была настоящая большая победа. Если удастся вывести препарат из рамок лаборатории, научиться получать чистый пенициллин в достаточно больших количествах, то это будет означать вступление медицины в новую эпоху. Для этого надо всего-то два – три года.
«Если не помешает война».– в какой уже раз подумал ученый.
Сейчас он сидел у себя в кабинете, перед ним лежало письмо из Оксфорда от его американских коллег Эрнста Чейна и Говарда Флори. Со времен совместной работы над ферментом лизоцима их связывали теплые, почти дружеские отношения. Чейн и Флори сообщали о своих попытках очистить пенициллин, которые пока были неудачными. Далее они предлагали проводить исследования совместно с лабораторией Флеминга и просили прислать последние образцы раствора пенициллина.
Флеминг не кривил душой, когда думал о том, что и Флори, и Чейн уступали ему как микробиологи. Наверное, это было правдой, как правдой было и то, что и Флори, и Чейн были биохимиками Божьей милостью. Если еще принять в расчет их, чисто американскую, предприимчивость, умение работать в команде единомышленников, чего не доставало Флемингу, экспериментатору – одиночке, то выходило, что у возможного альянса «Флеминг – Чейн – Флори» были самые предпочтительные шансы в кратчайшие сроки получить чистый пенициллин и отработать его промышленную технологию.
«Надо соглашаться», – приняв такое решение, ученый больше уже не колебался и не откладывал его воплощение на завтра.
Достав бумагу, авторучку он тут же стал набрасывать письмо американским коллегам.
1943 год, май
Радости не было, равно, как не было чувства удовлетворения от проделанной работы. Удовлетворение, радость от полученных результатов многолетнего труда, придет позже. А сегодня, когда стало ясно, что завтра уже не надо будет решать очередной ребус, преподнесенный пенициллином, на профессора Флеминга навалилась страшная, звенящая пустота. Наверное, это и было то, что люди называют усталостью, которую он ранее никогда не замечал, как, впрочем, не замечал и простых житейских радостей, будь то глоток хорошего вина или прикосновение любящих женских рук, наконец простое общение с природой. Все это, конечно, присутствовало в его жизни, но как-то опосредовано. Научные исследования поглощали его целиком.
И вот теперь он стоял на взлетной полосе американской авиабазы Дэвис Монтан и, словно впервые, вглядывался в утреннее небо. Вслушивался в щебетание ранних птах, втягивал ноздрями запах трав и чувствовал себя инопланетянином, Бог весть какими путями занесенным на эту странную планету, о которой он так мало знал, на которой всем было хорошо: и гренландскому эскимосу, и французскому виноделу, и каннибалу из Новой Гвинеи – всем, кто, однажды придя в этот мир, принял его таким, какой он есть, не пытаясь изменить его, а, значит, не пытаясь изменить себя.
Где-то далеко – далеко, на обратной стороне этой планеты, была его родная Британия и где-то там, далеко полыхала страшная война. Ее пожаром была охвачена вся Европа. Немцы бомбили Лондон, бомбежками был стерт с лица земли город Ковентри, была повержена Франция. Казалось, весь мир сошел с ума.
Флеминг вдруг подумал о том, что война – это тоже эпидемия. Эпидемия травматизма, порожденная вирусом человеческого безумия, безжалостно калечащая и убивающая миллионы людей, захватывающая все новые и новые территории и заражая безумием новые миллионы людей. Вакцину против этой эпидемии придумают еще очень и очень не скоро.
Сейчас немецкие дивизии неумолимо двигались по Европе на восток, где им противостояли славяне, населявшие огромную территорию от Балтики до Тихого океана, имевшими какую-то странную историческую судьбу, обособленную и непонятную. Похоже, что в этих медвежьих землях безотказная военная машина Германии начала давать сбои, вселяя в европейцев надежду на выздоровление от безумия.
По случайному ли совпадению или по провидению высших сил, нападение Германии на Советский Союз почти день в день совпало с официальным сообщением об открытии нового сильнодействующего лекарства, которое сделали Флеминг и Чейн. Надо отдать должное предприимчивости американцев – в исключительно короткие сроки они построили по всей стране огромные предприятия по производству пенициллина. Главными потребителями его стали армии стран антигитлеровской коалиции – Англия и Советский Союз. Пенициллин стал оружием в борьбе против безумия войны и не менее мощным, чем русский миномет с труднопроизносимым названием «Катюша» и таким же строго засекреченным. Немецкие и японские разведывательные службы приложили немало усилий, чтобы узнать тайну лекарства, о котором ходили легенды. Именно по этой причине возле профессора Флеминга и в Англии, и здесь, в Соединенных Штатах неотлучно находился офицер службы безопасности, время от времени доставлявший ученому некоторые неудобства, ненавязчиво лишая его одиночества, столь необходимого в минуты высочайшей сосредоточенности и в тоже время ограждая его от недоразумений в общении с излишне бесцеремонными американцами. Им двоим, предстоял перелет с авиабазы Дэвис Монтан на авиабазу Эндрюс и далее в Вашингтон, где Флеминга ждали с докладом о завершении работ на новом заводе по изготовлению пенициллина. В портфеле ученого, помимо бумаг лежали три упаковки с ампулами только что произведенного лекарства.
Профессор взглянул на часы – самолет должны были подать десять минут назад, но его не было. Пытаясь понять причину задержки, Флеминг оглядел летное поле и понял в чем дело: взлетная полоса была занята. Совсем недалеко от них поблескивали на солнце серебристым оперением три новеньких двухмоторных «Дугласа», возле которых копошилась обслуга. Он невольно залюбовался стайкой этих прекрасных птиц, созданных руками человека. В изящных обводах их силуэтов, в строго выверенной симметрии фюзеляжей чувствовался порыв, жажда скорости, стремление в высь. Таким совершенством формы помимо самолетов обладали разве что парусники. Профессору вдруг захотелось прикоснуться к ним. Он, даже не шагнул, а просто обозначил шаг в сторону самолетов и взглянул на офицера, как бы приглашая его прогуляться по взлетной полосе. Тот, после секундного замешательства, согласно кивнул головой и они дружно застучали каблуками в нужном направлении. Вблизи самолеты оказались гораздо больше. Исчезла и иллюзия легкости, воздушности машин. Теперь в них чувствовалась скорее неукротимая мощь, нежели легкость. Почему-то на самолетах не было ни номеров, ни опознавательных знаков. Двое в военной форме грузили в кабину картонные коробки. Ответив на приветствие незнакомцев, они прервали свое занятие и закурили. Вероятно, они приняли ученого за весьма важную персону, поскольку его сопровождал офицер безопасности. Почувствовав это, Флеминг, после некоторого замешательства, отважился спросить, куда же летят эти машины. «Аляска, сэр», – последовал немногословный ответ летчика, ни чего, однако, не объяснявший. После некоторой паузы, тот продолжил: «Далее Сибирь, потом Волга. Лендлизинг, сэр». Теперь Флемингу было все ясно. Волга..! Где-то там, в далекой Советской России, несла свои воды река с этим названием. И к ней было приковано внимание людей всего
