- А я-то думал, что ты мой друг, Мэнни. Я-то думал, что мы партнеры. Черт возьми... Знаешь?.. Тебе не удастся остановить Рэнкена, когда для этого придет время. Потому что он уже где-то рядом со всей своей дерьмовой сворой. А ты был героем... Ты был героем - для всех нас... Возвращайся-ка ты в эту вонючую дыру... Черт бы тебя побрал, Мэнни!
ФРЭНК БЭРСТОУ
Может, плюнуть на все? Какое мне дело до этого беглеца? Я должен сделать то, что должен. А отвечать будет Мак. Да еще этот вонючий лягавый...
- Между прочим, это твой промах, Фрэнк, - раздался голос Макдональда. - ! Раньше надо было меня послушаться и пустить его под откос.
Мой шеф до сих пор не заметил, какие я операции с пультом проделываю; и мне пришлось объяснить ему:
- Ну, а мы чем занимаемся? Мы сейчас за... - я осекся, поймав взгляд Мака, и поправился. - Я сейчас заткну их на боковую ветку, и через каких-то пятнадцать минут они сойдут с рельсов... И у нас будет куча металлолома, тихо, почти про себя добавил я.
Шеф в это время уже нажимал кнопку вызова:
- Станция Элкинс... Станция Элкинс... Станция... Динамик наконец откликнулся:
- Слушай, Элкинс... Валяй, чего у тебя? Макдональд встал в позу командира:
- Джилкрайст! Говорит Макдональд, - и передал микрофон мне.
Нота развязности в голосе дежурного по станции Элкинс исчезла:
- Да, Макдональд...
И почти в ту же секунду я произнес:
- Бэрстоу у микрофона! Макдональд махнул рукой:
- Давай, давай, распоряжайся... Видит бог, он заставил меня сделать это! Вместе с ублюдком-лягавым, который чуть не утопил меня...
- Джилкрайст, слушай меня внимательно, а потом без промедления выполняй приказ. У вас есть около минуты для того чтобы перевести поезд-беглец на заброшенную линию, на ту самую, которой мы уже дано не пользуемся.
В динамике раздалось короткое:
- Понял!
И я, не выдержав, закричал в микрофон:
- Тогда беги!
Мак, довольный, потирал руки:
- Хорошо! Очень хорошо! Молодцы, ребята! - повернулся он к нам. - Теперь мы спасем химический завод! Вот так!
Что можно было ответить этому жизнерадостному кретину?! Я буркнул:
- Зато угробим тех троих...
***
Лок птицей летел среди снегов Аляски. Ему не мешал мороз. Ему не мешали рельсы. Наоборот, они помогали Локу стрелой вонзаться в чрево гор и, вынырнув из одного тоннеля, он через несколько сотен метров нырял в следующий. Лок был свободен! Его никто не сумел остановить, и никому не удалось укротить его. Он парил от счастья. Пьянящий воздух свободы сводил Лока с ума от счастья, но не помешал ему увидеть в небесах винтокрылую машину, которая стремительно и неотвратимо настигала беглеца.
САРА
Господи, когда же это все кончится? Помоги нам, Господи! Спаси нас, пока мы не убили друг друга!! Направь души блудных твоих сыновей на путь истинный. Господи! Не дай нам погибнуть...
Как страшно, оказывается, когда ты стоишь на самом краю бездны. Три года назад мне не было так страшно. Сопливая девчонка, я тогда еще ни черта не понимала в жизни. Наглотавшись всяких таблеток, какие только смогла нарыть у матери в домашней аптечке, я думала, что и жить ни к чему, если Билли Армстронг, по которому сохли все девчонки в школе, отвернулся от меня только лишь из-за того, что я ему после очередной вечеринки (ха-ха! - очередной! отец отпустил меня из дома во второй раз) отказала. Между прочим, я не дала Билли вовсе не потому, что он мне не нравился. Сказал бы пару ласковых слов, уложил где-нибудь на лесной полянке, и я бы растаяла как миленькая. Но Билли, мой любимый мальчик Билли, мой добрый Билли, зачем же ты был так груб со мной? И зачем ты стал уламывать меня трахнуться прямо на заднем сиденье автомобиля? Это же так пошло... Да и потом. Билли, зачем ты так подло со мной обошелся? Зачем всей школе растрепал, будто я уговаривала тебя переспать, а ты, такой благородный, сказал, что со шлюхами дела не имеешь? Это я-то - шлюха? Я до тебя. Билли, ни с кем по серьезному даже и не целовалась. Только перед девчонками хвасталась, как за мной повсюду, куда я за отцом переезжала, мальчишки увивалась. А на самом деле с папашиным-то нравом не очень разгуляешься. Пока он с матерью не развелся, я, можно сказать, совсем свободы не знала: в школу сам меня отвозил, после уроков встречал, в спортивную секцию (я тогда гимнастикой увлекалась) - то же самое, с подружками потрепаться только у нас дома, в моей комнате, да и то заглядывал сюда через каждые пять минут, чтобы проверить, не слишком ли вольно мы себя ведем. Что мне оставалось? Только книжки читать. Правда, еще шить научилась классно. С маминой помощью да по самоучителю. Ну а из книжек я, конечно, нахваталась всякого. В том смысле, что весь мир для меня разделился на черное и белое. Плохих людей, я с детства считала, должно быть за милю видно, и их надо обходить стороной. Хорошим же можно доверять все свои мысли и чувства. Главное, не перепутать. И не забывать, что плохие часто притворяются, маскируются под хороших. Поскольку мне общаться особенно было не с кем, я как-то завела дневник. Все девчонки в классе вели дневники: сплетничали, кто в кого влюбился, кто с кем целовался, стихи сочиняли или переписывали друг у друга, портреты актеров наклеивали. Про мой дневник не знал, кажется, никто: я одна никому ничего не показывала и не болтала об этом. Спрятала дома среди пособий по кройке и шитью и доставала, чтобы поделиться своими размышлениями и тайными переживаниями, только в те редкие минуты, когда никого дома не было. Однажды по чистой случайности на первых страницах дневника я обнаружила странного происхождения крошечные пятна и очень им удивилась: меня родители аккуратисткой воспитывали с самых малых лет, сколько себя помню. Тогда я подумала, а не читает ли кто-нибудь из домашних мой личный дневник? И в первый раз я решилась солгать своему тайному исповеднику: написала, что в перерыве между уроками выходила на школьный двор и в укромном местечке целовалась с одноклассником Майком Лэнстоуном. На следующий же день отец вызвал меня из моей комнаты в гостиную, где уже сидели мать и бабушка с дедушкой (родители матери были не такие уж и дряхлые, и во всяком случае у них хватало сил командовать большим загородным домом). На другом, дальнем от меня, конце длиннющего обеденного стола лежал мой дневник. Этот день я не забуду никогда. Сначала бабка с дедом устроили мне словесную выволочку, распинаясь по поводу строгих нравов, коими всегда отличался старинный род О'Мэлли, то бишь наша семья по материнской линии. Потом своими россказнями они распалили мать до того, что она схватила дневник, подлетела ко мне на всех парусах и начала лупить меня по голове что есть силы этой тетрадью приличной толщины в твердом кожаном переплете.
Я не удивлялась, что отец ее еще и подзадоривал. Через несколько минуть мать рассадила мне лоб и понемногу начала успокаиваться. Конечно, я проревела потом всю ночь. Конечно, больше я никогда не открывала свою заветную тетрадь, исписанную едва ли на четверть. Но я простила бы родителям это унижение, если бы оно оставалось в кругу семьи. Однако в конце той же недели к нам заявились Лэнстоуны вместе с Майком, который, разумеется, сразу и с порога назвал меня вруньей, что не повлияло на дальнейший ход событий. Словесная экзекуция повторилась. Меня не утешило даже то, что обошлось без битья. К обвинению в том, что я не по годам развратная девица, прибавилось и слово "обманщица". В моем доме независимо от того, в каком городе мы потом жили, чаще всего я слышала в своей адрес "шлюха" и "лгунья". Переезжали мы часто потому, что с того момента, как отец потерял работу после банкротства его фирмы в Джорджтауне, штат Техас, ему никак не удавалось найти себе приличное постоянное место в какой-нибудь престижной компании. Экономистов его квалификации было по всей стране хоть пруд пруди. Теперь отец, конечно же, обвинял мать, что из-за нее он когда-то не пошел учиться дальше и застрял на среднем уровне. Но, по правде говоря, он и характером-то был лодырь, вот мы и крутились только по южным штатам. Папаша постоянно твердил, что ему не по душе, во-первых, янки, во-вторых, большие города. И к тому и к другому он питал искреннее отвращение. Мне больше всего понравилось жить в Пасадине, однако, когда срок временного отцовского контракта подошел к концу, нам пришлось и оттуда уехать. Так в итоге, изрядно помотавшись, мы и оказались вновь в Джорджтауне, в окрестностях которого жили родители матери. Им принадлежит немалая заслуга в том, что мать развелась с отцом. Справедливости ради нельзя не сказать, что бабка с дедом оплатили мое обучение в Музыкальном колледже в Хьюстоне. Но не все рождаются гениями. Продолжить образование по творческой специальности мне не удалось. Да и дед скончался скоропостижно, оставив бабулю, как выяснилось, с кучей неоплаченных кредитов и немаленьких долгов. Чтобы расплатиться, пришлось продать и дом, и землю, а бабушке переехать к дочери. То есть в наш с матерью дом. Тогда у меня и окрепло желание уехать куда угодно, лишь бы подальше. И лишь бы подольше не видеть никого из родных и ненавистных лиц. Тут-то отец (он поселился в городке с романтическим названием Эльдорадо, штат Луизиана, и неожиданно для меня резко пошел в гору - по крайней мене, если судить по тем суммам, что он переводил на мой счет) написал, что через годик он сумел бы, накопив деньжат, профинансировать мое обучение в Остинском или даже Хьюстонском университете, но пока, раз уж у меня есть острое желание уехать к черту на кулички, он предлагает мне этот годик провести у своего отца. На Аляске. Это все равно, как если бы он сказал мне:
