С террасы, потирая руки, вошел в гостиную Василий Васильевич.
- Ну, господа, господа! Пора за дело! Пожалуйте, столы готовы!
Мужчины и многие дамы поднялись. Василий Васильевич спросил Токарева:
- А вы в винт не играете?
- Я... мм... играю немножко...
- А-а!..- Василий Васильевич с уважением оглядел его.- Великолепно!.. Вот вам, значит, четвертый партнер! - обратился он к Марье Михайловне.
Марья Михайловна просияла и с ласкою взглянула на Токарева.
- Как я рада!
Она сначала как будто удивилась, что он играет.
Спустились с террасы. Столы в аллее весело зеленели ярким сукном. Партнерами Марьи Михайловны и Токарева были Пантелеев и акцизный чиновник Елкин. Уселись, вытянули карты. Марье Михайловне вышло сдавать.
Елкин, живой старичок с круглыми глазами, говорил:
- Ну, я сегодня в выигрыше! Как с дамами играю, всегда выигрываю.- Он взял карты.- Так и есть! Туз... другой... третий... четвертый... пятый...
Марья Михайловна засмеялась. Елкин сказал:
- Вы что смеетесь? Давайте пари, что выиграю!
- Давайте!
Вечер был чудесный - теплый и тихий. Солнце светило сбоку в аллею. Нижние ветви лип просвечивали яркою зеленью. В полосах солнечного света золотыми точками плавали мухи. Варвара Васильевна расхаживала по аллее с женами Елкина и Пантелеева и занимала их.
Марья Михайловна в колебании смотрела в свои карты.
- Погодите немножко... Гм...- Она помолчала.- Ну... без козыря!
- Если говорят с руки: "Ну... без козыря!" - это значит, что всего два туза,- объяснил Елкин Токареву и решительно сказал: - Три без козыря!
Марья Михайловна лукаво погрозила пальцем.
- Иван Яковлевич, не зарывайтесь!
- Я вам с начала игры сказал, что у меня пять тузов... Владимир Николаевич, карты поближе к орденам,- все вижу.
- Четыре черви! - сказал Токарев, игравший с Марьей Михайловной.
Елкин почтительно протянул:
- Па-ас, па-ас!.. Прикажете раскрыть прикуп?
Марья Михайловна заволновалась:
- Нет, нет, подождите!.. Четыре без козыря! Я беру! Она раскрыла прикуп, задумалась. Нерешительно передала Токареву четыре карты и сказала:
- Ну, посмотрю, поймете ли вы.
Пантелеев ворчливо заметил:
- Марья Михайловна, так нельзя!
- Да я... я ничего не сказала!
- А я вот понял, что вы сказали! - вызывающе произнес Елкин.- На ренонсах хотите играть!
- Малый в червях,- объявил Токарев.
Они сыграли назначенное. Марья Михайловна забрала последнюю взятку и радостно заговорила:
- Вы мне говорите: "черви", а у меня туз и пять фосок! Я все-таки колебалась поднимать на пять червей, но, думаю: вы сразу сказали четыре черви, значит, у вас масть хорошая... Ну, записы-вайте, Владимир Николаевич!
Ее красивое лицо горело оживлением. За соседним столом царило гробовое молчание. Там играли Василий Васильевич, Будиновский, доктор Голицынский и ревизор Юрасов с Анною на шее. Они сидели молча, неподвижные и строгие, и только изредка раздавалось короткое: "пас!", "три черви", "четыре трефы!" Елкин почтительно сказал:
- Вот играют! Как цари!
Игра шла веселая и оживленная. Сыграли уже шесть робберов. Темнело, подали свечи и чай.
Токарев, увлеченный трудным разыгрыванием большого шлема с Елкиным, случайно поднял глаза. За соседним столом, лицом к нему, сидел Василий Васильевич, глядя в карты. Свечи освещали его лицо - серьезное и строгое, со сдвинутыми тонкими бровями... У Токарева прошло по душе странное чувство. Что такое? Где он недавно видел такое же лицо? Ах, да!.. Совсем с таким лицом Варвара Васильевна стояла недавно перед решеткою в ожидании, когда служитель откроет дверь к бешеному...
По аллее прошли в глубь сада Сергей и побледневшая Варвара Васильевна. Сергей ирониче-ски сказал:
- Ишь, Владимир-то Николаевич наш! Совсем акклиматизировался среди "больших"!
Токарев дрогнул и нахмурился.
"Какое скучное ребячество!" - с тоскою подумал он.
В одиннадцать часов подали ужинать. Все шумно сели за стол, веселые и проголодавшиеся. Токарев опять сидел рядом с Марьей Михайловной. Они теперь чувствовали себя совсем друзья-ми, шутили, смеялись. Василий Васильевич разлил по бокалам донское игристое. Стали говорить шутливые тосты, чокаться. После ужина гости начали разъезжаться.
Марья Михайловна в верхней кофточке цвета ее юбки и в шляпке, сделавшей ее лицо еще красивее, крепко пожимала руку Токареву и взяла с него слово, что он приедет к ним в деревню. Подали коляску Будиновских. Красивые серые лошади, фыркая, косились на свет и звякали бубенчиками. Кучер в бархатной безрукавке неподвижно сидел на козлах.
Будиновские сели, и коляска, звеня бубенчиками, мягко покатилась в темноту.
Токарев вышел на террасу. Было тепло и тихо, легкие облака закрывали месяц. Из темного сада тянуло запахом настурций, левкоев. В голове Токарева слегка шумело, перед ним стояла Марья Михайловна - красивая, оживленная, с нежной белой шеей над кружевом изящной кофточки. И ему представилось, как в этой теплой ночи катится по дороге коляска Будиновских. Будиновский сидит, обняв жену за талию. Сквозь шелк и корсет ощущается теплота молодого, красивого женского тела...
Хорошо бы так жить! Вот такая жена - красивая, белая и изящная. Летом усадьба с разве-систыми липами, белою скатертью на обеденном столе и гостями, уезжающими в тарантасах в темноту. Зимою - уютный кабинет с латаниями, мягким турецким диваном и большим письмен-ным столом. И чтоб все это покрывалось широким общественным делом, чтобы дело это захваты-вало целиком, оправдывало жизнь и не требовало слишком больших жертв...
XI
С утра пошел дождь. Низкие черные тучи бежали по небу, дул сильный ветер. Сад выл и шумел, в воздухе кружились мокрые желтые листья, в аллеях стояли лужи. Глянуло неприветли-вою осенью. На ступеньках крыльца чернела грязь от очищаемых ног, все были в теплой одежде.
Настал вечер. Отужинали. Непогода усиливалась. В саду стоял глухой, могучий гул. В печных трубах свистело. На крыше сарая полуоторванный железный лист звякал и трепался под ветром. Конкордия Сергеевна в поношенной блузе и с косынкою на редких волосах укладывала в спальне белье в чемоданы и корзины - на днях Катя уезжала в гимназию. Горничная Дашка, зевая и почесывая лохматую голову, подавала Конкордии Сергеевне из бельевой корзины выгла-женные женские рубашки, юбки и простыни.
Варвара Васильевна, Токарев, Сергей и Катя сидели в столовой. Горела лампа. Скатерть, с неприбранной после ужина посудой, была усеяна хлебными корками и крошками. Сергей, с особенным блеском в глазах, сидел на окне, засунув руки меж колен, и хмуро смотрел в угол.
- Ах ты гадость какая! - с отвращением сказал он, встал и зашагал по комнате.- Как паскудно на душе! Ну и компания же была у нас вчера!.. У-у, эти взрослые люди!..
Он остановился перед столом.
- Взрослые, "почтенные"... Всю жизнь корпят, "трудятся", и даже не спросят себя, кому и на что нужен их труд. Важно только одно,- чтоб "заработать" побольше, чтоб можно было со своею семьею жить... А для чего жить?.. А вечером съедутся и с тем же важным, почтенным видом целыми часами бросают на стол раскрашенные картонки. И ведь все ужасно уважают себя,какое сознание собственного достоинства, какая уверенность в своем праве на жизнь! В голове - пара дрянненьких идеек, высохших, как залежавшийся лимон, и это - "установившиеся взгляды". Зачем думать, искать? Ведь это положительно собрание каких-то животных - тупых, самодовольных, ни над чем не задумывающихся. И среди этих животных - "люди": доктор, покорно преклоняющийся перед всякою подлостью, хотя и понимает, что это подлость. Будиновс-кий с его великолепным либерализмом... Я его себе иначе теперь не могу представить: жена сидит, читает ему умную книжку, а он слушает и... рисует лошадиные головки. Ведь в этих лошадиных головках он весь целиком, со всею силою своих идеалов и умственных запросов... Бррр!..
Сергей передернул плечами и медленно зашагал по столовой. Токарев стоял у печки и крутил бородку. В душе росло глухое раздражение. Он заговорил:
- Меня, Сергей Васильевич, удивляет одно. Вы преисполнены ужасным презрением к бывшим у нас вчера взрослым людям. Они не удовлетворяют вашему представлению о человеке - страстно ищущем, смелом, не дрожащем за себя и свое благополучие. Вы в этом совершенно правы, но только... Разве у нас вчера были какие-нибудь особенные "взрослые люди", а не самые обыкновенные? В общем, взрослые люди все таковы, и над этим стоит задуматься. Возьмите хоть такую вещь: среди ваших сверстников вы, наверное, уважаете множество лиц, среди "взрослых людей" лишь трех-четырех, и то вы их уважаете условно. Ведь правда?
- Совершенно верно.
- Ну вот. У меня тоже было много сверстников, заслуживавших глубокого уважения, а теперь... теперь они уважения не заслуживают. Какая этому причина? Та, что двадцать лет есть не тридцать и не сорок, больше ничего. Вам двадцать два года. Эко чудо, что у вас кровь кипит, что вам хочется подвигов, "грозы", самоотверженной деятельности, что вы жадно ищете знаний! В ваш возраст все это вполне естественно. Но это вовсе не дает вам права так презирать других людей и так уважать себя. Вот останьтесь таким до сорока лет,- тогда уважайте себя!
