Как всегда, когда средний поэт пишет чушь с холодным носом, он чаще всего неизбежно сводит стих к сюжетцу, к зарифмованной побасенке, рассказику или примитивной притче с басенной моралью в конце. Небывальщины Симонов излагает лихо. В стихотворении «Митинг в Канаде'» он беззастенчиво утверждает, что после того, как он, Симонов, на митинге этом выкрикнул пару лозунгов, весь зал "как обвал, как вал воды" орал ура Сталину. А — "три первые ряда молчат" — доносит поэт. Читатели в СССР почти все тогда верили этой картинке — такое ведь они видели ежедневно, только в СССР именно "первых три ряда" орали громче и казённее всех.
.
"Разводящим видней, где поставить кого" — вот пафос философии винтика. И мало кто сравнил эту симоновскую фразу с другой: "фюрер думает за нас".
Мало кто в СССР знал, кстати, что в сходных ситуациях Киплинг никак не угождал властям, а откровенно и сатирично издевался над недостаточно ценившей своих солдат «вдовой», т. е. над Её Величеством королевой Викторией, которая, по словам журналистов «Таймса», стихами Киплинга «Праздник у вдовы» и несколькими другими ужасно шокирована»…
А в начале хрущевского правления, вдруг поняв, что "теперь можно", осмелевший Симонов пишет совсем другие стихи:
Жил да был человек осторожный,
Осторожный до невозможности,
С четырёх сторон огороженный
Своей собственной осторожностью
Но может это о себе? Упрёк за все шатания? Но полупокаяние — всегда лицемерие. Немыслимо похож стал в старости Симонов уже не на Киплинга, а, извините, на Евтушенко (или — наоборот?) Но для автора книги «С тобой и без тебя» и блестящей поэмы «Суворов» могло ли быть падение ниже, чем сравняться с одним из самых бессовестных советских стихотворцев?
Напомню строки из начала «Суворова»:
…Расклеены указы Павла:
«Размер для шляп вершок с осьмой,
Впредь не носить каких попало,
Впредь вальс в домах не танцевать,
Впредь машками под страхом палок
Не сметь ни коз, ни кошек звать»
И особенно — дальше:..
…Там второпях возводят новый
Казённый памятник Петру.
Должно быть в пику Фальконету
Тут будет всё наоборот:
В проекте памятника нету
Руки, протянутой вперёд,
Ни змея, ни скалы отвесной…
Он грузно встанет на плите,
Огромный и тяжеловесный…
Да, времена теперь не те,
Чтоб царь, раздетый, необутый,
Скакал в опор бог весть куда!
Из всех петровских атрибутов
Вы палку взяли. господа…
И Симонов, и читатели в самом конце тридцатых годов очень многозначно понимали эти строки — «да, времена теперь не те» (!!!)…
А вот и предел отваги поэта: в 1959 году появляется в "Новом мире" его статья, в которой он высказывает, хотя и робко, сомнения аж в соцреализме! Тут на поэта накинулись и "Вопросы литературы", и другая тяжёлая артиллерия, а вслед ей затявкали всякие. газеты… Не доучёл Симонов, что оттепель оттепелыо, а основного «идеологического оружия» нацеленного на литературу, партийные «литературоеды» не уступят…
Ломали поэта всю жизнь, и хоть порой хватало ему сил сопротивляться, но всё же доломали… До серой халтурной романной трилогии. Не написанной даже, а, как говорили, надиктованной секретарше, а за нею якобы автором даже не вычитанной…
И жаль этого трижды лауреата сталинских премий… Жаль. Ведь в других условиях мог бы он… Но не будем гадать: кончился замечательный поэт, так и не ставший чем мог бы….
О его ремесленной прозе сказать нечего. В бесславном своём конце пути Константин Симонов тем, принял немалое участие в травле Солженицына, как раньше приложил лапу к травле Ахматовой и Зощенко.
……………………………………………………………………………………..
А в 1977 году (на третий день после гибели А.А.Галича!) видел я, как бледно и верноподданно выступал Симонов, гастролируя в зале бывших парижских боен. Читал он нечто казённое и вялое, да ещё в компании Роберта Рождественского и Евгения Евтушенко! Куда уж дальше?
13. РУССКИЙ КАЛИФОРИФОРНИЕЦ (Николай Моршен)
Если сравнить количество поэтических имен так называемых шестидесятников или "медного века" с количеством имен (не графоманских, а настоящих) из "военного поколения", то сравнение будет не в пользу последнего… И это понятно — ведь среди погибших на войне и убитых в лагерях было немало талантливых людей, о которых мы никогда не узнаем.
Среди выживших и состоявшихся поэтов этого несчастного поколения, есть люди, оказавшиеся в эмиграции в результате второй мировой войны — «парижанин» Юрий Одарченко и «американцы» Иван Елагин и Николай Моршен.
Поэты атомного племени,
Мы не из рода исполинского,
Мы гибнем без поры без времени
Как недоносок Боратынского,
Мы тоже ищем в мире зодчего,
Но, не желая долго мучиться,
Мы живы верою доходчивой
В идею «всё-ведь-ни-к-чемучества!»
Мы тоже можем грезить демоном,
Но забываем то и дело,
Что задается эта тема нам
Не Лермонтовым, а Максвелом.
И мы сгибаемся под бременем
Того, что быть должно бы знаменем,
Рождаясь в веке двоевременном:
Плоть в атомном, а души — в каменном.
Я не случайно привел это стихотворение полностью — оно, по-моему, самое "моршеновское". Чуть иронический тон, философский подход ко всему — отсюда самоирония на темы кардинальные, созвучие или диссонанс души со всем, что сотворено природой и человеком. А стилистические приёмы — то от акмеистов, то от обериутов…
Задавая себе вопросы о смысле бытия, поэт говорит языком современного человека, который не в силах игнорировать то, что при¬несли ему прошлые века, но не может и не рассматривать природу непосредственно, прямым — и в чём-то недостоверным — взглядом, как бы из незапамятных времён:
Клубились ночи у реки,
Вулканы извергали пламя,
Светились папоротники
Палеозойскими огнями,
Когда с разрезом скифских глаз
Из тьмы болота выполз ящер.
Ступил на землю первый раз
Мой пресмыкающийся пращур.
Нет, он предугадать не мог
Разлив грядущих поколений,
Неиссякающий поток
Взаимосвязанных явлений,
Меня в цепочке появлений,
Мой мир, где рядом Планк и Блок!
Сегодняшний человек может оглянуться, попытаться понять зигзагообразный путь, пройденный жизнью, которая в развитии и есть ведь пресловутый «процесс сотворения мира». Мы живем в Восьмом Дне Творения. И не меньше, чем античные предки мучаемся над вечной загадкой познанья самого себя. И смотря вперёд, ты всегда обращаешься в прошлое. Спекуляции же на криках об особой роли "современности" нужны только политиканам типа Людовика Пятнадцатого ("после нас — хоть потоп"), или типа Ленина ("Если большевикам придется уйти, они громко хлопнут дверью")
(Хлопка мы, кстати, не услышали, зато вони.)
Этот антиисторизм свойственен всем, кого страшит свобода и непредвзятость человеческой мысли «Исторические параллели опасны» — выразился поэтому Сталин в беседе с Г.Уэллсом.
И если нельзя было отменить историю (футурологию у нас уже отменяли!), то ее надо было непременно причесать и переделать по орвелловским рецептам.
Но поэтов, к счастью, причесать труднее… В этом смысле интересно "Послание к А. С. П." Н. Моршена: он пишет не оду Пушкину, к чему все давно привыкли, а стихи, где преклонение слито со справедливым упреком:
Простите, если я не прав,
Но нолстолетья роковые
Национал-гемофилиии
Отбили к силе аппетит,
И от "Клеветников России"
Меня давно уже мутит.
Пушкин говорил «о старом споре славян между собою», отстаивая правоту Николая Первого, подавившего Варшавское восстание 1830 года, а в наше время ссылки на эту фразу Пушкина помогают прикрыть его именем не один агрессивный поход социалистического империализма, перед которыми Николаевские, классические — кустарщина и только:
Открылся новый смысл и вид
У слов старинных "Кремль и Прага",
От них кровоточит бумага
И пламя Палаха горит,
И ощущает боль и стыд
Родство припомнивший бродяга…
Поэзия Николая Моршена пытается связать цепь времен, не заботясь о том, как бы не оказаться вне современности. Это понятие, которое всегда так тщательно навязывалось литературе советской критикой, у поэта получает ту оценку, какой оно и достойно: «заурядное мгновение» в истории, точка на временной шкале, порой ничего не значащая. Это вот "унижение" современности в пользу всех времён и веков — одно из условий существования поэтического мира Николая Моршена.
