— Как музыка? — поинтересовался Стас, картинно вздымая кисти над пожелтевшими клавишами. Кира презрительно фыркнула.
— А это музыка? Мне показалось, ты озвучиваешь падение с лестницы десятка рыцарей при полном вооружении. Ну-ка, уступи место даме! Вот музыка…
Она скользнула на освободившийся стул, бережно провела кончиками пальцев по клавишам, после чего довольно сносно сыграла начало „Танца маленьких лебедей“ Чайковского. Стас неожиданно вздрогнул.
— Красиво… только можно что-нибудь другое?
Кира насмешливо пожала плечами, и из-под ее пальцев потекла неторопливо, переливаясь, словно вода в неспешной реке, прелюдия Глиэра, расплескалась и вдруг превратилась в мелодию из фильма „Тегеран-43“, потерзала надрывно сердце и перетекла в небесную „Ave Maria“, после чего пальцы Киры весело подпрыгнули, бросив в комнату фейерверк аккордов, пробежали от первой клавиши до последней, протянув стремительную волну звуков, и застыли. Стас, не скрывая восторга, зааплодировал, но Кира, вопреки аплодисментам, нахмурилась. Ее пальцы сделали несколько движений, на этот раз не вызвав ни единого звука, после чего она разочарованно сказала:
— Три клавиши в контроктаве не работают. Жалко как, а… Может, с молоточками что-то?
Встав, она откинула пыльную крышку и заглянула внутрь инструмента, потом поманила пальцем Стаса, и в этом простом жесте было нечто такое, что брат не подошел, а подскочил тигриным скоком.
Не мудрено, что клавиши не желали издавать звуков. С молоточками и вправду было что-то не так — за них, уголком, был всунут конверт — обычный почтовый конверт, в котором явно что-то было. Поперек конверта красивыми крупными буквами было выведено „Стасу, Кире“.
— Еще одна шуточка доброй бабушки? — опасливо произнесла Кира. — Бомбочка или какое-нибудь зловредное откровение типа: на смертном одре сообщаю вам, что я не бабушка ваша, а дедушка!
— Не глупи! — снисходительно одернул ее Стас, протянул руку и выудил конверт из недр инструмента. Запечатанный конверт был пухленек и тяжеленек, и на ощупь в нем что-то легко шелестело — довольно узнаваемо. Стас надорвал конверт и извлек из него пачку пятидесятигривенных и тонкий листок бумаги. Удивленно воззрился на них, потом развернул листок, и они с Кирой склонились над ним, чуть не стукнувшись головами.
Первое время вам будет трудно, поэтому оставляю на хозяйство. Кира, заботься о чистоте. Стас, не будь дураком — соблюдай правила.
В.
— Что это значит? — недоуменно произнесла Кира, а ее пальцы уже сами собой потянулись к руке Стаса, освободили ее от пачечки и замелькали, ловко пересчитывая купюры. — И что за правила ты должен соблюдать?
— Без понятия, — отозвался Стас, закрывая крышку „Беккера“. — А какое ей дело до наших трудностей с хозяйством? Нет, я уж не сомневаюсь, что накануне кончины у бабули в голове сплясали в крепкую обнимку раскаянье и маразм!
— Стас, ты ее с детства не видел, а я видела. Не такой это был человек!
— Знаешь, сестренка, с людьми, порой, удивительные перемены приключаются, когда они за спиной костлявую чуют.
Кира упрямо мотнула головой, потом раздвинула купюры веером и ласково на них посмотрела.
— Сколько?! — нетерпеливо спросил Стас. Кира кокетливо прикрыла „веером“ лицо, хлопая ресницами поверх краев пятидесяток.
— Полторы. Как говорил товарищ Бендер, на обзаведение нарзаном и железнодорожными билетами хватит!
Стас, прищелкнув языком, подхватил ее, и они исполнили возле „Беккера“ несколько неуклюжих па вальса. При этом деньги выскользнули из пальцев Киры и весело шлепнулись на потертый палас с приятным звуком. Они посмотрели на них и остановились.
— К черту нарзан! — заявил Стас. — Хорошее вино и жареное мясо — вот чего мне сейчас хочется! В последующие дни, конечно, будем существовать экономно, но только не сегодня!
— Мидий хочется! — капризно сказала Кира. — А они, заразы, дорогие…
— Тогда возьмем килограмм!
Она округлила глаза.
— Тридцать рублей! — таким тоном священник произносит: „Святотатство!“ Стас отмахнулся с миллионерской небрежностью.
— Не мелочись, дитя! Однова живем! Ладно, я, извините, отлучусь, а после сходим и осмотрим местные достопримечательности в виде магазинов. Поброди пока, только смотри — ничего на себя не урони.
Кира сделала презрительный жест, потом, проводив его удаляющуюся фигуру коротким взглядом, с любопытством осмотрела комнату, отмечая детали, которым раньше не придала значения, захваченная вначале „Беккером“, а затем посланием и денежками с того света. Здесь, очевидно, была бабушкина гостиная — помимо фортепиано диванчик у короткой стены, два старых вращающихся кресла, журнальный столик, возле зашторенного окна на тумбочке телевизор, да шкаф в углу. Вся мебель и здесь была очень старой, и оттого телевизор особенно выпадал из общего ветхого ряда — большой новенький блестящий „LG“, стоивший немалых денег. Откуда он у обычной пенсионерки? Сердобольных родственников не имеется, тетя Аня с дядей Ваней на сердобольных никак не тянут. Телевизор, утюг, вещи в шкафу, груда освежителя, деньги… Странновато, вообще-то, мягко говоря. Состоятельный воздыхатель из прошлого, решивший осчастливить состарившуюся возлюбленную? Неизвестный родственник, оставивший наследство? Или бабушка тайком приторговывала оружием, наркотиками и золотишком?
Тебе-то, собственно, какая разница?
Кира вздрогнула, передернув плечами, — в квартире царил ощутимый холодок. Отопление, надо понимать, не работает, хотя до конца отопительного сезона еще прилично. Она подошла к окну и отдернула шторы, которые разъехались неохотно. В комнату полился слабенький свет, хотя утро было очень солнечным, — стекла были такими грязными, что сквозь них мало что проникало. Окно гостиной выходило на другую сторону дома, на заброшенный, заросший ежевикой и крапивой палисадничек, который в соседстве с ухоженными соседскими участками выглядел более чем убого. На подоконнике стоял ряд больших цветочных горшков, до краев наполненных землей, но и здесь ни в одном ничего не росло. Поверхность земли была ровной, приглаженной и сухой. То ли бабушка действительно только готовилась к посадкам, то ли ей просто нравился вид цветочных горшков с землей без всяческих растений. Во второе, отчего-то, верилось больше, — Кира уже давно сделала для себя вывод, что Вера Леонидовна была женщиной со странностями. Осторожно коснувшись пальцами батареи, она убедилась, что та еле теплая. Значит, по ночам придется зарываться в груду одеял, поскольку ночи пока еще холодные. Прожить несколько месяцев в холоде и сырости — не очень приятная перспектива.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
