— Хочу, чтобы Дейви вернулся. — Девочка была неестественно застывшей, шевелились только ее губы. И глаза.
— А кем ты хочешь быть? — Я вспомнил свое детство. Я хотел превратиться в крылатую смерть и терзать мир до тех пор, пока он не даст то, что принадлежит мне.
— Принцессой, — прошептала девочка, потом помолчала и добавила: — Или русалкой.
— Я ей рассказываю сказки, сэр, — пояснила женщина, ее голос звучал испуганно, срываясь в отчаяние. Вероятно, она никак не могла понять, что еще я намерен у них отнять. — Те, что я слышала когда-то от моей бабушки. Они передаются в нашей семье из поколения в поколение. — Женщина погладила девочку по головке. — Я рассказываю ей сказки, чтобы отвлечь, чтобы она на время забыла о боли. Думала о всяком несбыточном. Она даже не очень-то понимает, кто такие русалки.
Я прикусил язык. Три неосуществимые просьбы — три желания. Я воспринял их как король, который с короной на голове сидит на троне, которого вместе с его золотом в сокровищницах охраняют крепостные стены и армия. А девочка хотела вернуть брата, она хотела быть принцессой или русалкой. И скоро смерть вырвет ее из рук плачущей матери, чтобы заточить в холодной могиле и превратить в прах. И вся королевская конница, и вся королевская рать здесь бессильны. Я легким движением едва коснулся лба Джени. Смерть вошла в нее уже достаточно глубоко, и мне не нужно было расширять ее пространство. Но я коснулся лба девочки пальцами, чтобы почувствовать пульсацию смерти, почувствовать, как она поглощает жизнь ребенка. И некромантия во мне сразу откликнулась на это прикосновение: произошло соединение — ее дыхание судорожно затрепетало в моем.
— Ты готов ехать, Йорг?
— Да. — Секунда, и я уже был в седле.
Мы медленно тронулись.
— Брат Йорг, у тебя осталась гвоздика? — спросил Макин.
Я похлопал себя по поясной сумке.
— Ничего не осталось, все истратил, чтобы унять эту чертову боль.
Макин округлил глаза и оглянулся на разрушенное крестьянское хозяйство.
— Господи Иисусе, там было достаточно… — тихие звуки цимбал оборвали его на полуслове. Клацанье тарелок, жужжание механизмов, топанье и слабый детский смех.
— Йорг, ты там еще кое-что оставил? — спросил Макин.
— Красный Кент был прав, — ответил я. — Проклятая вещица. Дьявол. Пусть все зло от него падет на голову крестьян, нам от этого только лучше будет, не так ли?
На равнине ветер больно бил по глазам.
Райк натянул поводья и развернул коня, намереваясь вернуться.
— Не смей, — остановил я его.
И он не посмел.
В эту ночь спалось плохо. Возможно, три месяца в Логове разнежили мое тело. Спалось плохо, забытье сна и вовсе не наступало. Я лежал в темной комнате, вонявшей блевотиной и хлевом, и не видел ничего, кроме ее глаз — глаз девочки. И ничего не слышал, кроме «тик-тик-тик» моих часов на запястье и «хра-хра-хра» ее дыхания, жаркого, сухого и быстрого. Бесконечно долго я лежал с «тик-тик», «хра-хра» и болезненным блеском ее глаз.
Мы лежали, и теплая река несла нас, воды ее терпко пахли гвоздикой.
«Тик-хра, тик-хра, тик-хра».
Я проснулся, резко вскрикнув.
— Что? — сонно и глухо пробормотал кто-то в темноте. Возможно, Кент, с головой укутавшийся одеялами.
— Ничего, — ответил я, не до конца освободившись от морока сна. — Показалось, часы остановились.
Но дело было не в часах.
В серых сумерках возникло растянутое зевком лицо Макина, лежавшего рядом со мной. Он сплюнул и почесал спину.
— Господи Иисусе, как все болит, — сказал он и сонными глазами посмотрел на меня. — И щепотки гвоздики не осталось?
— Сегодня ночью девочка умерла, — сказал я. — Легко умерла, не мучилась.
Макин поджал свои толстые губы и ничего не сказал. Возможно, вспомнил своего ребенка, умершего много лет назад. Он даже не спросил, откуда мне это известно.
Казалось, прожитые годы не давят на брата Мейкэла своей тяжестью, словно его неспособность вести им счет защищает его. Он смотрит на мир серыми спокойными глазами, вдыхает его широкой грудью, пробует на ощупь крепкими руками. Брат Грумлоу стрижет его коротко, сзади оставляет косичку и бороду сбривает начисто, обнажая острые скулы. Если не предупредить, что в голове у Мейкэла пусто, вы примите брата Мейкэла за одного из ловких мошенников среди братьев. Хотя в бою его руки действительно приобретают ловкость и подвижность, и его можно счесть полноценным, но потом шум боя стихает, мертвые остаются лежать на земле, а Мейкэл бродит по полю и плачет.
9
ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ
На Высокогорье были и равнины, правда, немного и все больше каменистые, и количество камней росло, как только крестьяне начинали пахать землю. За три месяца моей бытности королем я не выезжал за пределы Высокогорья. И только сейчас, оказавшись на дороге, ведущей на север к Химрифту, я увидел окраины своего королевства, граничившего с Анкратом и Топями Кена.
Мы покинули разрушенное крестьянское поселение, Мартена и Сару, чьи имена врезались отныне в мою память, их мертвую дочь Джени, чье дыхание остановилось весенней ночью, когда мы не успели отъехать и на двадцать миль. Мы двигались к пограничной территории, куда братья имели обыкновение стремиться и где возможностей для них было с избытком. Глубина, на которую всякого рода головорезы могут проникнуть на территорию королевства, есть мера его слабости. Тертаны имели слабые границы, а Топи Кена и того слабее. Чего нельзя было сказать об Анкрате. О его границы можно было зубы сломать.
— Почему остановились? — спросил Макин.
Дорога разветвлялась. Не обозначенная на карте грязная дорога глубокой рытвиной уходила к холмам, туда, где границами сталкивались Анкрат, Топи и Высокогорье. Ветер гнал волны по высокой траве. На пограничье трех стран растительность буйная. Кровь отлично удобряет почву.
— А, развилка. Что ж, выберем ту дорогу, что не ведет в Анкрат, — сказал Макин.
Я закрыл глаза.
— Ты слышишь, Макин?
— Что?
— Послушай, — сказал я.
— Да что послушать? — повернулся он ко мне. — Птицы, что ли?
— Более суровые звуки.
— Комары? — Макин нахмурился.
— Даже Бог их слышит, — сказал я. — А ты не слышишь?
Он заехал мне за спину.
— Колокол?
— Да, колокол в Джессопе. Там с миазмами болот поднимаются мертвецы. Звук такой густой, он расползается над топями на целые мили, — сказал я.
Когда-то этот колокол звал меня домой. Этот же колокол оповестил меня о скором появлении на свет моего брата, который развивался и рос в животе чужой женщины, надевшей платье королевы. Платье из шелка и кружев. И сейчас он напомнил мне о словах принца Стрелы, которые его меч практически выбил из моей головы. Мой маленький брат появился на свет, и те игрушки, которые мой отец положил ему в колыбель, были претензией на мое наследство.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
