Грустно бредя назад в “Глазную помощь” под теплым дождем, Офелия подняла голову и, к своему удивлению, увидела белокожего молодого человека, стоящего на балконе здания. “Бледный долговязый парень”, – так ей запомнилось. Уже несколько месяцев она жила среди гаитян, питалась гаитянской едой, начинала говорить на их языке и немного гордилась тем, что была здесь не просто туристкой. Она почувствовала некоторое раздражение. Кто этот блан на балконе? Что делает он здесь, на ее территории? Она поступила, как полагается хорошо воспитанной англичанке, – вошла в дом и представилась.
В домике была общая комната с цементным полом, где стояли несколько деревянных стульев и стол. Офелия и Пол уселись по разные стороны стола и начали разговор. Уже через несколько минут, вспоминает Офелия, она почувствовала, что наконец-то впервые за несколько месяцев ей совсем не надо сдерживаться, можно приоткрыть даже свою “хулиганистую ипостась”, питающую слабость к неприличным анекдотам и крепкому словцу. Очень скоро она уже рассказывала незнакомцу, как ей не удалось дозвониться и как она чувствует себя виноватой из-за этого: дома неприятности, а она далеко. Она сказала: “Я хочу написать что-нибудь теплое отцу”.
Пол улыбнулся и предложил очень английское начало: “Мой дражайший и, собственно, единственный папа”. Она засмеялась. В какой-то момент Пол попросил ее рассказать о семье. Много лет спустя кто-то из ее друзей предложил подобный зачин как прием соблазнения. Приходишь с человеком в ресторан и говоришь ему: “Расскажи мне о себе”. Офелия тогда тут же вспомнила Пола. Когда он произносил эти слова, люди обычно чувствовали, что он думает в этот момент только о них. Конечно, собеседник понимал, что интерес Фармера к его персоне иногда может иметь и другие мотивы помимо простого человеческого участия, но в то же время всегда каким-то образом знал, что интерес этот искренний, и проникался доверием. Офелия рассказала ему о своей матери, известной киноактрисе Патриции Нил, и о разных семейных драмах, широко обсуждавшихся в газетах: о мамином инсульте и длительном лечении, о ее недавнем разрыве с отцом, писателем Роальдом Далем. Фактически именно из-за него Офелия отправилась в Гаити, поскольку он вечно ворчал, что ей пора заняться чем-нибудь увлекательным и полезным. Он переживал, что у нее нет амбиций. Последние два года она изучала в школе географию, но перед тем как отправиться в Порт-о-Пренс, ей пришлось отыскивать Гаити на карте мира.
У нее накопилось столько мыслей, которыми не с кем было поделиться, и вдруг – пожалуйста. Возможно, любой англоговорящий незнакомец подошел бы, но этот молодой человек показался ей просто идеальным собеседником. Она выложила ему всю семейную сагу, все свои огорчения и тревоги, и Пол слушал очень внимательно, ни разу не сказав, что она зря так реагирует, только иногда предлагал советы, как получше разобраться в своих чувствах. Она была изумлена. Перед ней сидел двадцатитрехлетний американец, на вид вчерашний подросток, вполне симпатичный, хотя и слишком бледный и нескладный, слишком мальчишистый, чтобы очаровывать, и она думала: “Как это он находит слова для меня, откуда знает, как меня утешить?”
Ей понравилось, что он не придавал значения ее громкому имени. Она чувствовала, что он не думает про себя: “Ух ты! Я же разговариваю с дочерью кинозвезды!” Казалось, это обстоятельство его просто позабавило. Он рассказал ей немного о собственной семье, рассмешил ее историями из своего детства. Она решила, что он приехал в Мирбале проверить, стоит ли работать в “Глазной помощи”, и описала ему характеры сотрудников. И он понравился ей еще больше прежнего, когда, выслушав ее с широко раскрытыми глазами, искренне поблагодарил: “Спасибо, что вы мне все это рассказали!”
Они проговорили до трех ночи. Следующие несколько дней прошли в разъездах с группой сотрудников на “лендровере” компании. Фармер сказал ей, что в Гаити он будет в основном заниматься антропологией. Она не имела точного представления, что это такое. Он возил с собой диктофон, фотоаппарат и тетрадь. Она сидела рядом с ним и смотрела, как он ведет наблюдения из машины. “Лендровер” подпрыгивал по пыльным грунтовкам, проезжая мимо жалких лачуг, и Офелия спрашивала, почему здесь так много больных, почему нет хороших дорог. Вначале он отвечал довольно осторожно, словно желая убедиться, что она его понимает. Впрочем, он был настолько полон энтузиазма, что даже неловко становилось. Когда люди с обочин кричали им “Блан! Блан!”, он в ответ кричал “Привет!”, улыбался и махал рукой. Она подумала, что только туристы так машут, а вслух съехидничала: “Что, приветствуете своих темнокожих братьев?” Фармер обернулся к ней: “Что вы имеете в виду?”
Он пытался улыбнуться. Глядя на него, она подумала: он невосприимчив ко всяким гадостям. Он был из тех, кто не сразу делится своими мыслями с другими. Но если он начал раскрываться, а над ним подшутили, то он может надолго замкнуться опять. Надо же, впервые за несколько месяцев у нее появилась интересная компания, а она все испортила. “Простите, простите, – повинилась она. – Я это не всерьез”.
Он улыбнулся ей, а когда опять кто-то крикнул “Блан!”, как ни в чем не бывало помахал снова. Офелия поняла, что ее простили. Водились за ним и другие чудачества, например он называл ей деревья и кустарники по-латыни. Застенчивостью он не страдал. Казалось, он мог разговаривать с кем угодно, но ясно было, что на первом месте у него крестьяне, которые, объяснил он Офелии, составляют большинство в Гаити, даже среди городской бедноты. Он фотографировал, делал записи о больницах, которые они посещали. Он задавал крестьянам множество вопросов. Где они берут воду для питья? Что, по их мнению, вызывает болезни? Он записывал эти беседы на диктофон, а ночью на базе перекладывал на бумагу. Он овладевал креольским языком с завидной скоростью. Офелия провела несколько месяцев в Гаити, он же только что появился, но за неделю разъездов успел обогнать ее. Он уже почти тараторил, как крыса (гаитянское выражение).
Закончив путешествия по сельской местности, бригада “Глазной помощи” направлялась в Порт-о-Пренс. Офелия и Пол сидели сзади, и он уже обращался к ней семейным прозвищем – Мин. Он уже назвал ей миллион прозвищ из репертуара собственной семьи, когда они приблизились к крутому, узкому участку, где Национальное шоссе № 3 спускается по отрогам Морн-Кабри (Козьей горы) на равнину Плэйн-дю-Кюль-де-Сак. “Лендровер” начал поворачивать за скалистый выступ, их швырнуло в сторону, а потом они увидели, что дорога впереди покрыта плодами манго, как ковром. Их уже собирали подбежавшие дети. Немного дальше лежал на боку маленький видавший виды грузовичок-маршрутка. Очевидно, тап-тап, направлявшийся на рынок, был страшно перегружен людьми и фруктами. Очевидно, изношенные рессоры и слабые тормоза не выдержали. Кругом валялись перевернутые корзины и манго. Некоторые пассажирки – торговки в тюрбанах – сидели у дороги в каком-то оцепенении, другие стояли вокруг, возбужденно переговариваясь. Рядом с пикапом среди рассыпанных манго лежала женщина, лишь частично прикрытая куском картона. Присутствовал на месте происшествия и полицейский. Сверкая тремя золотыми зубами, он жизнерадостно сообщил, что да, женщина умерла, ничего уже не поделаешь.
Эта сцена навсегда врезалась в память Офелии, так же, как и первое обонятельное впечатление от Гаити – кислый помоечный запах, ударивший ей в ноздри, когда она в первый раз прибыла в аэропорт имени Франсуа Дювалье. Она посматривала на Пола, пока они ехали к городу. Он сидел, уставившись в окно, как ей помнится, “совсем, совсем притихший”.
В ту весну они так и не стали любовниками, но еще примерно месяц виделись почти ежедневно – иногда вместе выезжали в экспедиции с “Глазной помощью”, но чаще встречались в Порт-о-Пренсе. После работы Офелия шла к Полу. Его жилье находилось на заваленном мусором участке, в старом полуразрушенном доме с балкончиками и деревянной резьбой. Здание принадлежало антиквару. По слухам, у жены предыдущего владельца ночью начались роды, он побежал за помощью, а дело было в то время, когда Бэби Док навязал городу комендантский час, так что его застрелили прямо на улице. В настоящее время огромный дом стоял пустым, если не считать Пола и еще одной съемщицы, гаитянки. Иногда она готовила еду во дворе, и запах горящих углей поднимался к окнам Пола. В его комнате на втором этаже было много окон со старыми затейливыми деревянными ставнями и балкончиками. Окна выходили с одной стороны на город и океан, а с другой – на палатки и картонные шалаши трущоб Ла-Салин. Офелия часто заставала его пишущим заметки. Недавно он сочинил стихотворение “Леди Манго” и посвятил его Офелии. Он читал ей вслух. Вот строки из третьей строфы:
Мы уезжаем, а глаза все еще смотрят назад,На корзины, на мертвую леди Манго,Распластанную и застывшую на покрывалеиз тропических фруктов.Она накрыта куском картона,будто флагом своей искореженной страны,слишком тонким, чтобы спрятать ее раны.
То, что они находились далеко от родных, несомненно, упрощало молодым людям период ухаживания – настолько, что оно и ухаживанием-то не выглядело. В ресторанах платила Офелия, потому что у нее были деньги, а у него почти не было. Ей казалось разумным и естественным делиться своими. А он зато гораздо больше знал о Гаити и делился сведениями. Например, рассказал про мадам Макс и поддразнивал девушку, объясняя, что поскольку “Глазная помощь” располагается на земле, принадлежащей этой даме, то, значит, Офелия работает на тонтон-макутов. Однажды она сообщила ему, что познакомилась в отеле “Олоффсон” с интересным типом, утверждающим, будто именно с него Грэм Грин списал образ Пьера Малыша в “Комедиантах”. Пол объяснил, что так оно и есть и что этот маленький, похожий на клоуна человек является осведомителем Дювалье. Пол стал для нее наставником, но не по собственной инициативе. Обычно она задавала вопросы, причем здесь требовались некоторые ухищрения. Если он делал не совсем понятное или чересчур обобщенное заявление, не стоило указывать ему на это, иначе он мог умолкнуть. Лучше было попросить: “Расскажи поподробнее”. Сколько разговоров рождалось из ее наводящих вопросов на втором этаже дома с привидениями! Годы спустя Офелия будет вспоминать эти “долгие, многословные дискуссии”.
