– Нет, вопрос. И да, знаю. Это ведь Атлантика? – Этта не нуждалась в том, чтобы София подтверждала ее правоту. Она помолчала, пытаясь придумать правильный вопрос. – Как мы попали на корабль?
– Мы прошли через проход. Ты потеряла сознание. Я переодела тебя в соответствующую эпохе одежду, и мы обе отправились в порт, чтобы сесть на корабль. Этот отказался единственным, выходившим из… из того самого порта, который удовлетворял назначенному дедушкой времени. Одна беда: судно отправлялось в Англию, поэтому дед нанял эту… эту крысу, чтобы захватить корабль и привести в Нью-Йорк, где он нас ждет.
Ответов было гораздо больше, чем Этта рассчитывала. Должно быть, от усталости София выболтала лишнее.
– Намочишь? – И София бросила тряпку Этте. Та поймала ее двумя пальцами, держа перед собой.
– Конечно, – ответила она. – Кстати, это был вопрос.
София прищурилась:
– Будь ты проклята!
– Зачем я здесь? – требовательно спросила Этта. – Почему ты за мной пришла?
– Это два разных вопроса с разными ответами, – заметила София. – Ответ на первый – не знаю. Мне о таком спрашивать не положено. Ответ на второй – потому что мне велели.
– Кто?
– Это третий и самый глупый, принимая во внимание, что я уже рассказала.
Этта выругалась. У нее был… дедушка. В девушке зазмеилось отвращение. Наконец-то сорвавшийся с бледных губ Софии вопрос получился коротким и еле слышным:
– Когда женщины получили право голоса?
Этта моргнула, снова улыбнувшись. Ничто другое ее не волнует?..
– В твоем распоряжении проходы к разным эпохам, так? И ты правда не в курсе?
– Чтоб ты знала, прежде чем меня послали забрать тебя, мне не предоставляли привилегии отправляться в любой год по своему выбору, – раздраженно пояснила София. – Итак, ответь… скажи, правда ли это… правду ли поведал ящик с движущимися картинками, что женщина баллотируется в президенты?
Ящик с движущимися картинками… Телевизор?
Становилось все интереснее и интереснее. София оказалась гораздо более занятной, чем казалась сперва. Девушка не копалась в прошлом Этты, чтобы найти что-то, что можно было бы использовать против нее… нет, она потратила вопрос, потому что ужасно хотела узнать ответ.
– Да, баллотируется, а право голоса… кажется, в 1920-м?
– В 1920-м, – повторила София. – Десять лет.
Десять лет с чего – с ее рождения? Этте не верилось, что София не обладала «привилегией» отправиться в какой-либо год. Как ее могли остановить, когда все путешественники держали историю на кончиках пальцев?
Эта мысль потянула за собой другую:
– Может ли путешественник изменить историю?
– Моя очередь, – проворчала София. – Но да. Путешественники, как известно, по оплошности и глупости случайно вносили в историю небольшие изменения. Не так уж и трудно, если не соблюдать осторожность. В большинстве случаев изменения не так уж и велики, чтобы требовать корректировки. Но изменять что-либо намеренно – против наших правил и может привести к запрету на путешествия на годы, если не хуже.
– Не понимаю, почему маленькое изменение не ведет к большому, – призналась Этта.
– Иногда это так, но иногда просто ничего не происходит. Заранее трудно предсказать. – Прикрыв глаза, София скрестила руки на груди. – Лучший способ понять – думать о шкале времени, как о… непрерывном ревущем потоке. Его направление определено, а мы лишь создаем рябь, впрыгивая и выпрыгивая из него. Время само исправляет себя, чтобы дальнейшие события оставались неизменными. Но если маленькое изменение дорастает до большого или действия путешественника достаточно разрушительны, это действительно может изменить течение времени, тем самым изменяя форму будущего.
Этта наклонилась к ней:
– Что такое форма будущего?
– Какая в твоем времени система обучения? – вопросом на вопрос ответила София. – Ящик с движущимися картинками в гостинице заставил меня поверить, что учиться вместе с мужчинами – обычное дело.
– Телевизор, – поправила Этта и нетерпеливо набросала контуры американской системы образования.
– Ладно, смотри, в чем тут дело, – кивнула София. – Большие перемены обычно требуют чудовищного количества денег и установления связей с правильными, влиятельными людьми. Дедушка проделывал подобное несколько раз, чтобы обезопасить наше состояние и ввести в родословную другие семьи.
– Что? – прогремела Этта. Ее время оказалось ненастоящим – ее будущее определял какой-то старик?
– Это либо согласованные усилия нескольких путешественников, либо невероятная удача, помогающая обнаружить стержневой момент на временной шкале. Такие события, как войны, сложнее, поскольку в них множество действующих элементов, это как пытаться сдержать приливную волну, но все равно возможно. Гораздо легче изменить городской пейзаж, создать или разрушить компанию, поддержать и пролоббировать законы, удовлетворяющие интересам нашего дела. Дедушка, возможно, вызвал несколько обрушений фондового рынка, разоряя другие семьи, и это могло перерасти в нечто более, ну, историческое.
Историческое? Что у них считается «историческим»? Великая депрессия?
– Опять же подобное больше не практикуется, – продолжила София. – Мы защищаем нашу временную шкалу.
«Ты хотела сказать, свои богатство и власть», – подумала Этта. Она оказалась права – эта семья отличалась безжалостностью, девушка, как никогда, чувствовала благодарность судьбе, что не имеет с ними ни капли общей крови.
– Что произойдет, если будущее изменится? – Этта наклонилась вперед, уперев руки в колени.
София вздохнула:
– Расскажи мне о путешествиях в твою эпоху. Каково это – лететь на самолете?
С трудом сдерживаясь, Этта рассказала, а потом ждала ответа, неловко ерзая на жестком стуле. Глядя в потолок, София сложила руки на животе.
– Если кто-то изменит прошлое и последствия окажутся достаточно велики, чтобы изменить шкалу времени, это не уничтожит тебя – путешественника за пределы эпохи. Ты уцелеешь. Однако это уничтожит знакомый тебе мир. Ты можешь вернуться и не узнать свой родной мир: не узнаешь знакомых, не найдешь свой дом и тому подобное. Станешь беженцем, лишенным своего естественного времени. Так возникает момент, когда временная шкала сменяется новой, мы называем его складкой. Время попытается исправить и заново отстроить себя, вытолкнув тебя, путешественника из той эры, где ты находишься, в последний год, общий для старой и новой временных шкал.
Вполне логично, что она не будет стерта из истории, совершив ошибку. Подобное удаление стерло бы ошибку, вызвавшую это, делая невозможным какое-либо изменение. Но то, что описала София, казалось пугающим. Она могла вернуться во время, когда никто: ни Элис, ни Пирс, никто – ее бы не знал. И лишиться всего, чего она достигла со скрипкой, имени, которое ей с таким трудом удалось заработать.
– Ты что-то задумала? – поинтересовалась София. – Вижу по лицу: сначала боялась, а теперь исходишь любопытством.
– Не имеет значения, чем я исхожу, – заявила Этта. – Я собираюсь домой.
– Ты не можешь вернуться, пока дедушка не разрешит, а он не потребовал бы твоего присутствия, не будь у него веской причины. Хотелось бы мне ее знать.
Этта с усилием расслабила плечи:
– Мне тоже.
– Расшнуруй меня, – сказала София. – Хочу отдохнуть.
Но игра еще не окончена. А ее последний вопрос… Этта провела большую часть жизни, перебирая критические анализы и оценки своей игры, поэтому не сомневалась в своих способностях отличать правду от преувеличения, пристрастия или лжи. То, что сказала София, – правда, но не вся.
– Что, не хочешь вернуть должок? – фыркнула София. – Так и знала, что надо брать с собой горничную.
Этта заставила себя встать, когда корабль снова качнуло. София снова позеленела, а шустрые пальцы Этты забегали по линии крошечных пуговиц.
Ткань – какой-то дамаск – оказалась теплой и влажной от пота; корсет потяжелел от него, сорочка стала полупрозрачной и кисло попахивала. Несмотря ни на что, щемящее сочувствие заставило Этту повернуться и вытащить свежую из ближайшего сундука. За мгновение до того, как она отвела взгляд, Этта увидела глубокие покрасневшие вмятины, оставленные корсетом на коже девушки. Скользнув в свежие одежды, София издала тихий вздох облегчения. Если они в чем и были заодно, то в том, что эту эру было трудно назвать звездной для женщин.
– Как в этом двигаться? – поинтересовалась Этта, водружая корсеты на стол.
– Женщинам не полагалось много двигаться, – ответила София, добавив: – Хотя и не всем. Уверена, крестьянки этой эры рады поддержке, горбатясь, убирая дома или делая, что там крестьянкам положено делать. Вертятся как белки в колесе.
Этта потерла лоб, не зная, с чего начать.
