Михал опустил на колено лист, задумавшись. «Вот где бы Кмитич не помешал! Может, отписать ему письмо?» — подумал несвижский князь.
Михал, только что собиравшийся ехать на встречу с кузеном Янушем, тут же передумал, поняв, что главная его миссия — это уберечь Ясну Гуру, место, о котором так заботился еще его покойный отец. Михал срочно собрал хоругвь и выехал стремительным маршем в Польшу. К приезду хоругви Михала Радзивилла в Ченстохово здесь уже насчитывался гарнизон в сто солдат и восемь десятков добровольцев. Включая и отряд Михала, гарнизон увеличился до трехсот человек, вместе с монахами, которые не собирались отсиживаться за спинами военных ратников. Кордецкий с распростертыми объятиями принял Несвижского ордината. Аббат ничуть не изменился за семь лет, лишь его борода стала белоснежной. Старик от счастья лицезреть сына почившего Александра Радзивилла аж прослезился:
— Как хорошо, что ты приехал! И как ты вырос, мой мальчик! Уже и не мальчик, но прекрасный и благородный пан! И на отца похож! Но больше все же на мать! Прекрасная была кабета!
В крепость, кою и представлял собой укрепленный монастырь на горе, окруженной крепкой стеной, также прибыли Теодор Броновский, заправлявший всеми военными делами, приехал Станислав Варшицкий и Ян Павл — польские шляхтичи. Появление Михала было очень даже вовремя, чтобы успеть увидеть знаменитую икону: 7-го ноября легендарную и многострадальную икону Божьей Матери тайно вывезли в Люблинец. И вновь вовремя. Уже на следующий день под стенами Ясны Гуры появился кавалерийский отряд немецкого офицера Яна Вейхарда из наемного корпуса шведского короля. В отряде Вейхарда было три сотни угрюмых кавалеристов. Немец требовал впустить их в монастырь. Кордец-кий лично вышел к Вейхарду и, мило улыбаясь, как он всегда умел, стал объяснять, что монастырь — место святое и что здесь нельзя расквартировывать военные части иностранного происхождения. Ян Вейхард оказался благородным человеком. Он не только согласился покинуть монастырь, но и выписал Кордецкому охранную грамоту.
«Может быть, мне стоило поехать к Янушу, — думал в тот день Михал, глядя, как легко разрешился конфликт, — может, еще не поздно?» И Михал, в самом деле, стал собираться в Тикотин, замок, куда должен прибыть Великий гетман.
— Добре, — согласился с решением Несвижского князя аббат, — но задержись хотя бы на неделю. Погости, коль уж приехал. Ты мне не чужой человек. Твоего отца я любил, как сына, а стало быть, ты мне как внук.
Ноябрь брал свое, погода ухудшалась, становилось серо и уныло, часто моросил противный дождик. Михал меньше всего любил это время года, оно вызывало у него депрессию.
Вот и сейчас: в эти хмурые ноябрьские дни, глядя, как низко плывут над польской землей похожие на пороховые клубы серые рваные облака, Михал с тоской думал о брошенном всеми Януше и о том, как ему нужна помощь. В день 18 ноября Михал собирался покинуть Ясну Гуру и уже дал приказ своим ратникам готовить коней, но… Утром у стен неожиданно появился новый вооруженный отряд. На этот раз этот был двухтысячный корпус «долгожданного» генерала Бурхарда Мюллера фон дер Люхнена. С генералом под стены Ченстохово прибыло 1800 кавалеристов, 100 драгун и 300 солдат пехоты. С собой немецкие и чешские солдаты прихватили пятьдесят артиллеристов с десятью пушками различных калибров.
Вновь аббат выходил за ворота, вновь, мило улыбаясь, объяснял причину, по которой не может открыть ворота людям генерала. На этот раз перед Кордецким в седле восседал коренастый человек с черными торчащими в стороны усишками, большой круглой головой и маленькими темными глазками, взирающими сердито. Уж очень был похож этот человек на того упрямого типа, о котором рассказывали. И тут не помогла даже охранная грамота Вейхарда.
— Бумажка этого идиота Вейхарда для меня ничего не значит! — отвечал упрямый Мюллер. — Идет война, господин аббат, и все должны подчиняться ее суровым законам. Это вам не бал! Открывайте ворота!
Уговоры Кордецкого не возымели действия на генерала. Мюллер был из разряда тех, которых трудно в чем-то убедить. Кордецкий же не собирался впускать иноземных солдат ни при каких условиях. В тот же день немцы встали лагерем вокруг стен монастыря, а их восьми- и шестифунтовые орудия принялись обстреливать Ясну Гуру. Вскоре солдаты пошли в атаку, так как, по мнению Мюллера, горстка монахов, даже вооруженная пушками и мушкетами, — это не противник для опытных воинов. Но первый приступ был с легкостью отбит. Мюллер был взбешен и приказал вновь обстреливать монастырь и атаковать его. Однако частые обстрелы и короткие атаки солдат Мюллера на пробитые в стенах небольшие бреши не приводили захватчиков к успеху. Гарнизон Ченстохово профессионально отбивался, огрызаясь огнем орудий и мушкетов. Михал более не жалел, что Божьей волей задержался в монастыре. Его канониры пригодились-таки. В ночь с 27 на 28 ноября защитники отважились на первую смелую вылазку под командованием русского шляхтича Петра Чарнецко-го, брата Степана Чарнецкого. Вылазка оказалась весьма эффективной. Чарнецкий и его люди пусть и потеряли двух человек убитыми, но взорвали две вражеские пушки, забросав их гранатами.
Утром начались новые переговоры с Мюллером. Каждая сторона стояла на своем, и переговоры вновь так ничего и не дали: Кордецкий не желал сдаваться, Мюллер не желал уходить. Захватчики провели совещание. Офицеры убедили Мюллера, что монастырь представляет из себя очень хорошо оборудованную фортецию и что необходимы тяжелые осадные орудия, которые бы сделали пролом размером с ворота, куда следует затем пустить поток пехоты. Тогда победа будет обеспечена. Мюллер согласился и послал за тяжелыми пушками. В конце месяца к Мюллеру подошло подкрепление — шестьсот человек и три пушки. Огонь по стенам и высоким башням монастыря усилился. К концу первой недели декабря немцы подкатили на запряженных четверками лошадей телегах две огромных двадцатичетырехфунтовых пушки на четырехколесных лафетах из полос кованого железа. Эти орудия-монстры выглядели как гигантские чугунные бутылки, ибо казенная часть ствола имела расширенный корпус. Впечатление эти орудия производили ужасающее.
— Это же чудовища, а не пушки! — испуганно восклицали защитники крепости, разглядывая в подзорные трубы, как враг устанавливает новые орудия напротив северной стены, там, где располагался бастион Святой Троицы.
Каждый выстрел тяжелого орудия приносил большие бедствия бастиону. Огромные ядра крошили дома, пробивали чуть ли не насквозь стены крепости, сбивали со зданий целые углы, разрывались на тысячи осколков, сотрясая землю и воздух, разбрасывали людей, словно тряпичных кукол… Уже в первый день обстрела на бастионе погибли пять человек и одиннадцать были серьезно ранены — для маленького гарнизона фортеции Ясной Гуры это были просто огромные потери для одного дня осады. Спасало лишь то, что пушки не могли стрелять часто. Канониры после каждого выстрела лили холодную воду на ствол орудия, чтобы остудить его, прочищали банником канал ствола, затем шуфлой вводили внутрь картуз с порохом, закатывали огромное ядро…
