не надо, за так наливают! — заржал он.
— А меня на вокзале угостили, — начал рассказывать Лебедев. — Кофе, кажется, предложили, ну а я и согласился, очень уж депрессивное состояние было, хоть вешайся. Проснулся уже здесь.
Потом Лебедев рассказал и об остальных — они как раз начали прибывать в хату. Никаких интересных историй там не было: каждый на чем-то попался, поверил незнакомым людям на улице, предлагающим работу, и так далее.
Насколько я понял, основная работа у всех была утром-днем, а эти вечерние четыре часа были вне очереди. Царь пришел последним. На меня он смотрел со злобными выпученными глазами, словно был готов откусить от меня кусок. Но молчал, не нарывался.
— Надо отсюда бежать, — спустя время сказал я, прохаживаясь по хате.
В ответ раздались усмешки и скептические возгласы о том, что бесполезно.
— Если организовать все большой компанией, это дастся намного легче. Бежать я в любом случае буду, вопрос только — с вами или без.
— Ты нам лучше про стрелку расскажи, — напомнил Лебедев.
И я бы и правда что-нибудь рассказал, даже планировал присесть — стоять уже не мог, голова кружилась. Но стоило посмотреть на свои руки, как померещилось, словно все вены горят огнем — настолько ярко, что я вижу их сквозь кожу. Тут-то и наступила тьма…
Глава 9
— Тёма, подъем! Приехали. Пошли прогуляемся.
Голос отца вызволил меня из глубокой дремоты, в которой я находился всю дорогу. Сказать по правде, я откровенно дрых. Еще бы — ночью мы с ребятами ошивались на крышах Литейного проспекта. Засекали время залазов, вешали репшнуры, через дрон перекидывали ленты на противоположные крыши. Полноценный хайлайн — ходьбу по веревке над пропастью — пока еще не провернули, но и подготовительный процесс забрал все силы. Особенно в такую жару.
Отца мои приключения интересовали мало, вместо этого ему отчаянно захотелось провести это утро понедельника за городом и непременно со мной. Я даже не интересовался деталями — всю дорогу до Зеленогорска продрых.
И вот ведь какой парадокс. Сейчас я знал, что это все сон и на самом деле я в подвалах клана Медведевых. На дне, как иронично заметил Иваныч. И одновременно краешком сознания помнил, что переживаю события годовой давности. Вижу их во сне, который не могу — или не хочу — отогнать.
То был июль две тысячи двадцать первого. Аномальная жара в Питере действительно вынуждала выбираться куда-нибудь на природу да покупаться. Хотя лично меня больше всего интересовали наши руферские залазы. Время белых ночей идеально подходило, чтобы протягивать тросы и тренироваться — ну мы и пользовались моментом.
Вот почему эта поездка с отцом мне тогда слабо запомнилась, хотя и была до невозможного странной. С собой мы не взяли ни телефонов, ни каких-либо других средств связи — так велел отец. Машину оставили у соснового леса, дальше шли пешком.
Всю дорогу я зевал и задавал вопросы о том, зачем мы сюда потащились в такую рань, но получал лишь абстрактные ответы вроде «Давно пора развеяться».
— Вот мы и на месте. Запомни его как следует.
Это было несложно. Наша дача находилась в паре километров отсюда, правда на сей раз мы туда даже не заехали. Лес здесь обрывался на невысоком склоне, в низовьях растянулись болотца, а чуть пораньше — тропинка из ближайшей деревни. Край леса, выразительная опушка.
— Артем, эти часы достались нам от прадеда. — Только сейчас я обратил внимание на пакет, из которого отец достал старые механические часы без ручек.
— Ну и нафига ты их взял? — недоуменно спросил я.
— Не только их, — продолжил отец и достал из пакета миниатюрный стальной сундучок; скорее декоративный, чем реальный. — Ты знаешь, время течет быстро. Не успеваем оглядеться, и прежняя жизнь уже позади. Что-то кончается, что-то начинается. Тем приятнее оставлять «приветы» из прошлого. Просто для того, чтобы помнить.
— Капсулу времени, что ли? — начало доходить до меня.
— А то!
— Не, ну ты даешь, бать! Хоть бы предупредил, я бы много чего с собой взял в земле закопать. Фотки распечатал бы. А лучше… лучше бы сразу флешку взял! То есть терабайт!
— Вот будут у тебя свои дети, Тёма, будешь брать все, что душе угодно, — поучительно сказал отец, раскрывая сундук. Кое-что в нем уже лежало. — А сейчас я сам решил собрать всякое старье… по мелочи. Пару флешек, между прочим, тоже прихватил.
Я заглянул в сундук. Запечатанные бумажные конверты, старый диск в прозрачной упаковке, спичечный коробок, боевой патрон… И в довершение ко всему эти старинные часы…
— Старье какое-то насобирал, — резюмировал я.
— Старье не старье, а я надеюсь, что однажды ты сюда вернешься. Тогда и решишь, что здесь настоящее старье, ты или эти вещицы. Копать будем глубоко. Запоминай место.
Отец достал две саперных лопатки, и мы принялись за дело. Место и правда было приметным: рядом здоровенный булыжник, заросший мхом и травой, а чуть дальше огромный дуб. Хотя точный квадрат «захоронения» совсем детально и не запомнить, тут ведь шаг в сторону — и ты уже не там.
— А чего Машу не взял? — спросил я, подразумевая старшую сестру.
— А оно ей надо? У нее своя жизнь, её попробуй вытащи.
— Ну Саньку тогда бы…
— Мал еще, не запомнит ничего. Еще и в туалет запросится, а потом пить.
— А потом опять в туалет.
— А то ж.
Да и ладно. Помучил отца еще некоторое время расспросами, чего это его так на сентиментальность пробило. Потом, так уж вышло, мы наткнулись на чернику и принялись ее собирать. Я не выдерживал и съедал каждую собранную ягоду, тем временем отец накопил большую горсть. Но с собой везти — морока, тары нет нормальной. Лучше при въезде в город купим ведерко для мамы и Саньки.
Не помню, купили ли мы тогда чернику. Потому что когда я уснул, сев в машину, то проснулся уже по-настоящему. В хате, на своей койке. И не сразу понял, где я.
Голова раскалывалась, тело знобило. Спина мало того, что болела после хлыста, так еще и затекла от длительного лежания на твердой фанере. Все сокамерники вроде бы спали, снизу доносился храп. Из тоннеля слышались удары и грохот — кто-то работал на станках. Наверное, этот грохот меня и разбудил.
Сон был настолько душевным и легким, что я не сразу его отпустил. Это был не тот случай, когда после пробуждения сновидение растворяется, и ты отчаянно хватаешься за последние его кусочки, не успевшие рассыпаться в памяти. Нет, сейчас
