— Ты чему-то улыбаешься.
— Да, наверное. Просто одна глупая мысль.
Он отхлебнул вина.
— Насчет чего?
— Насчет того, что со мной случилось. У меня была минута… пожалуй, это можно назвать минутой вдохновения, когда я готовила обед.
Он не удивился.
— У меня на днях была такая минута, — сказал он. — Я ждал одного из своих учеников, и на меня нашло вдохновение. Музыкальная тема. Я поспешил записать ее, но когда сыграл позже… Большое разочарование.
Изабелла подумала, что они говорят о разных вещах. Она ошибочно назвала это минутой вдохновения. К ней не приходили никакие идеи — скорее прозрение, а это совсем другое. Но было трудно такое объяснить, поскольку язык не приспособлен для описания подобных вещей. Заканчиваешь тем, что пускаешься в пространные рассуждения, — так случается с мистиками, у которых порой облако слов окружает лучик света, о котором они пишут.
Нет, ей не хотелось глупо выглядеть — она поняла, как мало знает о взглядах Джейми на этот предмет. Верит ли он в нематериальное? Они никогда не беседовали на подобные темы, так что она понятия не имела. Впрочем, вероятно, это обычное дело: сколько пар ее круга обсуждают в наши дни такие вещи? Интересно, многие ли из ее друзей верят в существование Бога? Она знала, что кое-кто из них ходит в церковь — вероятно, они верят в Бога или хотят поверить. Конечно, это относится ко многим людям в любой конгрегации: они приходят в церковь не потому, что верят, а потому что чувствуют, что религия необходима. Так во что же верит Джейми и верит ли вообще? Считает ли он, что у него есть душа? Она наблюдала, как он берет бокал. Он смотрел на нее с улыбкой. Конечно, у него есть душа, сказала она себе, — кроткая, добрая, полная любви. Изабелла словно бы видела ее.
— Нам поступило приглашение, — сказала она. И сразу же удивилась: зачем она сказала? Она не думала об этом приглашении, а даже если и думала, то не собиралась поднимать этот вопрос сейчас. Но у нее просто вырвалось.
— О?
Она судорожно сглотнула. Ей только что явился дух любви или нечто имеющее отношение к любви, и нужно продолжать в том же ключе.
— Кэт пригласила нас на обед.
Она пристально смотрела на Джейми. Иногда слова можно увидеть, подумалось ей, — видишь, как они передвигаются по воздуху, достигая цели, словно невидимая волна. Изабелла вспомнила, как в молодости присутствовала на судебном процессе в Высоком суде правосудия. Ее подруга выступала там в качестве младшего адвоката, и Изабелле хотелось увидеть ее в деле. Зрелище впечатляло: она услышала, как жюри присяжных выносит свой вердикт, а затем судья повернулся лицом к обвиняемому и просто сказал: «Шесть лет», и она увидела, как человек на скамье подсудимых дернулся назад, словно его толкнула невидимая рука.
Джейми поставил бокал и взглянул на нее. Свет в его глазах и улыбка исчезли — они сменились сдержанностью.
— Как мило с ее стороны, — сказал Джейми. — Когда?
— Она не сказала. Фактически это было послание. Она передала мне приглашение через Грейс.
— Понятно.
Изабелла играла с вилкой.
— Ты хочешь пойти? Нам не обязательно это делать. — Она подумала, что Кэт поймет. По негласному соглашению они с Джейми не касались темы Кэт, поскольку оба знали, что это рана, до которой не следует дотрагиваться.
Джейми ответил не сразу.
— У меня с ней покончено, — сказал он наконец, не глядя при этом на Изабеллу, и она поняла, что это не так. Если бы Кэт была ему безразлична, он бы взглянул Изабелле в глаза: Джейми всегда общался с людьми прямо, глядя им в глаза. Но сейчас было не так.
Изабелла не сводила с него глаз. Ей было больно.
— Не думаю, что покончено, Джейми. Я действительно в этом сомневаюсь.
Теперь он взглянул на нее:
— Да. Ты права.
— Значит, ты все еще любишь ее?
— Может быть, — ответил он тихо. — Может быть. Ты же знаешь, как это бывает.
— Конечно. Я была влюблена, и это длилось годами. Даже после того как Джон оставил меня, я все еще любила его, продолжала любить, так глупо, бессмысленно. Но мы ничего не можем с собой поделать, не так ли?
Джейми неожиданно оттолкнул стул и поднялся на ноги. Стакан воды опрокинулся, вода пролилась, оставив продолговатое темное пятно на джинсах Джейми. Он подошел к Изабелле и присел на корточки, обняв ее. Голос его звучал хрипло — от волнения, подумала она.
— Не кажется ли тебе, что мы можем… что мы можем перестать любить очень многих? Тех, кого мы когда-то любили… или все еще любим. Они уже далеки от нас, они остались в другой, прежней жизни, и мы теперь любим кого-то другого — человека или людей из нашего настоящего, а не из нашего прошлого. Ты так не думаешь?
Изабелла взяла его за руку и пожала ее. Блаженство — она не могла поверить в свое состояние безоблачного блаженства: этот молодой человек, такой красивый и добрый, в ее объятиях, он принадлежит ей.
— Конечно, я верю в это, — ответила она.
— Так мы идем или нет?
— Я думаю, мы должны пойти. Кэт и я — семья. Я не хочу изгонять ее из своей жизни из-за нас с тобой.
Он поцеловал ее в лоб, потом в губы:
— Хорошо.
На следующий день прибыли по почте две рукописи, которых Изабелла ждала, с удовольствием предвкушая, как она погрузится в них. Она прочла их в первую очередь, оставив пока без внимания остальную корреспонденцию, среди которой заметила счета. Рукописи действительно были интересными, как Изабелла и ожидала, и она начала писать благодарственные ответы их авторам. Обе статьи были написаны по ее просьбе для специального выпуска журнала, посвященного философии налогообложения. Эта тема оказалась значительно более глубокой, чем казалось Изабелле поначалу. Почему богатые должны платить больше, нежели бедные? Они и платили — по крайней мере, в большинстве стран. Но на каком основании? Должно ли налогообложение быть орудием перераспределения богатства? Она считала, что должно, и многие так считали, но было неясно, является ли налогообложение самым подходящим способом для такого перераспределения. Может быть, правительства должны честно признаться, что они просто намереваются конфисковать имущество, накопленное сверх установленной нормы? Она задумалась над этим. Интересно, понравилось бы ей, если бы правительство начало отнимать у нее капитал начиная с этой минуты? Присвоило бы ее деньги, обратив их в военное снаряжение и новые дороги? Я не имею особых прав на эти деньги, подумала она. Они достались мне просто потому, что принадлежали члену моей семьи, который потом умер. Дает ли мне это хоть какие-то моральные права? Не очень убедительные, решила Изабелла. Но ведь многое в жизни сначала приобретается, а затем передается по наследству — и не только имущество, но и вкусы, черты характера, талант. Написал бы Моцарт свои произведения, если бы не Леопольд Моцарт, который посадил своего крошечного сына за фортепьяно? По-видимому, нет. Гений, то есть определенные свойства ума, присутствовали, но проявились бы они, если бы не музыкант отец? А мистер Гетти, богач — причем очень щедрый, — получил свой капитал, заработанный на нефти, от предыдущего мистера Гетти; сам он мог бы никогда не найти нефть. Изабелла улыбнулась при этой мысли. Конечно, он мог бы вообще не искать нефть — ведь не каждому приходит мысль искать нефть.
Ход ее мыслей был прерван каким-то шумом в доме. Грейс не было в то утро — она пошла на прием к дантисту, и Изабелла отпустила ее на целый день. Это было продиктовано не только заботой о благе Грейс. Дело в том, что Грейс лечили зубной канал, а Изабелла по своему опыту знала, как это мучительно. К тому же Грейс не признавала анестезию, предпочитая переносить боль, нежели длительное онемение в результате местного обезболивания. Изабелла считала такое предпочтение странным, но Грейс была непоколебима. Изабелла еще могла понять, когда речь шла о каком-то пустяке, но лечение канала — это уж чересчур! Она заметила, что Грейс любит подробно повествовать о своих визитах к дантисту, а у Изабеллы не было настроения слушать длинный рассказ о корнях и каналах. К завтрашнему дню воспоминания о боли чуть потускнеют, и Грейс вновь обретет присущее ей в обычное время спокойствие духа.
Таким образом, Чарли остался на попечении Изабеллы, и шум в доме означал, что он проснулся и плачет. Она отложила статьи по философии налогообложения в сторону и поспешила в заднюю часть дома, где Чарли обычно спал днем. При виде матери он перестал плакать и смотрел на нее с тем странным удивлением, из-за которого родителям кажется, что ребенок совсем их забыл и сейчас впервые видит.
Она взяла сына на руки. Он был теплый, кожа слегка влажная. Чарли снова начал хныкать.
— Ты голодный, да? — спросила она, И ответила за него: — Конечно. Конечно. Пора тебя кормить.
Он с жадностью набросился на детское питание, присосавшись к бутылочке. Потом она положила его к себе на плечо, осторожно поглаживая по спинке, — она делала так после каждого кормления, чтобы его не мучили газы. Обычно это успокаивало Чарли, и он срыгивал, но сегодня он оказал матери сопротивление и извивался, как будто хотел высвободиться.
