессивен, неадекватен и, по всей видимости, страдает социопатией. В той или иной степени все преступники, совершившие тяжкие преступления, страдали этим заболеванием. Итак?
- Что? – глаза Галины метали молнии. Боже, как посмел этот старый идиот так расписать ее сына, совершенно ничего о нем не зная?! Разве можно предположить, что Дима выходил на улицу, бред, чушь! Надо срочно делать что-то, надо звонить врачам, причем, не только любимому, но и Ерохину…Хотя заключение у нее в доме, можно прямо сейчас сунуть его под нос этому тупице. И тут ледяной ушат здравого смысла вылился ей на голову: социопатия. Прогрессирующая в двенадцать, она вполне могла переползти в более серьезную стадию…Это, конечно, не значит, что Димка изнасиловал и убил Юлю, такое может прийти в олову только идиоту, но видимость-то создается именно такая! Это ведь еще доказать надо, что он ни за какие сокровища мира не выйдет из комнаты к людям.
