теперь мчась прямо ей в спину.
Линда выставила между нами щит, и я ударил по нему ледяными кинжалами и помчался обратно на Землю с пугающей скоростью.
Ее глаза загорелись триумфом, когда мои кинжалы безвредно ударились о ее щит, но из-за того, что на их остановку было потрачено так много энергии, она потеряла концентрацию на поддержании силы у себя за спиной.
Огненная стрела Феникса вспыхнула, и устремилась к ней, запущенная с полной силой моей воздушной магии, пробивая дыру прямо в задней части ее щита и врезаясь в ее позвоночник в следующий удар сердца.
Линда закричала в агонии, когда я поймал себя в нескольких дюймах от крыши, магия воздуха остановила меня и поставила на ноги, прежде чем я смог столкнуться с бетоном на максимальной скорости.
Я побежал к ним, Эллис рыдала, пытаясь растопить лед, приковавший ее к матери, и он раскололся, как только я добрался до них.
Линда стояла на коленях, пытаясь вытащить стрелу, которая теперь торчала из ее живота, и плакала, когда пламя сжигало ее изнутри.
Моя верхняя губа скривилась от запаха горелой плоти, и я изгнал пламя, прежде чем оно смогло сжечь ее заживо.
Я хлопнул ладонью по макушке ее головы, моя чешуя блестела, а форма Ордена замурлыкала от удовольствия, и я приложил всю силу своих даров к ее мысленным щитам.
Они рассыпались в пепел под силой моей воли, боли в ее теле было более чем достаточно, чтобы лишить ее концентрации и дать мне полный доступ к порочности ее разума.
Я зарычал, погружаясь в ее голову, вспышки воспоминаний проносились сквозь меня, когда я наблюдал за всеми худшими злодеяниями этой женщины, совершенными в своем вечном стремлении к власти. Я заставил ее тоже смотреть, заставил заново пережить каждое из них, хотя сомневался, что это преследовало ее так, как должно было. В конце концов, она сделала этот выбор; предала, солгала и проложила путь на брачное ложе моего отца, в совет Лайонела. Ее не волновали жизни, которые она разрушила, или смерти, в организации которых она принимала участие. Она не чувствовала угрызений совести по отношению к моей матери, милой, красивой женщине, которой, как я видел, в этих кошмарных воспоминаниях становилось все хуже и хуже.
Она видела, как ее жизнь угасает, и наслаждалась каждым моментом этого.
Я зарылся глубже, и моя сила, как миллион термитов, проникла в ее разум, когда я взял под полный контроль это мерзкое существо.
Она была моей. Полностью в моей власти и потеряна во тьме внутри нее. Я мог бы сломать ей разум так же легко, как сжать кулак с мотыльком. И пока я терпел груз ее воспоминаний, наблюдая за ее участием в управлении Центрами инквизиции Туманности и организации охоты на невинных Фейри, я не сожалел об этом.
— Макс? — Эллис рыдала, и что-то в жестокой агонии, в ее голосе заставило меня прийти в себя ровно настолько, чтобы повернуться к ней, и увидеть слезы, стекающие по ее щекам, боль, заполняющую ее юное лицо. Потому что она была молода. Каким-то образом намного моложе всех остальных из нас, защищенная этим монстром и запятнанная ее амбициями. Принимала ли она когда-нибудь решение для себя? Сделала ли она когда-нибудь что-нибудь без того, чтобы Линда не убеждала ее сделать это?
— Она… я знаю. Я знаю, что она совершала ужасные поступки, — Эллис поперхнулась, ее рука обхватила мое запястье, где я все еще держал Линду под своим контролем. — Я знаю, что ты имеешь полное право ненавидеть ее, но она… все, что у меня есть. Она моя мать. Иногда я тоже ее ненавижу, ненавижу то, что она сделала со мной, но у меня никогда не было никого другого, Макс. Я знаю, что она заслуживает того, что ты собираешься сделать, но я… я…
Я отвернулся от ее убитым горем лица, стараясь не видеть мальчика, у которого украли собственную мать. Линда сделала это со мной. Линда убила ее не более чем из злобы и мелкой ревности, потому что она знала, что мой отец никогда не полюбит ее так, как он любил мою мать.
За это она заслуживала смерти, но, несмотря на все это, несмотря на то, что я держал ее хрупкий разум, я колебался.
Я чувствовал, как глубоко в моей душе бушует желание сделать это, отчаянное желание мести съедает меня. Но я знал, что это ничего не изменит, не вернет то, что у меня украли, и, возможно, в глазах Эллис это превратит меня в того монстра, каким была для меня эта женщина.
Я стиснул зубы, мои дары разгорались, когда я копал глубже, копаясь в разуме Линды и ища что-то другое.
Мои губы жестоко дернулись, когда я нашел первый кусочек; Пробуждение, амбиции пронизывали и в этот момент, ее прищуренные глаза скользнули по одноклассникам, когда она оценила своих конкурентов и впервые почувствовала, как магия расцветает внутри нее.
Я разорвал нити этого воспоминания, а затем отправился на поиски следующего, находя ее занятия, книги, которые она читала, ощущение волшебства, текущее по ее венам. Одно за другим я раскалывал и скручивал их, разрушая всех и каждого, забирая у нее каждое мгновение магии, пока не понял того, что она не сможет узнать, как даже намеренно призвать свою силу.
Я украл ее магию всеми возможными способами, забрав единственное в этом мире, что позволило Фейри претендовать на ту силу, которой она была так очарована. Когда я закончил, она едва могла призвать к жизни каплю воды или мерцание пламени, и я позаботился о том, чтобы разбить любую ее веру, в то что она еще сможет этому научиться.
Я был одной из самых могущественных сирен на свете. Никто не был бы способен это отменить, вероятно, даже я, хотя я не сомневался, что никогда не захочу попытаться.
Я копался все глубже и глубже, забирая все это, разрушая любую ее перспективу подняться в рамках режима Лайонела.
Затем я отпрянул, задыхаясь от напряжения, связанного с использованием стольких моих даров, и на всякий случай вырвал стрелу из ее живота.
Линда закричала, падая обратно на крышу, кровь хлынула из ее губ. Я опустился рядом с ней на одно колено, залечивая рану ровно настолько, чтобы убедиться, что она не убьет ее. Не из милосердия, а из величайшей жестокости, которую я только мог сотворить.
— Ты будешь жить с этой ценой, — прошипел я ей. — И тебе придется взглянуть правде в глаза, увидеть,
