Все шире просветы в сети.
В этих крупных ячеях уже задерживается не плотва, а то, что достойно быть предметом поэзии. Новых тем по Шефнеру не бывает. Есть только вечные темы, поданные по-своему.
Деформируются своды
И гранитные столбы,
Гибнет гвардия природы –
Долговечные дубы,
За свершеньем — разрушенье,
Выпаденье из игры,
В чёрный вакуум забвенья
погружаются миры.
Но фоне гибнущих вселенных — вечность духа, противостоит
энтропии:–
Раздается смех девичий
На развалинах миров!
И потому, что "мир открываем мы, чтоб утерять навек", особенно нужно нам сохранение утерянного — сохранение в том величайшем даре, имя коему — ПАМЯТЬ. Она делает человека человеком, поэта поэтом. Этот мотив особенно четко проявляется в одном из лучших произведений Вадима Шефнера — "Лилит".
Не женой была, не женой,
Стороной прошла, стороной,
Не из глины, не из ребра,
Из рассветного серебра…
Когда в Раю все есть, а вот чего-то и нет, когда Ева тянется к яблоку, то это слепая попытка понять, чего же не хватает. Познания Добра и Зла? Но и познавшему, и изгнанному опять не хватает того же, невыразимого…
Кто там плачет в костре ночном,
Косы рыжие разметав,
Кто грустит в тростнике речном,
Шелестит в осенних кустах?
……………………………
Никогда не придет Лилит,
А забыть себя не велит…
И не детали мира, которые на вкус и на ощупь важней всего, а нематериальное: память, "станция духа", тем-то и вечна она, что переживает вещную, но мгновенную "реальность".
А в поздние годы стал поэт писать смешные, якобы фантастические повести. И тут вдруг оказалось, что он не чужд обериутам.
Вот отрывок из одной повести в которой редакция полностью «компьютертзована, так что живых людей в ней нет. Только роботы И вот как робот редактор отвечает молодому поэту
«Стихи — сплошная вата, рифмовка слабовата,
Читать их трудновато, жалею вас, как брата.
Стихи рациональны, не эмоциональны,
Отнюдь не гениальны, а выводы печальны.
Шепну вам осторожно: печатать их не можно,
Читатель нынче строгий, а стих у вас убогий.
Творить вы не бросайте, но классиков читайте…
Я не стал слушать продолжения и подошел к БАРСу, возле которого сидел другой Поэт. БАРС тоже вел литконсультацию стихами:
…Поэма "Водопой" суха, и нет в ней музыки стиха;
Она уныла и длинна, отсутствует в ней глубина;
Я очень уважаю вас, но мал в поэме слов запас,
В ней образов удачных нет, хоть вы талантливый Поэт.
С печалью МАВРА вам вернет раздумий ваших мудрый плод,
В печать поэма не пойдет, но вас в грядущем слава ждет…
(МАВРА — Меланхолический Агрегат, Возвращающий Рукописи Авторам])»
То вдруг слышатся ритмы баллад Вальтера Скотта:
"О фаянс, белизной ослепляющий взор,
на тебя я с волненьем гляжу!
За тебя я с улыбкой пойду на костер,
о тебе свои песни сложу!
Пусть другие впадают в лирический транс,
наблюдая сверкание льдин,
я же знаю одно: санитарный фаянс
человечеству необходим!"
И кажется, что сами повести сочинял поэт только ради того, чтобы в них вставить эти маленькие шедевры!..
16. КОРЕНЬ ЗЛА (Юрий Одарченко.) 1903 Москва 1960 Париж
"Денек" — какое идиллическое название книжки стихов! Какая безоблачность, какие солнечные ассоциации! Но стоит раскрыть книжку и –
Я расставлю слова
В наилучшем и строгом порядке.
Это будут слова,
От которых бегут без оглядки.
То, от чего все тайно отмахиваются, делая вид, что этого не бывает, что в душе, может, и потемки, но увидеть, что в них прячется — мы ой как не хотим! Одарченко все называет по имени, вот и бегут без оглядки от его стихов…
Как говорил Гоголь, нечего на зеркало пенять, коли рожа крива.
В данном случае это звучит буквально — мы все слегка боимся встречи с самими собой. Одарченко это ощущение превратил в конкретный, реальный страх — вплоть до того, что брился без зеркала! Лишь бы не встретиться с собой. Лицом к лицу — значит увидеть свое подполье!
Поэтому никак нельзя ни иронию, ни злые строки поэта, даже те, что кажутся смешными, отнести к области сатиры. Сатира — ничто перед ужасом простого раскрытия своих глубин. Мы не хотим знать себя — одни — чтобы спокойнее жить. Другие — чтобы сразу не умереть от ужаса, назвав словами содержимое своего подполья.
Обостренное ощущение вселенской пошлости у Одарченко глубже и точнее, чем у его ровесников — обериутов, о которых поэт, кстати, и слыхом не слыхал. Сам же он именно обериут. Скажем это без малейшей натяжки!.
Когда он приоткрывал свою изнанку, кто-то возмущался, кто-то смеялся, словно к нему это не относится. Но Одарченко не позволяет смеяться. Слова, от которых бегут без оглядки сковывают, и не дают убежать.
Вот начало стихотворения, от которого, как и от названия книги ждешь чего-то светлого и идиллического:
Мальчик катит по дорожке
Легкое серсо.
В беленьких чулочках ножки,
Легкое серсо.
Сами по себе уменьшительные суффиксы (из 12 слов в строфе — 5 имеют эти суффиксы, а остальные слова — предлоги да повтор) суффиксы эти назойливы так, что уже чуть настораживают своей "густотой" — такая сюсюкающая идиллия — не к добру? Вторая строфа — пейзаж, причем тавтология вместо рифмы, как и в первой строфе, то есть ожидаемость слова абсолютная, далеко, переходящая границы банальности:
Солнце сквозь листву густую
Золотит песок,
И бросает тень густую
Кто-то на песок.
Предельная детскость звучания, и появляется у читателя благосклонная улыбка, и спокойно он читает далее:
Мальчик смотрит, улыбаясь:
Ворон на суку.
А под ним висит, качаясь,
Кто-то на суку.
Вот и все оно — это стихотворение. Вспоминаются сюрреалистические шуточки в живописи Магрида — от них тоже "бегут без оглядки".
Или:
В аптеке продаётся вата,
Пенициллин и авспирин.
В аптеку входит бесноватый
И покупает апельсин. Заметим, не просит, а реально покупает!
Зловещие строки, заабсурдный гоголевский ужас, и в меру ханжества своего каждый ловит себя на порыве — заклеймить автора, породившего (разбудившего в нас?) этаких чудовищ!. Вот почему благопристойно-элегичные пииты "парижской ноты" так возмущались стихами Одарченко, и Г. Адамович отнесся к ним почти как Жданов к рассказам Зощенко.(Трогательное единодушие — не только совпадение во времени!). «И всяк решил», что нет для этого поэта ничего святого.
Попробуем пройти через пресловутое "подполье" — а не найдется ли под ним, еще глубже, потайной этаж? Вот одна сюрреалистическая картинка: слоник идет по канату над океаном "продолжая свой путь невозможный". Ну а раз этакий факт противоречит всем законам — физическим, литературным, божеским и человеческим — то наведем-ка порядок сами, по-своему, ведь мы то знаем, "как надо"! Значит –
…подрежем канат.
Обманув справедливого Бога:
Бог почил, и архангелы спят.
"Ах, мой слоник!" Туда и дорога!
Все на небе так сладостно спит,
А за слоника кто же осудит?
И вдруг –
(ужас встречи с собой возникает, как труба, зовущая на Страшный суд)
Только сердце твердит и твердит,
Что второе пришествие будет!
Одарченко словно рисует трехслойную схему человеческой психологии: в глубинах глубин — совесть, духовность., добро… Над ними толстенный слой мерзостей. Это и есть подполье. А сверху — тонкая кора благопристойности, приличия, короче всего, что отблескивает по сути лицемерием, которое мы и тщимся выдать за свою сущность.
Скрывая свое подполье от других, и что еще хуже — от самих себя, мы делаем уж вовсе недоступными те глубины, где сохраняется истинно человеческое…
Одарченко же видит себя без верхнего слоя. Без лакированной коры. И вот беспощадно, о себе и обо всех:
Стоит на улице бедняк,
И это очень стыдно.
Я подаю ему пятак,
И это тоже стыдно.
Вот реальное действие, а что же в мыслях? В подполье? На самом деле? Далее события принимают вовсе нереальный вид, но описанные действия, если считать, что они происходят в воображении, выдают, раздевают, вытаскивают на свет то, что в этом подполье происходит:
Я плюнул в шапку бедняку
А денежки растратил,
Ужасно стыдно бедняку,
