И лишь по какой-то своей прихоти он еще меня не принудил к сексу. Но я хожу по слишком тонкой грани. И я это знаю.
— Позвольте мне хотя бы позвонить родным? — умоляюще сложила руки на груди. — Я даже представить не могу, как сильно они волнуются!
— Это лишнее.
— На работу тоже нельзя? — воскликнула. — И Глеб… Я хочу поговорить с Глебом.
Да, я действительно хотела поговорить с Глебом о возможности ускорить наш развод. Мне нужно было как можно скорее избавиться от присутствия этого мерзкого человека в своей жизни.
При упоминании имени моего мужа, Вольф как будто потемнел лицом.
— Ты увидишь его завтра. Но разговаривать с ним не будешь.
У меня глаза на лоб полезли.
— Завтра? Но как это? Как?
Разумеется, никаких пояснений Вольф мне дать не соизволил, оставив мучиться догадками.
Глава 20
Вольф оказался прав. Подозреваю, он всегда оказывался прав — такой это был человек.
Я действительно увидела Глеба на следующий же день. По телевизору, который я включила чисто машинально, не особо задумываясь.
Это была передача, реабилитирующая Эдуарда Лиханова. Мой муж вещал с экрана об ужасной ошибке, из-за которой он возвел напраслину на этого честного коммерсанта и доброго семьянина. Глеб выглядел очень убедительно, чуть ли не посыпал голову пеплом и то и дело отвешивал Эдику цветистые комплименты.
— Вся съемочная команда и я лично приносим Эдуарду Константиновичу свои искренние извинения за то, что пустили в эфир непроверенные сведения. Эта передача далась нам нелегко. Кому захочется признаваться в профессиональной ошибке? Однако у нас хватает мужества и смелости это сделать. Очернить человека легко. Но намного сложнее вернуть ему доброе имя. Однако мы постараемся.
Для пущего эффекта Глеб положил руку на сердце. Его лицо было очень хорошо загримировано и ярко освещено, а голос звучал так открыто и искренне, что я сама была без оглядки готова поверить в сказанное им.
Если бы я не знала, что из себя представляет мой муж, то поверила бы. Да.
Глеб стоял на фоне стеклянной стены, за которой кипела работа телевизионного канала — сновали туда-сюда люди с большими папками и без, передвигались камеры, гримировались ведущие…
Это придавало еще больше правдоподобия тому, что говорил Глеб.
Я замерла перед огромным вогнутым экраном плазмы, что находилась в гостиной и сделала звук погромче.
А потом попыталась посмотреть на Глеба по-другому. Не так, как я привыкла на него смотреть. И, странное дело, как будто почувствовала, что из глаз сыпется битое стекло. То самое стекло от розовых очков, которые я, не снимая, носила больше трех лет.
И которые, как водится, в один прекрасный день разбились стеклами внутрь.
Мой муж был непроходимо, откровенно фальшив. Фальшь сквозила во всем его облике, в жестах и взглядах. И даже в его прекрасном низком голосе. А еще он был слащав. В Глебе не было ни мужественности, ни характера, ни стержня. Одна неестественно белая улыбка. Оскал искусственных фарфоровых зубов.
И как я могла принимать все это за чистую монету? Как могла так слепо, искренне доверять этому недостойному человеку?
— Соскучилась? — послышался насмешливый голос Вольфа.
Я вздрогнула и от неожиданности выронила пульт. Не знаю, каким образом он умел так бесшумно передвигаться, но факт оставался фактом. Этот мужчина постоянно заставал меня врасплох.
Возможно, потому что он ходил на мягких волчьих лапах?!
— Не жалеешь, что тогда, три года назад, ты выбрала этого козла, а меня продинамила, малышка?
Да, Глеб оказался полным козлом. А я — самой настоящей дурочкой. Но, бог мой, как же мне не хотелось признавать это перед Вольфом! Признавать, что я замарала себя таким выбором. Связала свою жизнь с таким недостойным мужчиной.
Хотелось сказать, что мой муж любит меня. Обожает, заботится и боготворит. И чтобы это было правдой…
— Глеб — не козел! — в запале воскликнула я. — В отличие от вас, он очень интеллигентный, тонко чувствующий и обаятельный челове…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Такой тонко чувствующий, что без вопросов отдал свою жену, чтоб ублажила кодлу бешеных псов? — тут же отреагировал Вольф. — Что все три года изменял тебе направо и налево? Позволил своей любовнице выгнать тебя из дома? Очень обаятельно и интеллигентно.
— Откуда вы знаете? — прошептала я.
— Навел кое-какие справки, — он шагнул ко мне. — Надо было сделать это раньше. Избавить тебя от унижения. А ты бы сказала мне «спасибо». Хотя, как я посмотрю, ты совсем не умеешь благодарить.
— Это была моя семейная жизнь, — всхлипнула я.
— Значит, тебе нравится, когда тебя унижают?
Каждый раз, когда он так близко, мне хочется сжаться в комок. Мышцы деревенеют, а дышать становится тяжело. Слишком тяжело.
Вольф касается моего подбородка, а затем… моих губ. Его большой палец обводит их контур.
Его янтарные глаза.
Привкус страха. Внутреннего трепета перед этим мужчиной, от которого я, наверное, не избавлюсь никогда.
Каждый раз. Каждый раз мне кажется, что вот сейчас это случится.
Ведь он легко справится со мной. Одной левой. Каждый раз я, замирая, жду насилия и боли. Но каждый раз напрасно. И от этого еще мучительнее, еще страшнее.
— Господи боже, нет! Конечно же, нет… — выдавила я.
— Я знаю о тебе все, малышка, — раздается в моем ухе его вкрадчивый шепот. — Все, чем ты дышала эти три года. Все, что ты говорила на приемах у психолога.
Да, я действительно какое-то время посещала психолога. Но как, как такое возможно, чтобы он знал о моей проблеме?
— Ложь! — с навернувшимися слезами прошептала я. — Это врачебная тайна! Вы не можете знать!
— Могу, — пожал плечами он.
— Вы не человек! Вы — злой дух! — закричала я.
Но Вольф смотрел не на меня, не на мое, подозреваю, безобразно искривившееся от слез лицо, а на экран телевизора за моей спиной. Там Глеб на всю страну униженно извинялся перед Эдуардом Лихановым. Кажется, даже готов был встать перед ним на колени за то, что оболгал такого хорошего человека.
— Твой муж редкостный придурок, — проговорил Вольф. — Я хочу, чтобы ты покончила с ним раз и навсегда. Одевайся — доедем в одно место.
Что-то смутно подсказывало мне, что вчера он все-таки имел ввиду не телевизор, и я увижу Глеба не на экране, а вживую.
Странно, вроде бы я не выходила на улицу всего несколько дней, а кажется, что целую вечность.
У меня мелькнула мысль броситься прочь со всех ног, как только мы выйдем из подъезда, но Вольф словно прочитал ее и взял меня под локоть.
Я мучилась догадками, куда же он меня везет и даже рискнула спросить. Само собой, мой вопрос остался без ответа.
Впрочем, долго гадать не пришлось.
Это был ЗАГС. А около входа стоял Глеб Рудной.
Мой мерзавец-муж собственной персоной.
— Иди, — отрывисто сказал Вольф. — И давай без глупостей.
На ватных ногах я вышла из его машины. Я понимала, зачем он меня сюда привез и что происходит. С одной стороны, я испытывала облегчение — ведь я сама этого хотела. С другой стороны было тяжело.
Невыносимо тяжело смотреть на Глеба и понимать, что этому человеку я слепо доверяла.
Удивительно, но он поздоровался со мной, как ни в чем не бывало. Хватило наглости даже сделать это с легкой завуалированной издевкой. Задержался взглядом на машине Вольфа, пытаясь разглядеть, кто за рулем, но стекла были тонированы, и это было достаточно сложно.
Я старалась не смотреть на Глеба. Вести себя так, будто его рядом нет. Получалось, кстати, на удивление неплохо.
И вот оно — в моих руках. Бледная сине-зеленая гербовая бумага.
Свидетельство о расторжении брака.
Я — больше не жена Глеба Рудного. Облегчение и горечь. Ведь я все равно несвободна.
И об этом красноречиво напоминает мужчина с тяжелым взглядом в черном распахнутом пальто, который ждет меня у машины.
