ампулы эти падали прямо с Неба и ничего – не разбились.
Год 1945
А дальше – все просто. Была весна с кипенью вишневых да яблоневых садов, была Победа со слезами радости и надежды, со слезами скорби по навернувшимся с бранных полей, со слезами утешения сирот и вдов. С приходом Победы, канула навсегда допинициллиновая эпоха, не пощадившая ни великого монарха, ни гениального поэта, ни юную отроковицу, ни чистую душу младенца.
В августе вернулся с войны Матвей Усольцев, Ванюшкин отец, к которому Ваня привыкал аж целый день, а к вечеру совсем почти освоился и даже лег с отцом спать ( правда, ночью отец куда-то подевался). В сентябре Ванюша первый раз пошел в школу, в новых «офицерских» сапожках, с настоящей полевой сумкой, подарком отца.
Богатым на события был этот год и для Флеминга. В победном мае он был принят Ее Величеством королевой Англии по случаю производства его в английские пэры, в знак признания его заслуг перед британским флагом. Месяцем позже, пришло письмо из департамента Соединенных Штатов с сообщением о том, что отныне он, Александр Флеминг, является почетным вождем индейского племени кайова, племени, которое пенициллин спас от неминуемого вымирания. Но самое большое научное признание пришло к Флемингу в октябре. Двадцать пятого октября 1945 года Нобелевский комитет Королевского университета постановил: «Присудить Нобелевскую премию по физиологии и медицине 1945 года Александру Флемингу, Эрнсту Борису Чейну и Говарду Уолтеру Флори за открытие пенициллина и его терапевтического эффекта при лечении различных инфекционных заболеваний».
В ДЕНЬ ШЕСТОЙ
Вечность – суть, всего лишь производная времени. Потому, до начала всех времен, вечности и не было вовсе. А было безвременье. Пустое и бессмысленное в своей ненужности – безвременье.
А Создатель эту ненужность приял в руце своя, измерил ее числом, облек в одежды смысла, одарил изменчивостью и позволил ей истекаться. Сотворилось Время.
Еще была бесконечность. И бесконечность была заключена в малость. Малое, как и необъятное, тоже бывает бесконечным, и не дано человеку узреть, где кончается малое и где начинается необъятное.
Творец и Создатель всего сущего сжал в деснице своей эту малость, поверил ее мерой, указал благоволением своим направленность, соделал ей многоликость, да и отверз длань свою, позволив малому стать большим, большому – необъятным. Сотворилось Пространство.
Бог, Ты мой! Как же давно все это было! Так давно, что тот промежуток Времени, который люди считают вечностью – ничто, по сравнению с этой давностью. Потому, что было это целых Пять Дней назад, Пять Дней Великого Творения.
А сегодня, в Шестой День, уже исполненный Благодатью и Гармонией, солнечным светом, голубизной неба, благоуханием цветов и трав, журчанием рек и птичьим пением, согласным с пением Херувимов, завершался великий подвиг Творения.
К полудню все Силы и Власти Небесные, весь сонм Ангелов и весь тварный мир готовились встречать нареченного Венцом Творения.
А до полудня тот, кому принадлежал Шестой День, без всякой видимой цели бродил по райским садам. Все, что им двигало – это любопытство и желание с кем – нибудь поиграть. То он трогал пальцем водную гладь, с удивлением рассматривая в воде собственное отражение ( заодно, поиграл в догонялки с рыбьей мелюзгой), то вдруг вздумал подергать за усы большую полосатую рыжую кошку, а то начал посвистывать, передразнивая спрятавшегося в цветах сладкоголосого соловья.
К полудню же, вышел он на поляну, освещенную ярким солнцем. Не слышал он, да и не мог еще слышать, тихий шепот восторга, льющийся по всему саду. Не видел он, да и не мог еще видеть, как стелют ему под ноги Ангелы цветной ковер из трав, как усыпают путь его лепестками роз, как наполняют Они воздух цветочным благоуханием. И Создателя он тоже не видел.
И сказал Создатель: « Сотворим его по образу Нашему, и да пребудет на нем печать подобия Нашего». В ответ Ему, еще торжественней зазвучал Ангельский хор.
И тут, Второй, стоящий одесную Отца, произнес слова, понесшиеся до самого края Вселенной, и от слов этих дрогнули все тверди земные и тверди небесные, а светила замедлили свой бег, готовые вот – вот остановиться. Сказал Он: « Отче! Он преступит и отступится от Тебя. Отступится и ниспадет». И от слов этих помрачнел свод Небесный, потускнели краски тварного мира, приглушился хор Ангелов.
Тот час, зазвучали слова Отца, вернувшие все на круги своя: « Сын Мой возлюбленный! Свет Мой и Слово! Сияние славы Моей! Он отступится и ниспадет, и низвергнут будет на твердь земную. И подобает Тебе облечься в тленного человека, плоть и кровь восприяв, и по земле ходить. И плоть Твою будут ломить нещадно, и кровь Твою будут проливать без меры. И пострадаешь, и все свершишь, и вернешь его в лоно мое».
– Да, будет воля Твоя, Отче.
Тогда, Третий, безмолвствовавший все это время, сказал: « Я пребуду с Тобой во все дни Твоего земного бытия, Я поддержу Тебя!».
И изрек Отец: « Быть по сему! Восстани, Адам!».
И Третий, который « везде сый и вся исполняяй», объял Адама.
И воспрял Адам, и засветился светом Небесным и узрел Создателя: « Отец! Отец, где Ты был? Я так ждал Тебя!».
Адам был совсем юн, юн и непорочен. Как юн и непорочен был Мир. И не было в этом Мире места слову «порок».
Но были в Шестой День изречены слова Отца, и слова Сына, и слова Святого Духа.
ЯСНЫЙ
Это новопреставившемуся, то есть, я хотел сказать, новичку, хлопцу, который по своей ли воле, по Божьей ли, отважился оставить свет белый и ступить под шахтные своды, тому хлопцу явит себя шахта местом глухим, тягостным, гиблым местом. Глухим настолько, что аукни во весь голос, а «ау» твое, вместо того, чтобы понестись до самой дальней лавы и вернуться назад звонким эхом, бухнется тяжко булыгой породной в двух шагах от тебя и пропадет в непроглядной теми. И если, споткнувшись нечаянно, припадет хлопец на колено, а поднявшись, увидит удаляющийся, не дающий ни тени, ни отблеска, едва теплящийся огонек шахтерской лампы, то ощутит себя таким жалким, таким ничтожным перед этой всепоглощающей темью, что, может быть впервые в жизни, захочет попросить защиты у Бога и, глядя на огонек, как на спасительную лампаду, осенит себя крестным знамением.
В темени той и само время, вроде бы как умирает. Так что, хочешь – не хочешь, а приходится брату-забойщику отмерять времечко не часами и минутами, а пудами нарубанного уголька. Ну, а брат-проходчик меряет то самое времечко кубами, отданной
