Я: «Сто-оп!» Говорю: «Ирина Евгеньевна, так уже не пройдет».
Я диск с собой — раз! О? музыка уже другая!
Показываю: вот такие движения и такие. Там сначала с медленными танцами — девушка с парнем, ла-ла, потом два рэпера приходят, парня отталкивают, девушку забирают и начинают с ней танцевать.
Короче, за два-три дня мы поставили танец.
Но репетиция — это одно, а когда на сцену выходишь — совсем другое, правильно? И мандраж какой-то, и всё…
Я говорю: «Ирина Евгеньевна, надо…»
Она: «Но вы станцуете?»
«Ирина Евгеньевна! — я говорю, — надо срочно…»
«Хорошо!» — побежала, купила нам.
Ну, и мы там зажгли. И в зал прыгали тоже. Я сначала боялся: в простых клубах ряды эти, лавки — а там и дети стоят, и это, а нам еще прыгать туда… Но нормально, все целы остались.
И главное, была комиссия с области — всё, понравилось, выдвинули на область. Я уехал, за меня брат танцевал — ну, и первое место во всей Владимирской области.
Вот — московская-то закалочка клубная.
Вот такие вот пироги.
15. Два — один
— И все-таки не понимаю, — не выдержал Дмитрий Всеволодович, — разве я не закрыл тему?
— Ну и что нам теперь, разойтись? — насмешливо сказала Анна. — Сидим общаемся. Какая разница — «закрыл», не «закрыл»…
— По-моему, различие вполне существенное, — возразил Федя. — Дмитрий видит спасение в цивилизации —
— Какое еще, — покривился Белявский, — «спасение»?
— Хорошо, не «спасение» — направление. Верное направление… Но вот мы только что слышали — человек. Мой ровесник. Жил в деревне Малыгино, жил не тужил, занимался в ансамбле «Улыбка». В один прекрасный день его встретила цивилизация (мы так ее превозносим) — западная цивилизация встретила его и растлила!
Трое Фединых слушателей задвигались и, как показалось Федору, даже будто бы заворчали.
— Почему не назвать вещи прямо? Что это, если не прямое растление, не разврат? Вот, допустим…
— «Разврат»? — переспросила Анна. — Федя, а что такое «разврат»?
— Ага, вот и я не въезжаю, — неожиданно присоединилась Леля.
— Кому «разврат», — добавил и Дмитрий Всеволодович, — а кому свобода.
— Снять трусы перед ста человеками? — поперхнулся Федя. — Это вы называете «свободой»?!
— Почему нет? — пожал плечами Белявский. — Имеет право.
— А допустим, если у человека такое… призвание? — задумчиво проговорила Анна. — Если он хорошо двигается? Если это красиво, в конце концов?..
— И кто-то платит, — присовокупил Белявский. — Тоже немаловажно…
— А кто-то другой хочет платить за убийства! — воскликнул Федя. — «Снэтч», «ститч», как это называется — убивают детей, снимают на пленку…
— Фу, Федя! — поморщилась Анна. — Это уж совершенно из другой оперы…
— А по моему убеждению, одно и то же!.. Нет, наоборот, убийство тела — гораздо менее тяжкое: тело — временное пристанище, иллюзорное временное пристанище в этом временном мире! Чуть раньше или чуть позднее иллюзия распадется — и тело умрет тоже, исчезнет. Убийство тела — всего лишь досрочное пробуждение от иллюзии, а вот растлевающий душу… — «лучше, если бы повесили ему жернов на шею и утопили в пучине»! Жаль, мы не способны видеть глазами, как душа человеческая болеет: если бы мы могли видеть душу — как она делается пористой, губчатой, распадается… как с ней происходит нечто ужасно необратимое, как она отмирает…
— Вы говорите про этого мальчика? — уточнила Анна. — У него — «отмирает»?
— Конечно! конечно!..
— А посмотрите: он принял чужую дочку. И даже говорит: «ее люблю больше, чем собственного ребенка, потому что ей — меньше внимания». Это, знаете ли, не часто встречается…
— И еще, Федя, вы пропустили важный момент, — Белявский, прищурившись, посмотрел на просвет розетку с «грийотками», — важный момент между деревней Малыгино — и стриптизом. Он, главное, вам рассказал все подробно. А вы пропустили. Его человек избивает, потом зовет покурить: «падем покурим» — и он идет — это что, не растление? При нем калечат невинного человека, а он со всеми молчит — не растление?
Я вам скажу, по сравнению с этим растлением любой стриптиз — тьфу!
А через это растление произволом проходят все-е. Через насилие проходят все: через армию… А потом Анна Вадимовна удивляется, что у нас с «мучиками» в стране плохо…
— Хорошо, пусть и это, но мы-то с вами, — гнул Федор, — мы с вами — несём ответственность перед ним? Или нас его жизнь не касается? Мы устроились, нам тепло, мы вкушаем блага цивилизации — а его эта цивилизация пусть унижает и уничтожает? Вы помните самый жалкий момент: как он пытается хоть за что-нибудь уцепиться, пытается оправдаться и сам не знает, за что ухватиться — не то за поддержку зала, не то за семьсот рублей… Помните, как он описывает этот «ви-ай-пи-танец»: «Она не имеет права дотронуться, а я всю облапаю» — какое здесь чувствуется ответное унижение, корчи — сначала его душу унизили и изнасиловали, и в ответ он пытается…
— Кто кого «изнасиловал»? — не выдержала Леля. — В чем проблема вообще? Ну стриптиз, ну и что? «Ах», «ох»!.. Что он —
— Людей посмотрел, себя показал… — ввернул Белявский.
— Что он, с голоду помирал? Нет, пошел добровольно…
— А, думаете, — чуточку улыбнулась Анна, — вы думаете, можно раздеться перед ста человеками добровольно?
— А вы как думаете? — приняла вызов Леля.
— Думаю, вряд ли…
— Есть опыт? — резко спросила Леля.
Мужчины притихли.
— Н-нет… — слегка побледнев, медленно ответила Анна, — опыта такого у меня нет…
— Ну и зря, — отрубила Леля.
— Э-м… вот как… — не сразу нашлась Анна. — А что, вы… подобный опыт… имеете?
— Да, имею, — четко ответила Леля.
Федя приоткрыл рот.
Дмитрий Всеволодович, наоборот, очень сильно сжал зубы и улыбался, не разжимая зубов.
Леля быстро прибавила:
— Но — не за деньги!
— Зачем же тогда? — плавно продолжила Анна.
— Просто фан.
— Просто fun… — отозвалась Анна эхом. — И… часто вы этот fun получали?
— Нет, пару раз.
— Удивительно интересно… — это было похоже на поединок, в котором Леля двигалась и наносила удары быстро, а Анна — замедленно, как бы пытаясь загипнотизировать, — ну и как… ощущения?
— А попробуйте сами. Бар «Голодная правда», с пятницы на субботу: стойки для всех желающих.
На протяжении этого диалога Дмитрий Всеволодович, любуясь, смотрел на Лелю. Его зубы блестели.
Федор чувствовал себя совершенно bouleversе — «опрокинутым», ошеломленным.
Он неожиданно для себя натолкнулся на общее сопротивление — и даже не мог взять в толк, каким образом могло произойти так, что умные и хорошие люди объединились против него в таком простом, очевидном вопросе. При этом его царапнуло замечание Анны о том, что рассказчик «принял чужую дочку», и это не вязалось с Фединым рассуждением о «разрушении» или «смерти» души. Федя чувствовал, что здесь ему встретилось некое противоречие — но не мог толком сообразить, в чем оно заключается. И главное, он никак не способен был соединить только что услышанное от Лели — и то ощущение чистоты, которое с ней было связано.
Леля натолкнулась на любующийся взгляд Белявского — и встретила этот взгляд с вызовом.
Дмитрий Всеволодович, тоже не отводя блестящих глаз, медленно, с удовольствием обсосал пару вишневых косточек и аккуратно сложил в розетку. Протянул руку и, стукнув, поставил пустую розетку на стол.
— Федя! — сочувственно воскликнула Анна и даже ущипнула Федора за рукав. — Ну что же вы так серьезно относитесь ко всему? Нельзя…
— Это молодость, — сладко вздохнул Белявский. — Нас с тобой, Анька, уже ни в стриптиз не возьмут… ни вон к Федору в моралисты.
Ах, Федя. Хорошо с принципами, когда прекрасен и юн. А представьте, вы женщина. И вам пятьдесят… восемь? Или шестьдесят шесть? Где же взять-то прекрасных и юных? Хорошо, появилась возможность: немножко денег — и хоть одним глазком поглядеть… Напоследок, вип-танец… Вам как беливеру[4] надо, наоборот, иметь милосердие…
Пусть идет как идет. Все придет в свое место…
— В стриптиз-клуб, — сказал Федя убито.
— Кто-то — да, в стриптиз-клуб. А другой — в институт благородных девиц. Это и называется свобода, нет?
Мы тут, например, свободно распределились: кроме вас, все за стриптиз…
— Я воздерживаюсь, — поспешно отмежевалась Анна.
— Одна воздержалась, один — против, два — за.
…го января две тысячи …го года, в восемнадцать пятнадцать, в «Альпотеле Юнгфрау», Беатенберг, побеждает стр-ри-ип-ти-и-из-з-з!..
Федор, мои соболезнования. Компотику?
