Разжечь на вершине горы огромный костер, и чтобы от него получилось как можно больше дыма, и чтобы он дымил целыми днями.
Завтра же полезу на гору, соберу там все, что может гореть, и запалю. А еще лучше поджечь самое большое дерево, то, с горизонтальной веткой. Старая древесина будет гореть долго и дымно. Сгорит одно дерево — подожгу другое, третье… У меня будет постоянный сигнал.
Да, но не стану же я сидеть дни напролет на вершине и поддерживать огонь. Я там с голоду подохну. Надо будет заготовить хороший запас мидий. И жарить их там. И птичьи яйца, наверное, там найдутся.
Почему я раньше о них не подумал? Вот чего, наверное, полно на острове. Надо поискать гнезда. Кстати: какие птицы здесь водятся?
Я начал вспоминать, но перед глазами стояли только чайки с серыми крыльями, которые следили за мной на берегу.
Чайки гнездятся на скалах. Но в глубине острова нет высоких скал. А на береговых они не будут высиживать птенцов: там слишком сильный прибой и во время штормов волны, наверное, перехлестывают верхушки скал. Высокие скалы только у того мыса, который похож на нос лодки. На мысе Носа. Нет, звучит как-то не так… Носовой мыс… Это еще хуже. Как же называется самая передняя, носовая часть лодки по-морскому? Ах да, форштевень.
Значит, пусть «носовая» часть моего острова будет мысом Форштевня. Завтра же туда и отправлюсь.
Я подбросил в костер веток потолще и с этим заснул.
На мысе Форштевня
На этот раз утром даже росы не было. Трава стояла сухая, звонкая, а солнце, не успев подняться над горизонтом, уже пекло, как в полдень.
За спиной у меня висел узел из полиэтиленовой пленки, в котором лежали огневой инструмент, удочки, два десятка печеных мидий и бутылка из-под шампуня с водой. В руках — кирка из скобы и палка.
Я решил идти вдоль береговой линии. Но там было столько камней, что, добравшись до Левых скал, я совершенно выбился из сил. Если так будет дальше, то у меня от кедов ничего не останется, когда доберусь до места, да и доберусь я туда только к ночи.
Отдохнув, я забрался на камень повыше и осмотрелся.
Справа чуть слышно вздыхало море.
Слева чернел вал дурно пахнущих водорослей. Выше по берегу начиналась трава, а за ней — кусты. Я знал, что идти там еще труднее.
И тут я вспомнил, что видел позавчера. За вонючим валом, там, где водоросли уже подсохли, они покрывали камни волнистым серым ковром. Наверное, по ковру можно идти, как по асфальту.
Я нашел место, где вал пониже, и перебрался через него. Действительно, гнилая масса здесь спрессовалась, высохла и напоминала грязный картон, прикрывавший камни. Через минуту я уже шагал по этому «картону».
В некоторых местах из него торчали засохшие рыбьи головы, палки и куски измазанного нефтью полиэтилена. Я опять нашел несколько бобинцев, а потом наткнулся на шар из толстого волнистого стекла, пустой внутри. Шар оказался таким тяжелым, что я не мог его даже приподнять. Для чего он был сделан и почему не разбился, брошенный волнами на камни, я так и не мог догадаться. Во всяком случае он способен был плавать в воде, как бобинец, иначе не оказался бы здесь.
Дальше по берегу лежали расщепленные стволы деревьев с обломками сучьев, на которых висели грязные фестоны серо-зеленой высохшей тины. Стали попадаться черные островки каких-то сухих водорослей, похожих на обгорелые кучки мха. Когда я наступал на них, в воздух поднималась тончайшая пыль, от которой першило в горле, и я начинал неудержимо чихать.
Сколько бы я ни смотрел по сторонам, я видел чаек только вдали, над скалами Форштевня. Там они кружились целыми стаями. В той части берега, по которой я шел, их не встречалось. Других птиц тоже.
Неожиданно я почувствовал под ногами пустоту. Сухой «картон» водорослей поднимался над камнями длинным невысоким бугром, обрисовывая что-то плавное и продолговатое. Я постучал пяткой по бугру.
Гулко отозвалась пустота.
Я стал на колени и начал сдирать с бугра слежавшийся водорослевый пласт. Он снимался слой за слоем, как пыльный войлок. Содрав несколько слоев, увидел гладкую поверхность длинного поплавка из пластмассы, похожей на пропитанную эпоксидом материю. Пришлось сорвать еще целое покрывало водорослей, прежде чем я понял, что это не поплавок, а маленькая штампованная лодка на двух человек, перевернувшаяся вверх дном.
Я так обрадовался, что заработал, как машина, очищая ее от мусора.
Скоро лодка, ярко-зеленая, аккуратненькая, лежала передо мной, а я чуть не орал от радости. Теперь я могу объехать все побережье, а не ползать по грудам камней, разбивая колени и раздирая кеды!
Я знал эти лодочки, легкие, как скорлупки. Они назывались тузиками. Два таких тузика было на нашем катере. Очень удобная лодочка. Никаких усилий не надо, чтобы гонять ее по воде. Чуть-чуть шевельнешь веслами — и она уже несется вперед, как будто у нее есть мотор.
Я перевернул лодку и обрадовался еще больше. Целехонькая! Внутри отштампованы два сиденья, на дне — упоры для ног. В нос вделано металлическое кольцо, на котором еще сохранился обрывок цепочки. Такой тузик не тонет, если даже его переворачивает волнами или до бортов заливает водой. И пластик, из которого штампуются эти лодки, такой прочный, что не ломается, а только гнется при ударе о камни.
Мне захотелось сейчас же спустить тузик на воду, погрузить на него все свое барахло и отправиться к мысу Форштевня морем. Я уже собрался тащить лодку к воде, как вдруг радость моя разом погасла.
Весла…
Без весел я не смог бы проплыть на нем и десяти метров.
Я долго искал вокруг, рылся в тине, заглядывал в щели между камнями, хотя знал, что делал это напрасно. И лодку, и весла разом не уносит штормом. Весла всегда хранятся отдельно от лодки. А сделать весла своими силами, имея всего перочинный нож, — невозможная штука.
Бросив тузик на том месте, где я его откопал, я снова нагрузил на себя свои припасы и с тоской посмотрел на лодчонку. Жаль. В какие чудесные путешествия можно было бы пускаться на ней!..
Больше ничего интересного на пути не встретилось, кроме нескольких разбитых ящиков, которые я оттащил подальше от прибоя.
Я добрался до мыса Форштевня, когда солнце уже перевалило за полдень.
Остров у мыса превращался в узкую полосу камней вроде перешейка, который упирался в высокие, изъеденные волнами, темно-зеленые скалы, столбами стоящие в море. Над скалами летали чайки, а внизу клокотал прибой. Это и была та самая снежная полоса, которую я видел с горы. Только сверху она выглядела узенькой неровной каемкой, обрамляющей несколько рифов, а на самом деле это были не рифы, а каменные столбы. Они поднимались на высоту пятиэтажного дома, и волны грохали о них с такой силой, что все вокруг гудело. И это при тихой погоде! Я представил, что здесь творится во время штормов, и мне сделалось неуютно. Мрачное место. И как только оно нравится чайкам?
