— Мы добрые лесные гномики! — проревел верзила Боллок, услыхав обрывок последней фразы, и запихнул в рот кусок жирной телятины.
— Я никого не называл вором, — спокойно отреагировал Торстведт, взбалтывая содержимое железной фляги, висевшей на его широком кожаном поясе. — Но если сказано первое слово, должно прозвучать и последнее.
— Да, Торстведт, я понимаю, о чем ты, и эта история очень проста, — вслед за этими словами Робин коротко изложил ему суть дела.
Торстведт внимательно выслушал историю ноттингемских узников, но ничего не сказал.
— Как бы то ни было, — после некоторого молчания прибавил Робин, — твой сын увидит своего отца и не ранее, чем к завтрашнему утру. Эй, добрые эльфы! Смотрите, как бы ваши красные лица не полопались от праведности и монашеского винца. Мы идем дальше! — окликнул Робин лучников и, отряхнув траву со своих вытершихся со временем, но все таких же прочных кожаных охотничьих штанов, отправился к оседланным коням. Остальные путники последовали за ним. Сквозь редкие кроны деревьев на небольшой отряд уже поглядывало рыжеволосое утреннее солнце.
За ночь незначительные облака, сопутствовавшие событиям всего предыдущего дня, рассеялись. День обещал быть жарким. Даже знойный Саланка сбросил с себя серый холщовый плащ, оставшись в одной темно-малиновой испанской сорочке, купленной им некогда у одного кастильского араба. Выглядел от довольно бодро, и если бы сторонний наблюдатель не знал, что Саланке, а точнее — Салану Аллия Аджери Ибн-Рашиду, третьему сыну знатного дамасского оружейника Саххаба, исполнялось именно в этот день сорок пять лет, то он ни за что бы не поверил, что это действительно так. Впрочем, и сам Саланка, последние двадцать лет проживший среди бурных страстей, тщетно пытавшихся сломить его волю, с трудом мог вспомнить и дату своего рождения, и свой возраст.
«Ишь, нахохлился», — подумал Робин, оценив гордую осанку сарацина.
— Мы с тобой уже давно не юноши, которые сломя голову бросаются в пучину боя. Могут ведь и без головы оставить, а, Саланка?
Саланка исподлобья взглянул на друга и, ничего не отвечая, пришпорил коня.
«Сарацин есть сарацин, — подумал Робин, — горячая кровь».
— Торстведт, а что означает этот символ на твоем амулете? И у твоего сына точно такой же. Он напоминает мне меч с двумя лезвиями, но с одной рукоятью. Может быть, раскроешь его секрет?
— Тяжело открыть распахнутую дверь, — заметил Торстведт, вглядываясь в тропу, которая становилась все шире и выводила всадников на торный шлях. — Разум и воля остры, но рука их держит одна.
— Неплохо сказано, — вновь ухмыльнулся Саланка, впрочем, с некоторой недоверчивостью. — На моей родине, в Сирии, много мудрых людей и много храбрых воинов, но никому еще не удалось совместить в себе первое и второе.
— И даже великий Саладдин? — с ответной иронией в голосе спросил Торстведт.
— О! Саладдин — великий человек. Но и ему не примирить эти два острия.
— И все-таки, Саланка, ты не будешь отрицать, что Саладдин — отменный правитель, — вмешался в спор Робин.
— Но и отменный правитель не может отменить свою смерть, — продолжал Торстведт, придерживая за гриву своего черного иноходца.
— Что ты хочешь этим сказать? — даже несколько приподнялся в седле Саланка.
— Я хочу сказать, что если у бутыли отсечь дно, то эль вытечет быстрее, чем это дно приставят.
— Что на юге, что на севере — все одни и те же мудрствования. Без толку все это, — раздасадованно возразил Саланка, объезжая своих собеседников.
— Я ведь помню тебя, Робин, — не сводя взгляда со спины сарацина, продолжал Торстведт. — Тогда, у шерифа, ты и твои друзья вели себя не лучшим образом, но нет такой памяти, которая была бы сильнее вспоминающего. Я не держу на тебя зла. И все, что мне надо сейчас, — это увидеть Расти живым. А там… Будем видеть.
Это последнее «будем видеть» удивило Робина, но на протяжении всей последующей беседы ему так и не удалось выудить из скандинава ни малейшего намека.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Ничто не помешало путникам добраться к ночи до окрестностей Лестера. Затем после недолгого сна они продолжили путь — вновь по лесной дороге, и к утру уже пересекли границу графства Йоркширского. Торстведт, равно как и Робин, вот уже вторую ночь и вовсе не смыкал глаз, а именинник Саланка проспал не более часа. Сидя у небольшого костерка, норвежец, иногда приходивший в более или менее сносное расположение духа, поведал собеседникам о кое-каких занятных происшествиях, приключившихся с ним за время пиратских рейдов и экспедиций.
Правда, это было уже после того, как сердце его смягчилось воспоминаниями Робина и Саланки о совместном пребывании в плену у рабовладельцев Средиземноморья, о побеге из тюрьмы на пустынном острове Гадда и об испытанных ими невероятных приключениях на пути возвращения в Англию. Торстведт заявил даже, что не держит зла и на Саланку, который когда-то пренагло зацепил его во время пирушки у шерифа ноттингемского. Впрочем, сарацин поверил в это лишь отчасти.
Солнце уже поднималось к зениту, когда отряд приблизился к Шервудскому лесу. До встречи с шерифом Реджинальдом, назначенной на сегодня, оставалось еще несколько часов, и путники устремились прямо к хижине заросшего Лопина — туда, где отлеживался Раски. Через час после полудня они подъезжали к хижине.
Саланка, впервые за долгие годы попавший в те места, где когда-то они с Робином так весело проводили время, заметно разволновался, в глазах его зажегся настоящий охотничий блеск. Заметив это, улыбнулись и Робин, и даже по-прежнему невозмутимый Торстведт.
— Друг! Кажется мне, здесь по-прежнему можно встретить с десяток добрых молодцов, растворившихся в зеленой листве. И бедняга Малыш Джон, и преподобный Отец Тук — как будто бы они и не покидали нас никогда. Ты слышишь, старые ели все так же хитро скрипят, встречая нас? Слышишь, Робин? — обернулся Саланка к другу, привстав на стременах.
Но предводитель отряда не склонен был разделять радостное упоение своего друга. Робин за последние годы почти не покидал мест, где в каменистой земле Шервуда покоились под простыми шершавыми деревянными крестами его старые друзья, бывшие когда-то непревзойденными весельчаками, а ныне превратившиеся не то в светлых лесных духов, не то в лихих бесенят.
— Погоди, — тихонько окликнул Робин вырвавшегося несколько вперед Саланку, в то же время знаком поднятой руки приказывая всем своим спутникам остановиться.
Робин оглянулся, ожидая встретиться с укоряющим взглядом норвежца, стремившегося во что бы то ни стало скорее увидеть сына живым и невредимым. Но Торстведт, казалось, тоже что-то почувствовал и упорно разглядывал выступавшую из-за деревьев хижину. Хмурый взгляд его серых глаз стал при этом темнее ночи.
